В теснинах гор

— Бахарчи[18], — похвалил Кара–Караев. — Покормите хорошенько этого орленка и пусть сегодня отдыхает, — обратился он к молодому партизану. — Мы, сынок, скоро пойдем на помощь Атаеву и тебя с собой возьмем. — Он хотел уже уйти, но Абдулатип вскочил.

— Товарищ командир, мне сейчас же обратно нужно! Вечером мы должны встретиться в Хинибе, — сказал Абдулатип, но с кем встретиться умолчал, помня наказ Сааду — лишнего не говорить: разведчик должен уметь молчать.

— Ну что ж. Раз надо… — сказал Кара–Караев. — Тогда поешь и — в путь. — Он крепко пожал руку мальчику. — Передай Атаеву, что завтра на рассвете выступаем ему на помощь. Да только, смотри, передай это лично Атаеву. Трудно сразу узнать всех, кто тебя окружает. Осторожность никогда не мешает.

Абдулатип, подняв на плечо хурджины, наполненные кукурузой, вышел в обратный путь. Хоть ноша и была потяжелее прежней, на душе Абдулатипа было легко и радостно. Ведь задание Атаева он выполнил, и ничто теперь ему было не страшно. Поэтому и шел он теперь быстрее, чаще тропинками, стараясь, где возможно, не выходить на шоссе. «Вот бы опять повстречаться с аробщиком», — мечтал, шагая по дороге, Абдулатип. Увесистые хурджины тянули назад, особенно на подъемах. Но никто не встречался ему. Не было видно и мюридов. Да и встретятся они ему теперь, он отнесется к этому спокойно: ведь донесение уже доставлено, и теперь он их не боялся.

Когда он, вспотевший и усталый, поднимался к перевалу Иготль, где должен был встретиться с Паридой, над Хунзахским плато уже сгущались сумерки. Погрузился в темноту маленький, утопавший в садах аул Хиниб. «Придет ли сюда Парида? Сумела ли она выполнить задание Атаева», — на душе у Абдулатипа вдруг стало тревожно. Он присел у источника и стал ждать. Они условились с Паридой ждать здесь друг друга дотемна, и если здесь встретиться не удастся, то идти в Хиниб и ждать там.

Абдулатип ждал Париду, пока темнота не окутала перевал Иготль. Париды все не было. Больше ждать не было смысла. «Может, Парида пошла другой дорогой и ждет его в Хинибе?» Абдулатип поднялся, вскинул хурджины и быстро зашагал вниз, к аулу Хиниб.

Становилось совсем темно. Абдулатип теперь не торопился. Он представлял, как партизаны Кара–Караева придут на помощь атаевским, и на душе у него становилось весело. «Достанется этому противному Гусейну и его мюридам», — думал он, радуясь, что в этом есть и его заслуга. Абдулатип незаметно для себя стал потихоньку насвистывать, а потом, забыв об осторожности, разошелся, разливаясь соловьем, хотя и считается у горцев, что свистеть и петь в горах грешно. Но Абдулатип вряд ли вспоминал об этом. Вот уже замигали огоньки в ближней сакле, до нее — рукой подать. Абдулатип ускорил шаг, но тут кто‑то огромный обрушился на него. Абдулатип упал.

— Смотри, Галбацилав, не задуши его, — сказал чей‑то хриплый голос.

Абдулатип весь съежился… Так, значит, один из самых свирепых мюридов здесь и, того гляди, задушит его.

— Эй, Галбацилав, — слышался тот же хриплый бас, — что‑то этот свист мне знаком, но убей — не помню, где слышал?

Тяжелая рука мюрида схватила Абдулатипа за шиворот и подняла с земли.

— Что, щенок? Улизнуть хочешь? Не выйдет, — и мюрид грубо толкнул паренька в спину. — Не атаевский ли разведчик? Как думаешь, Узаир? Да и девчонка та на подозрения наводит.

— Мал больно. Куда ему в разведчики, — ответил хриплый голос. — Помнишь, Камиль из крепости говорил…

— Может, ты и прав, Галбацилав.

Абдулатип не видел лица Галбацилава, в темноте была видна лишь его огромная фигура. Папахой он касался макушки высокого дерева. «И зачем я только свистел? — с досадой на себя думал Абдулатип. И Париду, оказывается, они поймали. Но она, он уверен, ничего им не сказала. — Что же делать? Как передать то, что просил Кара–Караев? И надо предупредить Атаева, что у него в крепости сидит мюридский лазутчик по имени Камиль. Что делать? — лихорадочно думал Абдулатип. — Неужели в ауле среди мюридов окажутся и те, которых он встретил по дороге в Голотли? И какой же это Камиль? Камиль… Камиль. — Абдулатип напрягал память: — Не тот ли с рыжими усами, которого он видел в комнате Сааду? Кажется, Сааду называл его именно так».

Теперь хриплый голос прозвучал у самого уха Абдулатипа:

— Он не шевелится, Галбацилав.. Шив ли?

— Жив. Чего ему сделается. — Галбацилав так дернул мальчика за ухо, что он вскрикнул. — А ну, вставай! — и мюрид с силой тряхнул Абдулатипа.

— Ой, мои хурджины! Кукуруза вся высыплется, — заплакал Абдулатип.

— А он живуч, — засмеялся Галбацилав. — Возьми, Узаир, его хурджины, да проводи вон в ту ближнюю саклю к старухе Кавсарат. Там наши разберутся, кто он таков.

Когда Абдулатип в сопровождении двух мюридов вошел в саклю Кавсарат, посредине комнаты на ковре сидели по–турецки несколько мюридов. Посреди ковра стоял большой таз, из которого шел запах вареного мяса, и бутылка водки. Абдулатип быстро окинул взглядом сидевших, его беспокоило, нет ли среди них тех мюридов, которые остановили его по дороге в Голотли. Нет, лица были ему незнакомы, и это немного успокоило его.

— Вот! Еще лазутчика поймали! — Галбацилав толкнул вперед Абдулатипа, который едва не налетел на таз с мясом.

— Давай, давай его сюда! — Мюрид, державший в лоснящейся от жира руке баранью ногу, перестал жевать, уставившись пьяными глазами на Абдулатипа. — Лазутчик, говоришь? — Мюрид икнул.

— Так точно. — Галбацилав вытянулся. Видно, говоривший мюрид был здесь главным.

— Наше мясо едите, а меня еще обзываете, — сделав обиженный вид, захныкал Абдулатип. — Может, я тоже есть хочу, — и он протянул руку к мясу.

— Посмотрите‑ка на этого нахала, — удивился главный мюрид. — Уж не тебя ли мы поджидали в гости?

— Здесь моя бабушка живет, я в свой дом пришел. — Абдулатип понял, что нельзя показывать мюридам и тени растерянности, лучше смело нападать на них. И он сел на ковер поближе к тазу с мясом.

— Ха–ха! — засмеялся главный мюрид. — Вижу, парень стоящий. Эй, Кавсарат! Иди‑ка сюда.

«Что, если Кавсарат не признает меня, тогда все пропало», — в тревоге думал Абдулатип. Как только Кавсарат появилась на пороге, он бросился к ней.

— Бабушка, чего они меня обижают, есть не дают. Я голодный.

— Вернулся, дорогой! Ну и слава Аллаху, — закивала головой Кавсарат. — Ну как? Поменял ли яблоки на кукурузу? Вот и Парида уже по тебе плачет. — В эту минуту в комнату заглянула Парида.

— Ой, брат вернулся, — она бросилась было к Абдулатипу, но Галбацилав грубо оттолкнул ее к стене.

— Ну, чего раскричались! Еще посмотрим, какой он тебе брат, — он взглянул на главного, ища поддержки. Но тот был занят бараньей ногой и не обращал на него внимания.

— Ну‑ка, поди сюда! — Главный мюрид, уже изрядно захмелевший, поманил пальцем Абдулатипа.

— Выпей‑ка за здоровье своей любимой бабушки, — и он протянул Абдулатипу полный стакан самогона.

— Мусульманам грешно пить, и бабушка так говорила. — Абдулатип отстранил стакан.

— Вах! Посмотрите на этого петуха! Истинного мусульманина из себя строит, не пьет, не курит, только торгует. А теперь скажи: как тебя красные через готлинский мост пропустили. А? — Он исподлобья злобно посмотрел на мальчика.

— Пустили… Как бы не так. Они так набросились на меня, вот и гимнастерку разорвали. А один винтовкой ударил, и я даже сознание потерял, — Абдулатип всхлипнул.

— Гимнастерку, говоришь, порвали? А может, и правду говорит? — главный посмотрел на сидящих дружков. — А много там красных?

— На мосту пятеро было, а в ауле их полно, говорят, — шмыгнув носом, сказал Абдулатип.

— Это кто же тебе сказал?

— Мюриды в Заибе. В ауле, сказали, полно красных, смотри — береги свои яблоки. Я ни одного им не дал.

— Не дал, говоришь? Это хорошо, — главный протянул Абдулатипу объеденную баранью ногу. — На вот, ешь. — Он словно потерял интерес к Абдулатипу.

18

Храбрец.