Страница 42 из 74
— Можно хотя бы пообещать!
— Мамаков не хуже нас самих знает, сколько мы сможем ему отстегнуть. — Еще один родственник скончался.
— Тогда…
— Да и Муханова убрать мы не сможем, следы обязательно приведут в нашу контору. — Среди родственников начался повальный мор. — И компромат мы на него не найдем, потому что он практически безупречен.
— Безупречен! — задохнулась я. Но речь не об этом… — Тогда нам остается последний шанс: вам самому нужно стать мэром! Тогда весь город окажется у нас в кармане — и все подряды на поставку моющих средств, и все мелкие лавочники, и весь опт… Мухановская клиентура мгновенно переметнется к нам!
— Что? — полуобморочно переспросил Бульбенко. — Что ты сказала?
Однако я заметила, что пара родственников постепенно воскресла.
— Разве я смогу? Разве мне под силу такое? — переспросил Бульбенко, страстно ожидая услышать от меня «под силу» и «сможете».
— Почему бы нет?
Еще один родственник приподнял голову, выбираясь из гроба.
— А деньги откуда взять?
— Отменим премиальные коллективу!
— Нужно много денег…
— Срежем зарплату!
Бульбенко оживленно заерзал в кресле. Идея грела ему душу.
— А разве я смогу быть мэром? — повторил он еще раз.
— Не боги горшки обжигают…
Еще один родственник шевельнул ножкой, сел и почесал затылок, воскресая.
— В нашей конторе работают пятнадцать человек, которые за вас пойдут в огонь и воду. После избрания пообещайте Полубога оставить своим заместителем, Гулящую сделать главным экономистом, Бесову назначить начальником секретариата, Альфреду Зинину доверить отдел нравов, Болдянской — департамент по охране материнства и детства, темному Марыщеву поручить освещение города, интеллектуальному Штернбергу — библиотеки и научные учреждения. Олю с Полей можно пустить по почтовому ведомству, грубияна Женкина сделать главным милиционером, правдолюба Язвицкого бросить на СМИ, а Свищенко-Гоеву выбить персональную пенсию. Тогда зарплату можно не платить вовсе!
Бульбенко выпрямился во весь рост.
Умершие родственники воскресли все до одного. К ним прибавилась еще парочка живых и здоровых.
— Ну, Муханов, берегись! — Бульбенко воинственно надулся, что, очевидно, означало готовность к борьбе.
Однако мой бывший муж, к сожалению, ничего не слышал.
Весть о новом кандидате разнеслась по городу быстрее ветра. В контору зачастили репортеры и тележурналисты. Коллективу отменили сначала премиальные (глухой ропот недовольства был заглушен гимном с моими бессмертными строками «каждый день увеличим продаж!»), а потом и зарплату. Но чем меньше сотрудникам платили денег, тем больше возрастал их энтузиазм. Вместо обеда, коллектив дружно выводил: «Каждый день — увеличим процент хотя бы на цент!», а стены учреждения сотрясались от грозных воплей: «Город наш, город наш, город наш!»
А потом вдруг все неожиданно рухнуло…
Вечерние новости показали хитрую физиономию моего бывшего, который с очевидным ехидством вещал, добросовестно пытаясь заглотить студийный микрофон:
— Конечно, если наши граждане желают, чтобы городом руководил бесстыдный пройдоха и наглый взяткодатель, оголтелый тип, который не постесняется за копейку продать родного отца и за полушку купить родную мать… Завзятый уголовник, полжизни проведший в местах не столь отдаленных…
«Что?!» — воскликнула я, впиваясь взглядом в телевизор.
— Дабы не допустить рвущийся к власти криминал, — продолжал мой бывший и некогда любимый, — я вынужден сам выдвинуть свою кандидатуру на пост мэра.
«Что?!» — вскричала я, отшвыривая пульт.
— Если не я спасу город от криминальных элементов, то кто же? — риторически вопросил Муханов, с повышенной честностью глядя с экрана.
«Что?!» — заорала я на Бульбенко, отчего число скончавшихся родственников мгновенно возросло в геометрической прогрессии. Они мерли как мухи!
— Да, это правда, — смущенно поник начальник. Число родственников перевалило за сотню. — Я забыл вам сказать. Думал, какие пустяки, с кем не бывает… Был осужден условно за нарушение правил торговли в девяносто втором году. Такое часто бывало на заре предпринимательства и кооперативного движения. Кто из нас без греха?
— Вы понимаете, что это катастрофа? — вполголоса осведомилась я. — С такой биографией, без денег и без связей нам ничего не светит!
Число скончавшихся родственников перевалило за миллион.
— Из этого положения есть единственный выход, — задумчиво пробормотал бывший уголовник Бульбенко, когда число скончавшихся родичей приблизилось к населению небольшой европейской страны.
— Какой?
— Вы сами должны баллотироваться в мэры, Елена Станиславовна. Именно вы! Вы молоды, деятельны, энергичны. И к тому же недурны собой. И у вас безупречная биография, да?
Я смущенно потупилась. Если уж на то пошло, с некоторых пор у меня вообще нет ни биографии, ни прошлого!
— Здорово я придумал? — Бульбенко жаждал моего одобрения.
— Гениально, — только и пробормотала я.
Мой ответ расценили как согласие. Все убиенные родственники одним махом воскресли и отправились пить чай из блюдечка.
Вечером в конторе шестьсот тридцать восемь раз подряд раздавалось: «Город наш, город наш, город наш!» Альфред Зинин, упившись фуршетной водкой, заснул в туалете, а пенсионер Свищенко-Гоев сломал ногу, танцуя летку-енку.
А я, прибегнув к правилам конспирации и нацепив огромную бородавку и коричневый парик, отправилась добывать компромат на своего бывшего мужа. Недавно в нашем городе какой-то частный сыщик в преддверии выборов открыл PR-контору. Не знаю, какой он был специалист, но особого выбора у меня не было…
В конце концов, перед самым голосованием можно заявить, что Вадик свою жену убил, закопал и надпись написал. Но это был самый крайний случай, ведь мне так не хотелось воскресать…
Веня пребывал в растерянности: кандидатка Кукушкина на контакт не шла, на свидание не соглашалась, комплименты отметала как досадное недоразумение и вообще вела себя подозрительно.
— О, если бы она была мужчиной! — застонал Веня, бессильно сжимая пудовые кулаки. — Тогда бы я… Дал бы ей под дых! А потом в солнечное сплетение! А потом по шее! А потом в челюсть! И тогда, выплюнув остатки выбитых зубов, она быстро призналась бы во всем, чего не было. И дело в шляпе.
— Но она не мужчина! — напомнил дедушка, предостерегающе подняв палец.
— Знаю, — вздохнул Веня с сожалением. — Но может быть…
Старик был готов к борьбе, холоден и спокоен.
— Беру на себя этот крепкий орешек, — с чекистской решимостью произнес он. — Ибо когда в тысяча шештом годе я на тамбовскую банду ходил в одиночку с голыми руками, бандиты натравили на меня одну прелестницу с выдающимся размером бюста. Но и она не смогла мне своим бюстом глаза замазать, потому как я носил в себе понятие долга, беспримерную честность и гражданское мужество. А также многое другое в том же духе.
— Ты, дед, — встрепенулся Веня, — к ней в доверие вотрись. Комнату рассмотри, то да се, фотографии на стенах… Сделай заключение относительно ее холостого состояния. Она же медицинский работник. Сыграй на ее жалости и милосердии, если жалость, конечно, еще в ней осталась.
Вместо ответа, дед сурово оглядел нравоучительствующего внука.
— Не тем мы занимаемся, внучек, — сурово отповедал он, неодобрительно покачав головой. — Розовая кроссовка — вот что должно нас волновать в этой жизни. Кроссовка и газовые баллоны. Тогда и загадка смерти безвинной Мухановой в одночасье объяснится.
— Если она, конечно, существует, эта розовая кроссовка, — хмыкнул Веня.
— Если шушшествует, — эхом отозвался дед.
И спицы стариковской коляски засверкали по направлению к дому, где, по данным разыскных мероприятий, обитала настоящая Кукушкина.
— Вам помочь, дедушка? — сердобольно воскликнула юная девушка, завидев коляску, тщетно пытавшуюся взобраться по крутым ступеням подъезда.