Страница 58 из 74
Впрочем, ничего особенного на снимках не припомню. Череп вроде бы цел, ребра тоже…
Сенполий Станиолевич спросил ее, на старые раны кивнув:
«Небось в гололед упали по зимнему бездорожью?»
«Нет, — отвечает, — с качелей во втором классе. Случайно».
После разговора с ней я окончательно сделала выбор в ее пользу на будущих выборах. Очень уж она по душе мне пришлась. Говорит так складно да к тому же моей полной тезкой оказалась. Даже и отчества у нас совпали, что удивительно! Она мне все объяснила.
«Девическая фамилия-то у меня другая была, Ирмеева, — сказала, — а когда я замуж вышла и мужнину фамилию приняла, Кукушкиной поневоле стала».
И тут выяснилось, что у нас с ней муж общий имеется, кроме имени и прочего. И мы родились в одном месте. И в одном году. И даже в одном месяце — только она двадцать четвертого марта, а я двадцать первого.
На этой почве мы еще больше сблизились.
«А выглядите-то как! — позавидовала я. — Гораздо моложе меня!»
«Да я ведь на три дня младше, — засмеялась она, потом призналась: — Без маски из огурца и клубники спать не ложусь».
«А зимой как же?»
«Зимой — соленые огурцы и клубничное варенье».
Надо, думаю, попробовать. Конечно, кому неохота десяток лет с плеч сбросить, только как это сделаешь на нашу медицинскую зарплату?
Вам, молодой человек, тоже рекомендую за Кукушкину голосовать. И не потому, что она моя тезка и землячка, и даже не потому, что мы по женской части от одного мужика пострадавши, а потому что такой приятной женщины среди пациентов, каждый из которых хуже предыдущего, я еще не встречала. Очень она мне понравилась. Хотя и по забывчивости своей быстро домой убежала прямо в больничных тапочках, а свои модельные лодочки под кушеткой оставила.
И то понятно, ведь не простые, свойственные нам, рядовым гражданам, дела туманили ее лоб без единой в сорок пять лет морщинки, а высокие государственные думы и тревога за жизнь избирателей. И думалось ей при этом, как восстановить нашу медицину, как нашу жизнь наладить в соответствии с наказами граждан и чтобы меньше пить стали.
Где туфли? Да вон они, под кушеткой стоят.
А зачем вам они, для какой такой надобности?
Нет, не отдам, даже не просите!
Может, вы фетишист какой? А может, вы туфли как мало поношенный товар желаете в комиссионку сдать? Может, нажиться на них хотите?
Нет, туфельки эти я, пожалуй, в лекарственный сейф запру для пущей сохранности. И ключ в карман халата спрячу, а не на полочку, как обычно…
Ишь, туфли ему подавай!
Тиха и темна была слякотная ночь. Флюоресцирующие молнии полосовали небо. Тревожно шумел вековой парк, посаженный еще до революции прежним хозяином поместья, где нынче располагалась больница, — отставным кавалерии поручиком Симеоном Дракуланским, польским прилизанным господином, чей призрак, как утверждали больные, завывает в глубинах парка грозовыми ночами, поджидая жертву, дабы изъять у нее литра два артериальной крови для опохмела.
Поэтому, наверное, когда из тех самых опасных глубин парка показалась белая фигура, спотыкающаяся о бугристые корни, вспухающие поперек истоптанных дорожек, никто из больных, любовавшихся в ту ночь буйством стихии, не удивился ее появлению. Не удивился и сторож, так как мирно почивал в своей каморке у ворот, когда привидение, хлюпая башмаками, прокралось мимо него и быстро затерялось в дебрях больничного лабиринта.
Поднявшись на третий этаж, в нервное отделение, привидение юркнуло в процедурную, где в дореволюционное время крепостных пороли. Непонятно, что понадобилось там фамильному призраку… Желал ли он лицезреть, во что нынче превратился темный и мрачный закоулок фамильного дома, стены которого внимали стонам и крикам мучившихся под розгой лакеев? Или мечтал замыть под краном одежды, носившие на себе несмываемые следы крови? Или, может, просто желал согреться в эту осеннюю промозглую ночь, когда хозяин собаку на улицу не выгонит…
Нынче в процедурной мало что изменилось, там тоже изредка раздаются стоны — страдальцев, трепещущих при виде неминуемого приближения шприца к собственной ягодице, или умоляющих их освободить от пятой за сегодняшний день клизмы, или стонущих от ужаса перед промыванием желудка.
Чу! В тишине послышался хрустальный звон разбитого стекла, едва придушенный линолеумом, скрипнула железная дверца, чей предупреждающий лязг почти совершенно заглушили громовые корчи за окном. Немногие расслышали этот звон, немногие вняли ему!
Через секунду привидение выкралось обратно, поспешив прочь из душной медицинской атмосферы (которая и здорового призрака сделает охающей тенью самого себя!) на свежий воздух лесов и полей, туда, где разрасталась, богатырски перекатываясь в облаках, гремя и заливаясь хохотливым лаем, разбрасывая искры молний и швыряя пригоршни воды в лицо случайных прохожих, последняя в это лето гроза.
Луиза Пална (персонально ни к кому не обращаясь)
Нет, ну до чего дошел уровень преступности, просто оторопь берет! Вал сплошного грабительства по макушку уже захлестывает, отчего становится невозможно дышать, жить полной грудью и впускать в квартиру незнакомых людей.
Вчера кран потек на кухне… Неспроста потек, а потому что накануне мне сырое мясо снилось. Я еще Эльвире Адамовне позвонила, говорю: представьте, сырое мясо заладило сниться! «Да что вы! — изумилась она. И даже побледнела по ту сторону трубки. — Это, — говорит, — к вам покойник из могилы рвется, желает вас навестить». — «Разве, — удивляюсь, — мясо к покойнику снится? К покойнику, говорю, когда зубы выпадают или если ключи терять».
«Как же! — возражает. — Помните, Зинаиде Иосифовне о прошлом годе тоже мясо снилось что ни ночь. И как ни отмахивалась она от этого факта, но чему суждено было свыше, то и случилось: сиамский кот у нее издох, наглотавшись крысиного порошка».
С того самого сна у меня все наперекосяк пошло…
Кран течет. Я по кухне прыгаю, не знаю, что предпринять, куды бечь. Естественно, сынок Вадик на работе, сантехник из домоуправления в запое.
А тут дверной звонок…
Открываю без зазрения совести, не принимая во внимание расплодившегося в последнее время грабительства и воровства, как прежде продолжая встречать людей с открытым сердцем и с приветливой улыбкой.
— Вы, — говорю, — должно быть, сосед из нижней квартиры, который недавно на место алкоголика Степана переехамши? Вы не алкоголик, нет? Заливаем вас, да?
— Еще как, — отвечает, — в полную силу льете!
— Уж потерпите, — прошу, — сын на работе, сантехник в запое… Через неделю-другую, может, справимся. А пока тазики поставьте для уловления текущей жидкости. Очень рекомендую.
А он говорит:
— Вместо тазиков, давайте лучше я вам кран починю.
И в квартиру проходит. А я впускаю его по-соседски и даже на кухню веду как человека, близкого нашей семье и живущего снизу. А он чинит кран и интересуется:
— Есть ли у вас где руки помыть и самому обсушиться?
— Как же, — отвечаю, — есть.
А сама мчусь на кухню чайник ставить. Чтобы, значит, умаслить соседа, если он вздумает требовать компенсации за подпорченные стены и отставшие обои.
А он чай пьет, осматривается.
— Очень, — говорит, — вы хорошо живете, уютно.
— Как же хорошо, — говорю, — когда живем прямо отвратительно, что ни ночь сырое мясо снится в натуральном виде. Вот год назад невестку схоронили, прямо не знаем теперь, на ком сыночка женить, прямо теряемся в кандидатках. Одна на внешность неказиста, другая хозяйка так себе, третья в фортепьянах слабо разбирается, четвертая в немецком языке не слишком сильна, а пятая… Пятая сама без мыла куда хошь влезет, и нам это очень уж неприятно.
— А кто эта пятая? — спрашивает сосед.
Рассказываю ему подробно, жалуюсь доверительно на Милу. Советую тоже ее опасаться, принимая во внимание ее женскую неукротимость, из-за которой недавно она одну всемирно известную певицу с ног до головы искусала без суда и следствия.