Страница 66 из 74
Только после этого честный человек и настоящий ученый надел петлю.
Вениамин Прокофьевич горестно замер в кресле.
— Что же это? — непонимающе бормотал Веня, разглядывая на просвет мятую бумагу. — То уверял, что все сходится тютелька в тютельку и за верность результатов он ручается, то на попятный… Что же, выходит, Муханова — это не Кукушкина, а Кукушкина — не лже-Кукушкина, а вообще неизвестно кто?
— Ничего не выходит, — возразил дед. — Идентичность не доказана — и больше ничего. Но это не опровергает положения, что Муханова — это лже-Кукушкина, однако и не доказывает, — с грустью признал он, — что Муханова — это не лже-Кукушкина. Истина двулика и всегда норовит повернуться к нам то одной, то другой своей стороной, мой недалекий потомок…
— Я ей повернусь! — угрожающе воскликнул внук. — Я приду к этой Кукушкиной и… И… И…
— И что? — усмехнулся дед.
— Докажу ей, кто она на самом деле такая! У нас есть свидетели: авторемонтники, Маша с Пашей, Иван Филиппович с Олимпиадой Петровной, Сифоныч, наконец!
— Сифоныч — не свидетель, а неоднократно судимый рецидивист, почти окончательно спившийся. За сотню рублей он признает в лицо кого скажут, а за другую сотню с честным блеском в глазах поведает, что опознанного сроду не встречал. И что вообще сейчас он лечится от заключительной стадии алкоголизма народным средством «клин клином вышибают» и ему пора на очередную процедуру.
— Что же делать? — затосковал внук. — Может, дать ему по носовой перегородке? Переломать евстахиеву трубу? Точечным ударом удалить зуб мудрости и прочистить гайморовы пазухи? Вырвать руки, ноги, а затем все остальное? Что делать, мой досточтимый мудрый предок? — возопил он.
Глаза старика затуманились.
— Есть у меня одна идея, — пробормотал Вениамин Прокофьевич. — Сдается мне, теперь он непременно захочет провернуть одно дельце… Он — это Муханов.
Ночь была темна, как глотка покойника. Луна профессионально подкрашивала окрестности города светом, который авторитетными экспертами признается как мертвенный.
На стоянке возле ГАИ, где хранились разбитые автомобили, было немноголюдно. Проще сказать, там вообще никого не было, кроме старичка в коляске, мирно прикорнувшего под брезентовым навесом.
Немолчно трещали цикады; вдалеке, притворяясь дальней электричкой, ухала выпь. Гул машин на загородном шоссе стал глуше и тревожней.
Сначала Вениамин Прокофьевич добросовестно любовался приветливым ликом луны, разглядывал на ней моря, океаны, шельфы и кратеры, но вскоре стал поклевывать носом и постепенно захрапывать. И к небогатой палитре ночных звуков добавился еще один — как будто о берег мерно бился морской прибой, не слыханный в здешних краях вот уже пару миллионов лет.
А потом, спустя час или два, звуковой ассортимент обогатился еще больше — к разноголосице ночных звуков добавился шорох крадущихся шагов, визгливый вой болгарки, беспорядочное щелканье зажигалки, легкое туканье молотка и звук бензиновой вспышки. А потом шаги прокрались обратно, после чего их шаркающий шепоток быстро стих вдали.
И тогда Вениамин Прокофьевич встрепенулся, обуреваемый своей знаменитой бессонницей. Он так и промучился до рассвета без сна.
В то время как на другом конце города, в темном подъезде сонного мухановского дома безуспешно боролся с неодолимой дремой его исполнительный, но, прямо скажем, довольно бестолковый внук.
— Какой он? — поинтересовался Веня, напрасно борясь с зевотой.
— Лица по темному времени не разобрать, а вот фигура определилась явственно, — подтвердил дед. — Он хромой. Да такой хромой, что сломанная нога во тьме зримо белела, как у призрака. И глухо постукивала по асфальту и рваному железу, как барабашка.
— На какую ногу хромой?
— Трудно сказать. По слабости зрения невозможно было различить.
Итак, требовалось найти хромого, который в лунную ночь наведывался на кладбище автомобилей с целью, о которой догадываются все, кто когда-либо слышал о перебивке номеров и прочих автоугонных изысках.
— Жалко, что ты дежурил на стоянке, а не я, — вздохнул Веня. — Потому что я всю ночь промаялся с фотоаппаратом на изготовку — Муханов не только никуда не выходил, но даже и свет в комнате не включал, чтобы прогуляться в туалет. А мне теперь спать до жути охота.
— А я спать не могу, — вздохнул дед, — потому что у меня неизлечимая бессонница.
Но Веня только ухмыльнулся на это.
«Бессонница, — саркастически подумал он, — знаем мы эту бессонницу, при которой от храпа мухи глохнут. Небось дрых всю ночь как сурок!»
Но вслух высказывать своих подозрений не стал. Потому что уважал деда и был снисходителен к его небольшим слабостям.
«Значит, хромой», — подумал сыщик.
Прекрасно. Примета яркая, легко запоминающаяся, легко различимая. Найти хромого в нашем маленьком городке — это раз плюнуть!
И Веня, несомненно, с изящной легкостью плюнул бы, однако проблема состояла в том, что ни одного хромого в наличии не наблюдалось. Буквально ни одного!
Косые имелись, глухие — тоже, от немых было не протолкнуться, а вот хромых не было! Не было даже легко прихрамывающих из-за сбитой пятки или косолапых из-за природных свойств. По крайней мере, Веня не знал ни одного такого индивидуума.
Любой из патентованных сыщиков, недалекий, ограниченный человек, пребывая в шорах своей предубежденности, попал бы в тупик или решил, что дедушка по ночному безвидному времени ошибся насчет гипса и сломанной ноги. Шерлок Холмс бессильно опустил бы руки, мисс Марпл повесилась бы. Эркюль Пуаро сбрил бы усы. Все они растерялись бы, отказываясь продолжать расследование, — но только не Веня!
Юноша напряг свой мыслительный аппарат и через какие-нибудь шесть с половиной часов пришел к выводу, что дедушка нисколько не ошибся, а просто неправильно идентифицировал увечье. И неизвестный, перебивавший лунной ночью автомобильные номера, был вовсе не хромым, а совсем наоборот, одноруким.
Решив для себя эту проблему, Веня повеселел, успокоился и отправился допрашивать однорукого, который, слава богу, в городе имелся и даже был лично знаком Вене.
Это был Айрат, которому неизвестные, подосланные его конкурентом, сломали руку, временно лишив его иных способов к существованию, кроме криминальных.
Айрат
Слушай, я уже говорил, что не трогал этот «джип» почти.
Этот человек два дня назад пришел ко мне, мол, дело есть. Заплачу, говорит, хорошо. Горе у меня, говорит, большое, машина разбилась вместе с женой.
Как не помочь убитому горем человеку? Ну, я согласился. Это же благородное дело — другу помочь. Мне ведь правую руку покалечили, а я на самом деле левша. Да и работа несложная, фрезой зашлифовать номерную площадку да цифру выбить, из восьмерки шестерку смайстырить, как будто всю жизнь так и было… Тем более, что все прочие знаки отсутствуют по причине давнишнего взрыва.
Ладно, земеля, всем расскажу, кому надо, и в телевизоре выступлю на всю страну, только не бей. В прямом эфире всю подноготную выложу-расскажу!
Ушел, сволочь…
Але, Вадим? Беда, земеля, спасайся кто может. Ментовка приходила, про твой автомобиль спрашивала, но я ничего не сказал — тссс, молчок! И не скажу, потому что Айрат никогда земляков не выдает!
Сидя перед горкой черного пепла, дедушка лучился самодовольством. Ему не терпелось поделиться с обожаемым внуком последними достижениями своего дедуктивного разума.
— Вот! — сказал он, демонстрируя Вене кучку пепла, добытую добросовестным Сифонычем. — Хочу заметить, мой достойный потомок, что даже старые оперативники, поднаторевшие в борьбе с тамбовскими бандами, тоже порой ошибаются. Однако эти люди отличаются от прочих смертных тем, что всегда готовы признать факт своей безусловной ошибки, нисколько не стремясь упорствовать в заблуждениях.