Юрий II Всеволодович

«Неужто девка Фимашка столько весит? - невольно подумал Юрий Всеволодович. - А что грешил не единожды, мурин проклятый врет! А меня даже и не спрашивают. Обидно».

-  Он исповедал грех блуда и раскаялся и двадцать семь лет прожил в целомудрии с супругой своей!

Как сказал это ангел-хранитель, коромысло весов выровнялось, а чаша добра даже чуть ниже опустилась.

Мурин скрипнул от досады зубами и носом морщинистым зашевелил из стороны в сторону, явно не хотел сдаваться, ухмыльнулся премерзко, говоря:

-  И чего ты напрасно хлопочешь, хранитель? Будто не ведаешь, сколько тяжких убийств совершил он одним только нынешним утром?

-  Он защищал себя и свою землю, он сопротивлялся злу, - ответил ангел столь быстро, что мурин даже и не успел отяжелить чашу зла, попытался незаметно нажать на нее черным пальцем.

-  А как же ваш евангелист Матфей? - подскочил невесть откуда взявшийся проворный бесенок. - Ведь сказано, что не надо сопротивляться злу! Если тебя ударяют в ланиту, сейчас обороти к обидчику другую, чтоб он и ее испробовал на кулак. Месть грехом почитать должно.

-  Христос учил не бороться со злом злом же, как огонь не угашают огнем, но только водой.

-  Возлюби ближнего, как самого себя, а он что? Он кровь проливал на Липице. Он не пособил рязанцам, - нагружал мурин чашу грехов, и она опустилась так низко, что теперь уж не сладить с духами зла ангелу-хранителю.

Так все лукавые решили и опять начали орать:

-  Он наш! Он наш! - И уже приготовились подхватить погаными ручонками бедную душу, чтоб нести ее в тартарары и сделать адским узником.

Мурины радовались, ангел-хранитель горько плакал, не умея помочь.

Но тут раздался глас:

-  Не время!

Тогда мурины начали реветь и стонать, а проворный бесенок заверещал так, будто ему прищемили хвост.

-  Не время, княже! Надобно твоей душе вернуться в тело. - Это сказал епископ Симон в светоносной одежде, с солнечным нимбом вокруг седой головы. - Не печалься, скоро свидимся.

Все исчезли. В воздушной бездне он остался один и почувствовал нестерпимую боль в левой руке.

Пламя хлестало волнами от одной сосны к другой. Огонь разом обливал смолистую кору и перебегал по хвое, перекидывался к следующему дереву, оставляя за собой закоптелые стволы с обожженными кронами. Жар расходился над снежной поляной, он чувствовался даже и на далеком, в полпоприща расстоянии.

-  Боже, Боже, пошто нас оставил еси? - услышал он чей-то вздох и очнулся.

-  Вот почему так тепло, - с трудом выговорил пересохшими губами. - Погосты все горят?

Сивобородый человек, в котором Юрий Всеволодович узнал травника, склонился над ним:

-  Не время еще, князь, тебе на тот свет уходить. Потерпи.

-  Я владыку Симона видел, - прохрипел Юрий Всеволодович, - и муринов престрашных...

-  Ну и ладно, ну и хорошо, - не удивился вовсе лекарь и помахал перед его лицом руками: - Ты дыши, дыши! Сейчас пройдет с тобой. - Он пошлепал его по щекам ладонями и потер ему крепко уши. - Шелом твой я снял, вот он, помят немного. Ты отдохни чуток. Попить хочешь? Нечего дать попить-то... А помощника моего - монашка убили, княже. Убили нелюди Божьего человека. Он ни меча, ни лука в руки не брал, совсем без оружия был, только мне подсоблял, где повязку наложить, где снадобье подать. Он бы сбегал нашел водицы-то.

-  Снежку дай...

-  Кровав он. А монашек у меня на руках скончался. Я его и похоронить не смог. Оттащил в сторонку, пускай покамест полежит. Боюсь только, место потом не найду. Замету бы какую поставить. Но у меня самого в голове все помутилось. Не видывал я еще столько трупия.

-  А битва? Что битва? — Юрий Всеволодович вскочил было, но вскрикнул, схватился за руку и опять опустился на снег.

-  Больно руке-то? - участливо спросил лекарь.

-  Невтерпеж было. Сейчас вроде бы получше.

-  Я прижег рану-то. Должно полегчать. Сейчас и вовсе полегчает. Дай-кось голову-то осмотрю. Я тебя и воро- чать-то боялся, вдруг, думаю, раскроили главу-то княже- ску... Из-под шелома кровь ливмя шла. А это что? А это ничо. Ссадина, даже не рана, а кровищу дала большую. Засыхает уже... Вот отчего так: иной раз развалят тело чуть ли не пополам, а крови мало, а быват, рана пустяковая, а хлещет из ее — страх! Удивляюсь я. — Он все ощупывал голову легкими пальцами, приподымал и отводил волосы. - A-а, вот она, опухоль горячая, кровяная, большая собака такая, шелом тебя спас... Ишь какую присадили сволочь. Вот ее-то мы снежком маленько успокоим, пускай снежок кровав, зато холодный. Не дергайся, я тихонько, а то вспухнет, как вторая голова будет, шелом не налезет.

От его успокоительного бормотания, осторожных, ласковых прикосновений хотелось закрыть глаза и не двигаться, но Юрий Всеволодович продолжал напряженно смотреть на лицо лекаря, на то, как шевелятся его свежие губы, и, слушая про опухоль, старался как-нибудь собраться с силами.

-  Где битва? - повторил он настойчиво.

-  Кака така битва? Пошто она тебе? Битва идет своим чередом. Лежи-ко... Вот я снежок-то в тряпицу заверну - и приложим. Без этого никак нельзя, родной. А то вырастет шишкан, народ будешь пугать.

Юрий Всеволодович почувствовал, как лекарь выскребает из-под него снег.

-  Не скрывай от меня ничего.

-  А я чего скрываю? Пошто мне скрывать-то? Ты, великий князь, должен все знать. Я и не скрываю. Зачем мне врать-то? Вот тут, под тобой, снег-то вроде почище. Главное, кость головная цела. А шишка пройдет. Это я неверно сказал, что опухоль горячая. Она горячая только на ощупь. А на самом деле холодная. Мы, лекари, такие к холодным относим. А горячие происходят от гноя и жара, от внутреннего попаления. И лечить их надо совсем по-другому, давай помогу сесть-то. Вот к пеньку привались вма- ле, а головой не ворочай пока.

Наконец Юрий Всеволодович смог обвести глазами окрестности.

-  Пожар еще больше стал?

-  От Бежичей перекинулся. Ишь, как лес-то пожирает! Лес - пускай. Лес еще вырастет. Иль у нас лесу не хватает? Чтоб татаров всех пожгло в этом лесу! Покарай их, Господи, душегубов проклятых! Я и не подхожу к ним, кто раненый. Пускай корячатся. Мне своих хватает. Надо было лекарей больше брать с собою, князь. На тако-то сражение я - один. Ажно во взглядах у меня туман и внутрях трясение от устали. Жирослав-то подумал бы! А то, поди: зачем нам лекари? Будто не из живого мяса все понаделаны! Опять же кто раненых должон таскать из-под копыт? Некому! Совершенно некому! Значит, пущай топчут их? А может, они еще выжить могли бы? Сердце мрет глядеть на таку беспечность! Ты в другой раз попомни, что я тебе тут толковал.

-  А будет ли другой-то раз?

-  А как же? - с уверенностью воскликнул лекарь. - Мы теперя мстить будем до скончания века татарам этим! Рази забудется тако разорение, тако побоище? Мы их в кашу истолчем! Пускай погниют тут, на наших пожарищах! Икра вонючая! И закапывать их - не надо! Нетрог, волки и медведи их трупие поедят. И лисы пущай едят, и мураши! - разжигался лекарь. - А ты после битвы прикажи мне подводы нарядить, я страждущих по деревням хоть развезу для поправки и выхаживания. Бабов соберем, монашек привезем, которые пользовать умеют.

Юрий Всеволодович не мог не улыбнуться на такую горячность и заботливость, но губы не послушались его.

-  В какие деревни? Ты видишь, огнем они окружены!

-  Эх, Господи, совсем я соображение потерял! Что же делать-то? Все равно будем как-нибудь спасать! Придумаем чего-нибудь.

-  Какой лес погибает! Жалко! - сказал Юрий Всеволодович, глядя, как пламенный вал катится по вершинам.

-  Лe-ec! Что уж ты, князь! А люди? Рази мыслимо выбраться из этакого аду?

-  Может, потушат все-таки?

-  Кому же тушить? Нешто татарове станут? А люди, кои жители, по лесу, поди, разбеглись. Пропадут теперь, сгорят заживо. А кои не успели убечь, их татары в избах заперли, догорают уже, наверное. Гляди, дыма больше, чем огня, над деревнями, да и дым-то черный, копоть одна. Хорошо, у кого лошадь была, те, может, утекли. Ну, как боль твоя, помене?