В теснинах гор

— За нашего великого имама, — услышал он резкий голос Гусейна.

— За имама! — повторил усатый мюрид, он поднес рог с бузой ко рту и, громко причмокивая, стал пить. Буза текла по усам, по пыльной бороде. — Хороша буза! — довольно сказал он. — Налей‑ка еще, Чарахма, хочу выпить за упокой души проклятых большевиков. При одном воспоминании о них на душе у меня муторно становится. Но ничего: скоро повстречается Атаев с мюридской пулей. Давненько у меня ручей по нему чешутся.

— Смотрите, каким тигром сделала буза этого молодца, — засмеялся Чарахма. — А если Атаев тебя свинцом покормит? Слышал я — он тоже малый бравый, служил в армии, офицером, говорят, был, и в бою у него рука не дрогнет.

— Был царским офицером, а стал большевистской сволочью! Продался красным. Но скоро мы рассчитаемся с ним, — злобно сказал Гусейн.

— За что ты с ним хочешь рассчитаться? Или он кровник твой? — спросил Чарахма.

— Он враг ислама, враг нашего имама! — почти кричал Гусейн. — Не будет ему пощады.

— Нехорошо говорить так о человеке, с которым никогда не встречался, — покачал головой Чарахма.

— А что? Может, ты с ним встречался? Что‑то не нравятся мне твои слова, Чарахма, — вскипел Гусейн.

— Где мне с ним встречаться… Я его знать не знаю, да только если смог человек собрать вокруг себя столько людей, и вояки, слышал я, у него неплохие, да и то: в крепости держатся крепко, — стало быть, человек он стоящий. Иначе бы и ты не пришел сюда со своими мюридами.

— Да, я иду в поход против этих проклятых иноверцев, и Аллах увидит, на что способен сын муллы Салих–Мухамеда! — Гусейн ударил волосатым кулаком по столу так, что задрожали тарелки. — Я этих большевиков заставлю на коленях ползать. Повету всех до единого, пусть будет уроком для некоторых, — он злобно взглянул в сторону Чарахмы. — Нора избавиться от этой чумы. Чтоб и следа от нее не осталось. Всю Россию заразили эти проклятые гяуры, самого царя сбросили, хотят и до гор добраться! Ну уж нет, этого им не удастся, есть еще в горах честные мусульмане.

— Есть, — усатый мюрид обтер ладонью жирные губы. — И дома этих большевиков надо дотла сжечь, чтобы не будоражили честных людей. Царь с большевиками не справился, а мюриды имама положат им конец. — Иса взглянул на Гусейна.

— Видишь, какие у нас мюриды, — Гусейн покровительственно похлопал Ису по плечу. — Правда твоя. Мы еще покажем этим красным.

— На словах‑то все можно, — спокойно сказал Чарахма. — Если из них — кровь, то и из вас не молоко потечет. И вас могут убить.

— С нами Аллах, — Гусейн выпятил губы.

— У них тоже, говорят, кое‑что есть.

— Что есть? — резко повернулся к нему Гусейн. Лицо его побагровело.

— Общее одеяло, — захихикал Иса. — У них кровь в жилах чешется, вот и надо ее выпустить.

— Землю они обещают взять у богатых и раздать беднякам. И свобода…

— Ха, ха! Свобода! Их свобода лишает людей религии, семьи, собственности. Обещают… Разговоры одни. И есть же люди, которые верят этой болтовне. Или и ты, зять, не прочь получить часть чужой земли. Например, уважаемого мной Дарбиша?

— Мне чужого не надо, как‑нибудь сам добьюсь себе побольше земли. Слава Аллаху — конь теперь есть. Мне мир нужнее.

— Ха, ха! — недобро смеялся Гусейн. — Мирно жить захотел? Это теперь‑то! А я слышал, между прочим, что твой кровник Асадулла у красных. И это тебя не касается?

— Это мое личное дело. Я отомщу ему и без вас.

— Ну нет, Чарахма! Ты должен мстить ему и ему подобным вместе с нами. В такие времена горцу не подобает греться у очага дома.

— Нет, Гусейн. Я не пойду с вами.

— Не хочешь — твое дело. Да только смотри, не пожалей потом, — Гусейн глянул пьяными ненавидящими глазами на Чарахму, залпом выпил стакан бузы. — Да, говорили мне тут, что ты завел дружбу с этим лудильщиком. Как его? Нуруллой… Смотри, не обожгись. Мы разберемся, кто он такой.

— Он человек спокойный. Мастер.

— Вот–вот, именно мастер. Мусульманам честным голову забивает. Большевиков, говорят, хвалит?

— Не знаю, я не слышал. — Чарахма встал из‑за стола. — Хороший он мастер, все в ауле довольны его работой.

— Вах! А мне говорили, что как раз и ты был в тот день у него, когда он хвалил хурият. Петля по нему плачет!

— Болтать все можно! Язык без костей. А у того, Гусейн, кто это тебе сказал, я вижу, он слишком длинный. Если будете всех вешать, на кого подлецы клевещут, народ не простит вам, мюридам. А то вот говоришь, Гусейн, что вы в поход вышли, чтобы честных мусульман защищать. Ведь газават — священная война, а не братоубийство. Так ведь говорю? Не слушай этих ложных хабар, а то потом как бы не пришлось тебе ответить перед Аллахом и честными мусульманами. Помни горскую пословицу: огонь бедствия легко зажечь, да трудно потушить.

— Вижу, Чарахма, спорить ты мастер. Спасибо за предостережение. Да только вот что, — красивые глаза его злобно сверкнули, — этот твой хваленый лудильщик, который так искусно подковал твою лошадь, отказался подковать моего коня! Не умею, говорит, подковывать коней, иди к кузнецу. Ну, да ничего! Я ему руки укорочу, будет знать, как перечить мне, офицеру! Проклятый большевистский лазутчик! Он у меня вот где! — Гусейн сжал кулак.

Абдулатип поперхнулся, чуть не подавившись чуреком. Хмеля как не бывало. Гусейн подошел к нему.

— Ну–ну! Смотри не задохнись. Мужчина… — он хлопнул его по спине. — А может быть, ты слышал, что этот Нурулла людям говорил? Ты ведь там тоже частенько бываешь. — Сузившимися глазами Гусейн выжидающе смотрел на паренька.

— Не слышал я ничего, — шмыгнув носом, ответил Абдулатип. — Дядя Нурулла красивые кувшины делает, вот к нему все и ходят.

— Кувшины, говоришь, мастерит? — ехидно улыбнулся Гусейн. — Ну ладно. Тогда скажи, какие тебе в крепости Атаев подарки дал? А?

Абдулатип с удивлением уставился на белого офицера. Теперь ему казалось, что не один, а десять Гусейнов стоят перед ним и все они ненавистны. «Откуда он узнал, что я был в крепости? — лихорадочно думал он. — Ну, конечно же, от Назира. Ведь с сеновала он видел, как рано утром мюриды заходили во двор Дарбиша. Проклятый Назир. И о звезде, наверно, сказал», — он с тревогой взглянул на стоявшего перед ним Гусейна.

— Ну, что молчишь? — Гусейн повертел в руке плетку.

— Ничего я не знаю, и в крепости не был, — сказал Абдулатип. Голова паренька напряженно работала. «Как бы выбраться из дома и сообщить дяде Нурулле о грозящей ему опасности». Когда Гусейн заявил, что отрежет мастеру руки, суп застрял у Абдулатипа в горле, он поперхнулся, это и выдало его. Гусейн обратил на него внимание, припомнив, кстати, и то, что услышал от Назира. «Ничего ты от меня не узнаешь, — думал про себя Абдулатип, — хоть сколько хочешь сверли меня глазами». Но что‑то все‑таки надо ему ответить, чтобы побыстрее избавиться от него и выйти из комнаты.

— Что же молчишь? — не отставал Гусейн. — Много там их в крепости? Может, ты обиделся, что мы не угостили тебя бузой? Пожалуйста. Вот тебе стакан. Пей, — и он протянул Абдулатипу полный стакан бузы.

— Я не хочу, — отвернулся Абдулатип.

— Как хочешь, — Гусейн поставил стакан, расплескав бузу. — Так что ты видел в крепости?

— Не был я там. Сапоги и гимнастерку я на базаре купил.

— Купил? А деньги откуда взял? — вмешалась Издаг. — А мне ты го–ворил… — но, увидев, что Чарахма зло смотрят на нее, замолчала, стала во«зиться с посудой.

— Может, и красную звезду ты на базаре купил? Ну‑ка, покажи ее мне.

«Откуда он знает про звезду? Неужели Издаг рассказала?»

— Сломалась она у меня, — сказал Абдулатип.

— Ай, ай, ай, — смеялся Гусейн. — Как же можно ломать такой подарок. Ведь сам Атаев тебе ее подарил. А может, ты потерял ее, когда тебя били?

— Нет, — Абдулатип вскочил как ужаленный. «Значит, Назир еще болтает, что бил меня. Ну, погоди, трус!»

— Ха–ха, — смеялся Гусейн. — Видно, большевиком сделал тебя Атаев. Да, — самодовольная улыбка на его лице вдруг внезапно погасла, — эта большевистская зараза распространяется подобно чуме, даже молокососа успели обработать. Смотри‑ка, Иса, с какой ненавистью смотрит на меня этот щенок. Ничего. Мы их быстро образумим. А если волка убить, с волчатами справиться легче. Уничтожим Атаева, а потом и в ауле порядок наведем.