Мангуп

– Ты хочешь оставить меня князем Феодоро?

– Бейлербеем – наместником, а как тебя будут называть феодориты – твоё дело.

– И что я для этого должен сделать?

– Принять мусульманство.

– То есть, опять-таки, ты мне предлагаешь стать изменником?

Мехмед засмеялся, и тень от его обвисшего живота запрыгала по стене.

– Выходит, выбор у тебя не слишком велик. Но иначе твою жизнь не спасти. Впрочем, от твоего родственника, княжича Тихона, мне известно, что ты не веришь в бога, а лишь притворяешься верующим. Так что тебе безразлично, или крест на шее носить, в который не веришь, или лбом об пол пять раз в день Аллаху бить, в которого тоже не веришь. Для меня же важно, чтобы все окружающие считали тебя мусульманином, а там сам верь, во что хочешь.

– Совсем как Великий Султан Мехмед?– ответил Александр.

– А почему ты решил, что я не правоверный мусульманин?

– Люди говорят. Да и сейчас от тебя пахнет вином. Или Аллах уже снял запрет на употребление вина?

По лицу Мехмеда пробежала нервная судорога.

– Не тебе, неверный, которому смерть глядит в глаза, осуждать Султана.

– Я не осуждаю, ибо сам такой же.

– Ну, так как, примешь мусульманство?– спросил Мехмед, помолчав.

– Нет!

Мехмед с изумлением посмотрел на Александра и потряс головой.

– Я подумал, что мы уже обо всём договорились. Ты изображаешь мусульманина и спокойно правишь своим народом, приводишь его в полное подчинение мне и Османской империи.

– Тебе известна история моего рода?– спросил Александр.

– Ты имеешь в виду своего предка, ныне святого у вас Феодора Гавраса, которому за отказ принять мусульманскую веру Амурали в Феодосиополе отрубил голову? Хочешь сказать, что последуешь его примеру? Но Феодор Гаврас был верующий, а ты безбожник. Какой смысл терять голову ради того, во что не веришь?

– Не в вере смысл. Я привык притворяться, что верю во Христа, и мне легко притвориться, что верю в Аллаха. Но вот оказаться предателем в глазах своего народа, твоим послушным рабом, я не готов. Мой народ – христианский, и он не примет князя мусульманина и раба. Меня станут презирать и ненавидеть. Жить, презираемым собственным народом – доля хуже, чем просто погибнуть. А ещё есть память народная, история, и быть в истории предателем – это кара похуже смерти. Предпочитаю потерять голову.

Мехмед ухмыльнулся.

– Ладно, великодушно обещаю тебе, что голову ты не потеряешь. Останешься с головой. Вот только станет ли тебе от этого легче? Даю тебе время до весны. Потому что весной я собираюсь выступить лично против твоего тестя Штефана Молдавского, чтобы усмирить его навсегда. Когда зацветут первоцветы, я прикажу привести тебя ко мне, и ты в присутствии своей семьи скажешь своё решение. От него будет зависеть твоя судьба и судьба твоей семьи.

– С моей женой, матерью и сыном всё в порядке? Они у тебя?

– Твоя жена, как мне доложили, дралась, словно львица, и убила нескольких лучших моих янычар. Её приняли за воина и чуть не убили, но, к счастью, лишь оглушили ударом алебарды по голове. Говорят, она поправилась, и скоро я её увижу. Твоя жена красивая? – спросил Мехмед, и похотливая улыбочка искривила его губы.

Глаза Александра стали наливаться яростью. Он напрягся как зверь, готовый к прыжку. Цепи на его руках и ногах зазвенели.

– Ты не посмеешь осквернить Софию,– процедил он.

– Я смею всё, потому что я Фатих, Победитель, а ты сейчас пыль под моими ногами, бесправный раб, а завтра будешь вонючим трупом в заливе Золотой Рог,–  ответил султан, выхватывая саблю.

Он отступил на шаг, стукнул рукоятью сабли в дверь, и она тут же отворилась. Стражники вошли мгновенно, направив обнажённые клинки на князя. Потом сняли лампы с крюков, вышли, пятясь задом, и затворили дверь за собой. Настала кромешная тьма и тишина. Только неяркие зимние звёзды заглядывали в узкое окно без стекла.

День сменялся ночью. Холод, голод и одиночество стали для Александра повседневной реальностью. Через узкое окно он слышал крики заключённых, которых пытали в Пыточной Башне. Но его никто не трогал. Казалось, о нём забыли. Тюремщики приносили еду, какой-то заключённый под наблюдением тюремщиков, выносил ведро с отходами, и так длилось бесконечно долго.

Больше всего Александра беспокоили мысли о семье. Жена, сын, мать… Они снились ему почти каждую ночь. И во сне жена говорила ему: «Ты ведь такой сильный, такой отважный! Почему же не защитил нас от врагов? Почему?».

И он не знал, что ей ответить. Конечно, иногда приходила спасительная мысль всё свалить на Бога. Мол, такова воля Божья! Но самому себе он лгать не хотел. А тем более, не хотел лгать жене.

Однажды, дверь камеры отворилась, и в камеру вошли несколько стражей с обнажёнными саблями. Они вывели Александра из камеры, и повели по каменным ступеням вниз. Вышли во двор. Стоял пасмурный день, но после  полумрака камеры, Александр щурился, словно било ему в лицо яркое солнце. Наконец, привыкнув к свету, он увидел готовую виселицу. На перекладине были подвешены верёвки с острыми крючьями на концах. Рядом с виселицей стража полукольцом окружала с десяток пленных, среди которых Александр увидел князя Тихона, Лесли Агапия и генуэзца Сварчиафико. Александра подвели к виселице, и поставили рядом с Тихоном.

В это время раздался конский топот, ворота тюрьмы отворились, и в них въехали верхом богато одетые придворные султана. За ними следовала толпа придворных музыкантов. Сразу же после них в ворота въехал сам султан. Его вид и жесты были исполнены величия. Два пажа в расшитых золотом одеждах ехали чуть позади султана по обоим его бокам. Сам же он сидел на тонконогом белом коне, богато украшенном серебром и золотом. На плечах Мехмеда была серебряная мантия с золотыми полумесяцами, усеянная драгоценными камнями-звёздами, застёгнутая на золотую пряжку в виде сцепившихся рогами косуль. На голове возвышался огромный белый тюрбан из тонкой шёлковой ткани, а на самом верху тюрбана красовался плюмаж из белых страусовых перьев.

За султаном следовали шесть красивых молодых девушек на горячих белых лошадях. Амазонки были одеты в наряды из серебряной ткани того же покроя, что и у самого султана, расшитые жемчугами и драгоценными камнями, а на их маленьких аккуратных головках были воздвигнуты тюрбаны, усыпанные драгоценностями. На боках лошадей висели большие фляжки. Каждую амазонку охраняли два евнуха с маленькими луками в руках, как было заведено исстари.

Кавалькада полукольцом окружила эшафот и остановилась. В наступившей тишине было слышно, как храпели кони. Вперёд выступил глашатай и начал что-то громко говорить по-турецки. Потом загремели трубы и тимпаны, а палачи потащили Скварчиафико к виселице.

– Султан, мы же помогли тебе взять Кафу, почему ты казнишь нас,- крикнул  по-итальянски Скварчиафико, обращаясь к Мехмеду.

- Предал один раз, предашь и другой,- сказал Мехмед тоже по-итальянски и махнул рукой.

Палач сорвал рубаху с генуэзца, взялся за крюк и вонзил его под рёбра Скварчиафико. Генуэзец взвыл, кровь потекла по его боку и закапала на настил. Палач с помощником, потянув за верёвку, подняли предателя над помостом, а потом зацепили конец верёвки за бревно, торчащее из помоста. Сварчиафико дёргался на крюке, словно рыба, пойманная за бок. Одного за другим палачи хватали генуэзцев и армян, выволакивали их на помост и подвешивали на крюках. Скоро крюки закончились. Последним подвесили на крюк Лесли Агапия. Александр посмотрел на Тихона. Тот стоял бледный, его губы дрожали.

– Кажется, нам повезло, и нас ждёт другая смерть. Не зря, наверно, рядом с виселицей стоит плаха. Для нас, скорее всего, братец.

– Не понимаю, за что Мехмед собирается казнить меня,– сказал Тихон.

– За то же, за что и Скварчиафико: за предательство.

– Я князь, а не предатель.

– Свергнутый самозванец, который предал своего истинного князя. Не понимаю, почему бы султану не вздёрнуть тебя на крюке рядом с другими предателями. Надеюсь, тебя казнят раньше, чем меня: хочу посмотреть на твою отсечённую голову в пыли.