В теснинах гор

Мы уже совсем у берега были, а он на берегу нас поджидал.

— Из‑за них мы и перевернулись. Моя кепка на дне, а он, видите ли, без сапог жить не может!

Оглянулся я на него. Ругается, значит, все в порядке, жив–здоров.

А в это время опять Джамбулат вынырнул со вторым моим сапогом, и опять ушел под воду — кепку Микаилу искать.

— Молодец Джамбулатик! — говорит Хабсат. — И плавать умеет, и рисует, а уж книг сколько прочитал! Посмотри‑ка, — и протягивает мне листок бумаги. А там нарисовано, как Микаил сталкивает в воду старую–престарую лодку. И так здорово, что я засмеялся. Действительно, молодец, небось у матери научился.

А Хабсат уже нос задирает:

— Я тоже научусь рисовать.

— Учись на здоровье, — отрезал я, — кому только нужны твои рисунки. Вот я буду доктором или космонавтом.

— Ха–ха–ха, — рассмеялась Хабсат. — А моряком не хочешь быть? Плаваешь уж больно здорово. В отцовских сапогах и в космос полетишь? Ха–ха–ха! Да с такими ногами тебя никуда не примут.

— Ух и злючка же ты! Не буду с тобой разговаривать.

— Ну и не разговаривай! Уж и пошутить с ним нельзя. Жених, называется!

— Я жених, ах, ты… Да я… да ты… — я так разозлился, что хотел уж выпрыгнуть из лодки, подальше от этой занозы.

А она смеется, заливается:

— Ха–ха–ха! Смотрите, он не хочет жениться на мне! А ты думаешь, я выйду за тебя, длинного, как жердь, трусливого, — как заяц! Вот Джамбула тик что надо!

Ну, уж это слишком! Прямо из лодки я прыгнул в воду. Хорошо, что неглубоко было и близко от берега. За мной прыгнула и Хабсат.

— Вот дурной! — кричала она мне вдогонку. — Я же это от злости. Ты хороший, Ананды. Твой дедушка ведь и мой дедушка. — Она еще что‑то кричала, но я не слушал. Я гордо уходил от нее, как подобает мужчине, вернее, шлепал по воде к берегу. Пусть знает, что я тоже могу обижаться и не прощать обиды!

…Долго пришлось нам с Микаилом сушить на солнце одежду. Думал, больше не подойду к Хабсат, но она сама подошла к нам. Микаил принес горячий шашлык и бутылку лимонаду. Это туристы угостили его, а он нас. А шашлык, правда, был очень вкусный, особенно после такого купанья. Мы валялись на траве, ели шашлык, попивали сладкую воду и чувствовали себя самыми счастливыми на свете. Хабсат с Джамбулатом что‑то колдовали на озере. Они что‑то кричали с лодки, я еле–еле расслышал:

— Ананды, Апанды! Присмотри за телятами, мы туг форелей ловим!

— Пусть провалятся твои телята, — пробурчал я, но на всякий случай посмотрел, что они делают. А телята не дурачки, досыта наелись травы и отдыхали в тени большого камня.

— Форелей наловят! Видали таких хвастунов!

И как же мы оба удивились, когда увидели в руках Хабсат веревку с нанизанными на ней полосатыми рыбками. Мы чуть оба не лопнули от зависти! Микаил тут же собрался уходить.

— Пошли, Апанды, мы и так опаздываем, — а сам подмигивает мне, мол, у нас тоже свои секреты есть.

— Что бы придумать такое необыкновенное, как бы нос утереть Джамбулату?

— А что придумаем? Вот лодку, может, вытащить на берег, а, Микаил?

— Кому нужна эта рухлядь. Пусть плавает в воде. Мы новую смастерим. У меня дома и доски есть.

— Для лодки специальные доски нужны, — говорю я ему, — чтобы воду не пропускали. Вот бы спасательные круги найти, помнишь, в кино? На пароходе такие круги?

— Спасательные круги, говоришь? — Глаза Микаила заблестели. — У тебя, брат, тоже голова работает. Круги мы достать не можем, живем не на пристани, а вот камеры обязательно найдем.

И нам сразу стало веселей. Микаил даже запел. Так с песней пришли мы в аул. И вдруг видим. В тени грушевого дерева, большое дерево, старое, стоит моя мать с початком кукурузы в руках, а Раисат напротив сидит на таком складном маленьком стульчике и рисует ее на большом полотне в рамке.

— Подождите еще, Шамсият, я сейчас вас отпущу, вот несколько минут, сделаю набросок руки, и все. Вот так… Хорошо. — Это Раисат говорит.

Мы потихоньку встали за спиной Раисат, смотрим и понять ничего не можем, черным карандашом какие‑то наброски сделаны. Мать увидела меня, закричала:

— Где же кунак твой? Мы вас к обеду ждали.

— Кунак форелей ловит, — отвечаем. Раисат засмеялась.

— Ни есть, ни пить ему не давай, лишь купаться да рыбу ловить! Целыми днями пропадает на море. Сколько всяких увлечений у наших ребят! Разве мы так росли!

— Наш‑то только улицей да кино интересуется, — возразила мама. — Говорю ему — иди к отцу, научись стенки складывать. А он мне: «Не собираюсь каменщиком быть, хочу космонавтом». А ведь небось знает, что и космонавты не сразу космонавтами стали. И на заводе работали, в армии служили, а Валентина Терешкова была ткачихой.

А мне так обидно стало — родная мать чужой женщине такое говорит про меня. Прав отец — других критиковать легче. Сама небось любит, когда ее хвалят. Хотел им сказать, что я тоже в армии сначала собираюсь служить, эх, да разве они поймут! Я повернулся и ушел прочь.

А Микаил еще завидует мне.

— Важная птица! — говорит.

— А, — махнул я рукой, — подумаешь художница!

— Да я не о художнице говорю.

— О ком же?

— О твоей матери.

Знал бы он, как она к единственному сыну относится. Колхоз ей дороже всего.

— А что, плохо руководит колхозом? Кто первым в районе вместо трудодней деньги выдал колхозникам, кто протянул в ауле линию электропередачи, кто два урожая кукурузы в год собрал, кто по долинам реки Сили сады развел, кто?

— Ну, конечно, твоя мать. Все успехи приписывает себе. Без нее, думаешь, не могли бы этого сделать?

— А что ж твой дядя Узаир не делал, когда председателем был? Дом себе построил вместо колхозного клуба? Поэтому его и сняли.

— Никто его не скинул, сам ушел по собственному желанию. И дом добровольно отдал, понял ты это, длинношеий? — Глаза у Микаила стали совсем узенькими и злыми, очень уж задели его мои слова о собственном дяде. Уже хотел было полезть в драку, но в это время на улице показался мой отец.

— Эй, петухи, что это вы так громко выясняете? — засмеялся он, на ходу вытирая руки о рабочий фартук. Он не остановился, видимо, очень спешил куда‑то. Лицо Микаила мгновенно стало другим — веселым, ласковым, умел он прикидываться добреньким.

— Значит, сегодня в кино, билеты беру я, — и похлопал меня по пле–чу. Вот хитрец! А я вот так не умею. И всегда мне как‑то делается не по себе. «Прикидывается львом, а на деле трусливый шакал», — хочется мне сказать ему в таких случаях. Но язык не поворачивается. Неужели я его боюсь?

…Вечером мы пришли в клуб пораньше и заняли наши всегдашние места. До начала еще оставалось минут двадцать, и мы болтали о том о сем, будто и не было никакой ссоры. Одна мысль только не давала мне покоя: уж очень нехорошо я с Джамбулатом поступаю. Все‑таки он мой кунак. «Уне он бы наверняка так не сделал, если бы я у него в' городе жил. Не оставил бы меня дома и не ушел бы сам в кино со своими дружками!» А все Микаил виноват, забежал на веранду, показал билет, пошли скорей, и я двинулся за ним, как привязанный. Джамбулат в это время с дедушкой беседовал, я проскользнул мимо, мол, не заметил его. Настроение мое испортилось. Даже предстоящая картина не радовала, а ведь «Приключения неуловимых» я готов был смотреть до бесконечности. Ох, как стыдно. Так я казнил себя и ругал, как вдруг кто‑то толкнул меня в спину. Обернулся, а сзади улыбается Хабсат и рядом Джамбулат.

— Разве горцы так поступают? Оставил гостя дома, а сам в кино? — Это, конечно, Хабсат ехидничает.

— Так вы же рыбу хотели жарить, — прикинулся я простачком.

— Уж пожарили и тебе принесли, — Джамбулат протянул мне бумажный сверток. Он был теплым. Я развернул его, там лежали две рыбки. Ох, как они пахли! Весь наш ряд потянул носом в мою сторону. Тут уж мне совсем стыдно стало. «Подожди, не ешь, сейчас свет потушат», — шепчет мне Микаил, а у самого глаза сверкают, как у кота. — Клуб у вас очень хороший, — говорит Джамбулат, — ничуть не обижаясь, — лучше даже, чем в городе.