Страница 90 из 101
- Где же сам Жирослав?
- Тута. Вон, за мной следом идет.
- Ранен?
- В плечо. С ним и остатки ратников.
- Бурундай следом?
- Нет. Мы их обманули. Пошли сперва по льду, а потом нырнули в лес и напрямик к тебе.
Юрий Всеволодович велел трубить сбор успевшим ускакать вперед дружинникам и приказал:
- Копья назад!
Дружинники выученно и споро с дробным перестуком развернули коней.
Все рассуждения о наиболее выгодном расположении полков и возможных перестановках их применительно к складывающимся условиям боя оказались ненужными. Не раз на военных советах прикидывали: татары на силу не пойдут, не станут лезть на укрепления. Ан нет, изменили они своему обыкновению - пошли всей силой. Теперь понятно, почему решились: хорошо выведали, что русское воинство меньше раз в десять, такое превосходство они и использовали.
Юрию Всеволодовичу ясно стало, что теперь, какой ты ни будь стратег, ничего уж не придумаешь, осталось только одно-единственное решение: просто драться, и если не победить, то хотя бы подороже продать свою жизнь.
С решимостью отчаяния врезался Юрий Всеволодович в кучу всадников.
Сильный и выученный конь Ветер подчинялся легкому движению повода, который Юрий Всеволодович держал в левой руке, а правой орудовал мечом. Сам ли Ветер так решил или всадник непроизвольно послал резко влево, но оказался Юрий Всеволодович на миг в стороне от схватки и увидел, что перед ним уж не кучка врагов, а непробиваемая стена. Но словно бы он и выпал на время из рубки, которая складывалась теперь из многих разрозненных поединков.
Лугота, гибкий и увертливый, умудрялся и от стрел уклоняться, и в единоборства храбро вступать. Судьба благоволила ему, знать, невеста его поповна Ульяница крепко молилась за него. Но всё же и молод излиха был он, уверовал в свою звезду, ничего, кроме удачи, не ждал, однако же наступил предел его счастливого везения.
Соскакивая с павшего под ним коня, Лугота зацепился а сучок дерева распахнутой полой длинного кожуха и неловко завалился на бок, прямо на свой вставший острием вверх меч. Повернулся, встал на четвереньках - кровь выбилась ключом, плеснула в ствол березы так, что брызги брусьяпые отлетели на лицо Луготы. Он попытался подняться на ноги, но не удержался и снова опустился на снег. Удивился своей слабости, не поверил в нее и еще раз поднялся, зажимая рукой рану. Вдруг сразу обессилел, упал плашмя на залитый кровью и ископыченный снег.
- Все? - выдохнул омертвевшими губами.
- А чтобочка скажу, Лугота? - прошептала Ульяница, приникая к нему лицом.
- Грибков хочу! - прошептал он уже с остановившимися глазами.
Епископ Кирилл, безбоязненно и невредимо находившийся в самой гуще битвы, наклонился над ним и, закрывая ему веки, прошептал, крестя:
- Да будет женитва твоя светла. Радуйся, чадо, пути незаблудному.
И под Губорваном пала лошадь. Спешившись, он начал пятиться назад от наседавшего прямо на него всадника. Успел выпустить стрелу, которая угодила коню в горло. Тот с разбегу грохнулся грудью на снег, перевернулся, взляги- вая ногами, затем увалился на бок в смертельных судорогах. Но всадник вовремя соскочил и, как будто ничего не произошло, пешком продолжал погоню за Губорваном.
Продолжая пятиться, Губорван не отводил глаз от врага, от его тускло блестевшего кривого меча. Нога скользнула на твердом снежном намете, Губорван от неожиданности не удержался и упал, сгребая руками снег, и тут обнаружил, что это не сугроб, а заметенный ствол упавшего дерева.
Татарин думал воспользоваться положением, поднял меч над головой, но и сам тоже соскользнул на покрытом изморозью стволе, его удар пришелся мимо ускользавшего Губорвана, а меч глубоко увяз в древесине. Татарин тщился поскорее выдернуть его, но тут Губорван, зажмурив глаза, опустил свой насаженный на длинной рукоятке топор на шлем врага.
Удар его с треском расколол металлический налобник и раскроил надвое лицо поверженного татарина. Ужасаясь произошедшему и словно замерев от изумления, Гу борван наклонился над мертвым врагом, и это было его роковой ошибкой.
Внезапно налетевший сзади верхоконный татарин на всем скаку отсек Губорвану одним взмахом меча голову, она гулко ударилась о ствол дерева и, оставляя за собой алую дорожку, покатилась по снежному насту.
Все русские воины дорого продавали свои жизни. Падали, истекая кровью, но не сдавались - никто не помышлял о бегстве, никто не молил о пощаде.
Все больше становилось пеших воинов и с той и с другой стороны. Раненые и потерявшие лошадей становились спиной к дереву и отчаянно отбивались копьем или мечом. Иные сорвиголовы в отчаянии кидались с голыми руками на врага, даже и конного, стаскивали его за ноги. А иные и вовсе в припадке безумия или от нестерпимой боли кидались прямо под копыта вражеских коней. И - гибли, гибли...
Истошные крики, вопли, хохот и визг.
Один тяжелораненый встал на колени и кричал, указывая на свою грудь:
- Бей его! Коли мечом!
И другой крик ратника с отрубленными руками:
- Братцы, помогите!
И такой еще вопль отчаяния:
- Прикончите меня, спасу нет терпеть!
Татары одолевали. Кололи, топтали обессилевших и неспособных сопротивляться, резали, добивали топорами. Снег промок от человечьей и конской крови...
Зловоние воздушно стало в месте том непереносимо.
За стволом березы, рослой, с заскорузлой корой, покрытой морщинами и бородавками, хоронился один спешившийся татарин.
Заметив на себе взгляд Юрия Всеволодовича, он воткнул меч в снег и достал лук. Посмотрел на русского князя раздумчиво, словно хотел спросить, стрелять ему или нет.
Ухмыльнулся. Неторопливо, словно бы с ленцой вложил стрелу бороздкой на тетиву, просунул лук в развилину сросшихся берез. Натянул тетиву в полную силу, но не отпустил, все продолжал немо смеяться.
Деловитое спокойствие врага, а особенно издевателькая ухмылка подействовали на Юрия Всеволодовича обезоруживающе, он ощутил в груди страх и острое желание спастись.
Стрела прошла насквозь левую руку, но он не почувствовал боли, лишь удивился, когда увидел черно-белое оперение стрелы, отметил в уме некстати, что это, должно быть, перо из крыла степного орла.
Татарин между тем все так же неторопливо напруживал вторую стрелу и уже выцеливал Юрия Всеволодовича в лицо, наверное, прямо в глаз, как они любят. Но выстрелить не успел, его остановил гортанный крик:
- Джебе! Ек! Ек!
Татарин поспешно опустил лук.
- Яша сын! - кричал скакавший во главе небольшого отряда какой-то знатный татарин, должно быть темник.
Два его нукера несли перед собой укрюки - длинные тонкие шесты с петлей от аркана на конце.
- Яша сын! Урус коназ!
Как они прознали в нем князя? Должно быть, по оплечью. Юрий Всеволодович еще утром подумывал снять ожерелье - круглый ворот, обшитый золотом и драгоценным металлом, да не сделал этого в горящее сборов.
- Яша сын! Урус коназ! - продолжал кричать визгливым и как бы испуганным голосом темник.
Юрий Всеволодович понял, что они вознамерились взять его непременно живым. От этой догадки сразу исчез страх, родилась твердая уверенность, что уж живым-то он им ни за что не дастся. А когда удалось двумя взмахами меча снести голову темнику и свалить с коней двух его нукеров, он ощутил в себе прилив сокрушающей силы: ни усталости, ни следов боли от стрелы в левой руке - только решимость драться.
Ярость его была столь буйной и явной, что татарские всадники на какой-то миг дрогнули и пропустили его ошалевшего от запаха крови и шедшего бешеной скачью коня.
На пути оказалась та самая бородавчатая береза, в развилке которой его выцеливал татарин. Он и сейчас, увидев Юрия Всеволодовича, продолжал ухмыляться, но это просто так свисали его тонкие усики - будто в постоянной улыбке. Хотел и его рубануть наотмашь, тот догадливо свалился навзничь, уклонился от меча, однако попал под копыта Ветра и дико закричал что-то.