В теснинах гор

— Чего стоишь? Иди, — Галбацилав толкнул Абдулатипа к двери.

— Сдается мне — прикидывается этот паршивец, — сказал он тихо главному, но мальчик хорошо слышал его слова.

— Ты, Галбацилав, своей тени стал бояться. За каждым кустом тебе партизаны мерещатся. И чего ты их так боишься. А? Или трусишь? — прищурив левый глаз, главный ехидно взглянул на Галбацилава.

— Да я против их сотни готов один выступить. — Галбацилав обиженно засопел, маленькие злобные глазки сбежались к переносице.

— Зря не веришь мне, Булач, нюхом чую — мальчишка — красный лазутчик.

— Говорят, кто летом змею видел, зимой веревки боится, — усмехнулся главный.

— Вспомнишь мои слова, Булач, — Галбацилав махнул рукой. — Налей мне стаканчик. Хочу выпить за упокой души большевика Атаева. Завтра уж он от меня не уйдет.

— А здорово ты ему прислуживал во время войны с германцами. А? Небось дружком был? — съязвил главный.

— Никогда не был он мне дружком. Тогда еще я чуял — продался он красным. — Галбацилав залпом выпил стакан. — Еще в окопах я почувствовал, что он за птица, знал — царю изменит. Все о революции говорил. Ну, я с ним и сцепись, хоть и ниже чином был. — Галбацилав поджал губы. — А он меня плетью. Не забыл я про то. Ну да ничего. Разочтусь.

— Ха–ха, — смеялся главный. — Говоришь, плетью тебя? — Он уже окончательно опьянел. — Так, значит, старый у тебя должок, ну–ну.

— Будь уверен, Булач. Я в долгу у него не останусь.

— Ну–ну.

— Атаев в западне. Говорил же Камиль — в крепости жрать нечего. Долго они не продержатся. Да и боеприпасы, наверно, тю–тю. Боюсь, как бы Атаев руки на себя не наложил, сам хочу с ним расправиться.

— Нет, братец, дела Атаева не так уж безнадежны, как ты думаешь, — Булач нахмурился, пьяные глаза блеснули недобрым блеском. — Сегодня его двоюродный брат с отрядом партизан пришел в Обода ему на помощь. А завтра, того гляди, Караев в Голотли да Самурский в Карадахе выступят. Тогда плохи наши дела. Одним кулаком по нас ударят, сорвут нам наступление.

— А ты тут для чего?! — Галбацилав стукнул волосатым кулаком по полу. — У нас же есть свои люди в Обода.

— А, — махнул рукой Булач. — Люди… Ни на кого положиться нельзя.

— А Наху–Гаджи? Он подаст сигнал как договорено: зажжет костер на скале, как только красные уснут. Х–ха! Попляшут они у нас, проклятые гяуры. И опомниться им не дадим. Часть наших отрежет путь к крепости Караеву. А утречком мы и нагрянем к Атаеву. Камиль обещал испортить там пулеметы.

— Болтаешь много, — недовольно прервал его Булач, — говорят, и стены уши имеют. А тебя несет, как выпьешь.

— Вечно ты па меня цыкаешь. Слова не дашь сказать. Только себя умным считаешь, — Галбацилав недовольно засопел.

— Помолчи. Тут я командую. Так что изволь слушаться.

— В ауле женами своими командуй. Чем я хуже тебя? Я еще в царской армии не последним был.

— Ты моих жен не трогай. Они мне преданы и берегут свою честь. О своей лучше позаботься. Она, говорят, за болыневичком пошла? А?

— Не смей о Хандулай говорить! — Галбацилав аж зубами заскрипел. — А не то — голову, как арбуз, отрежу, — и он схватился за рукоятку кинжала.

— Может, я раньше продырявлю твое петушиное сердце. — Булач положил руку на кобуру.

За дверью Абдулатип и Парида внимательно прислушивались к тому, что говорили мюриды. Ребята волновались.

— Оказывается, Камиль — их разведчик, — шепнула Парида.

— Какой это?

— Рыжий такой.

— Что же делать? — Абдулатип тревожно посмотрел на девочку.

— Надо отсюда выбраться — и как можно скорей. — Парида решительно тряхнула головой. — Я пойду в крепость по скалам. Передам Атаеву, что завтра утром Кара–Караев придет им на помощь. И о Камиле скажу. Надо, чтобы пулеметы проверили. Вдруг он уже успел их испортить? А ты в Обода пойдешь, к двоюродному брату Атаева. Надо, чтобы они схватили этого Наху–Гаджи.

— А как мы отсюда выберемся?

Кавсарат, догадываясь, о чем шепчутся дети, бросила готовить чурек.

— Никуда я вас не выпущу. Малы еще воевать, — тихо сказала она.

— Бабушка, если мы будем здесь сидеть, там Сааду и его друзья погибнут, — тихо шепнула ей Парида. — Лучше помоги нам.

Кавсарат задумалась. Она тревожилась за ребят, но и не могла не думать о тех, кто ждал помощи в крепости.

А в комнате разгорался спор между Булачом и Галбацилавом. Казалось, они вот–вот начнут драться.

Кавсарат сняла с полки пустой кувшин.

— На‑ка вот, — подавая его Париде, сказала она, — пойдешь на хутор к Омару, а через его двор есть спуск к речке, а оттуда до Обода— рукой подать. А ты подожди пока, — сказала она Абдулатипу. — Надо что‑то придумать, а то мюриды не выпустят тебя со двора, — и она открыла дверь в комнату. — Ох, дети мои! Вышли на священную войну, не знаете, какая судьба кого ждет, а ругаетесь, — сказала она. — Лучше‑ка вот отдохните перед походом да поешьте получше, — и она положила перед ними горячий хлеб. — Э, Парида! — выглянула она в дверь. — Сходи‑ка к дяде Омару, пусть продаст бузы.

— Вот бабушка святые слова говорит, — сказал Булач. Видно, он не желал связываться с пьяным Галбацилавом. — Пусть его буянит, — он махнул рукой в сторону Галбацилава, — не будем обращать на него внимания. А вот поесть и выпить перед походом не мешает. А ты, Алилав, проводи девочку. Ночь темная, чего доброго — напугает кто, — п он многозначительно подмигнул сидевшему рядом с ним мюриду.

А Галбацилав выпил залпом еще стакан, с важным видом покрутил усы.

— Ежели меня кто иголкой кольнет, то я шилом могу. А ну‑ка друг Гулла, — он толкнул в бок соседа, — спой песню перед походом, порадуй Душу.

— Эй, сынок! — крикнула Кавсарат Абдулатипу, — Поди‑ка, станцуй гостям.

— Давай, давай танцуй! — стали кричать мюриды. Пьяный Гулла схватил таз, отбивая лезгинку.

Абдулатип вышел в круг. Мюриды сдвинули к стене тарелки, освобождая ему место.

— Арс! — Абдулатип стремительно сорвался с места. Вот он сделал круг, другой, потом вдруг на какую‑то секунду припал на колено, снова вскочил и пошел на цыпочках, медленно жестикулируя руками, с пола столбом поднялась пыль, но мюриды, не обращая на это внимания, увлеченно хлопали.

— Арс! — Абдулатип вновь стремительно закружился по кругу, а сам внимательно наблюдал за Галбацилавом. Он один смотрел на него и не хлопал. Абдулатип нарочно прошелся прямо перед его носом, и тут вдруг Галбацилав, сбросив с плеч бурку, вскочил и вошел в круг. Даже усы у него вздрагивали.

— Арс! — Он медленно развел руки и, ногой оттолкнув Абдулатипа к стене, один пошел по кругу. — Арс! Я вам покажу, как танцуют настоящие горцы! Эй, щенок, учись! — Он надменно взглянул на присевшего у стены Абдулатипа.

— Вах! А ну‑ка, быстрей, Галбацилав, — подзадоривал его Булач, вместе с остальными хлопая в ладоши. Гулла бил в таз. — Арс! Арс!

Мюриды так увлеклись пляской пьяного Галбацилава, что не заметили, как через открытое окно Абдулатип спустился на веранду. Рядом с ней к дереву была привязана лошадь Булача. В один момент Абдулатип развязал уздечку и вскочил на лошадь.

Мюриды опомнились, лишь услышав стук копыт. С криком «партизаны!» они вскочили и бросились к коням. Кто‑то выстрелил.

— Убежал, щенок! — Галбацилав выругался. — Что я говорил!

В это время во двор вбежал А лил а в, провожавший Париду до хутора Омара.

— Девчонка исчезла! Вошла во двор— и след простыл, — кричал он сквозь шум Булачу.

— Поймать их! — Булач бил себя кулаком по лбу. — Обманули. И кого? Меня, старого волка! Поймать их! — Он повернулся к Кавеарат: — А все ты, старая ведьма! Ты все подстроила, — и он с размаху ударил Кавеарат плетью. — Вот они какие, оказывается, твои «родненькие»!

— Пусть у тебя руки отсохнут! — Кавеарат поднялась. Но мюриды уже не обращали на нее внимания. Толкая сапогами тарелки с едой, опрокидывая бутылки, они бросились к коням. В ночной тьме слышны были их проклятия, выстрелы и топот коней.

— Спаси, Аллах, моих детей, — Кавеарат воздела руки к небу,