Страница 63 из 103
- Общину дразнишь, Сполох. С огнём играешь.
- Что мне община, когда есть вождь? Он волен и скотину раздавать, и общину вести. А собрание мне - тьфу да растереть. Сам передашь или я скажу?
- Сам, - усмехнулся Кострец.
На том разговор и закончился.
Сполоху эта беседа будто дала пинка по зад. Он понял - хватить тянуть.
Собравшись с духом, выложил Головне всё, что накипело. Тот сощурился с подозрением, промолвил:
- Жениться, значит, надумал? Ну, дело хорошее. Тем паче, на Рычаговой. Новые бабы - общине приплод. Веру-то нашу она уже приняла или всё в еретичках ходит?
- Согласна принять.
- Согласна, значит. Добро. Проведу я над ней обряд.
Помощник и не догадывался, что вождя это известие обрадовало не меньше него. Шутка ли! Внучка Отца, плоть от плоти злейших врагов, склонилась перед верховной богиней. Какой удар по маловерам!
Но провести обряд Головня не успел. Сбежала Искра, а потом восстала община.
И вот теперь Сполох и Знойника прятались в сосновой роще от разбушевавшейся толпы, и молили богиню избавить их от ярости огнепоклонников.
Холм, на котором располагалось становище, почти вплотную придвигался к роще, возносясь к небу мшистым косогором. Наверху, чуть не над головами беглецов, гремели раскатистые крики, а позади, где роща полого сползала к берегу, отторочившись ивовыми зарослями и чахлым березняком, в беззвучной торжественности несла свои воды Великая река.
Сполох и Знойника были не единственными, кто нашёл здесь спасение. Из становища то и дело прибегали несчастные Рычаговы: скатившись по косогору, ополоумевшие от ужаса, они бросались в кусты голубики, чтобы кинуться в воду. Сполох кричал им:
- Остановитесь, безумные, мрак вас побери! Куда бежите? К смерти своей бежите?
Они шарахались от него; с перепугу врезались в костистые стволы елей и сосен, спотыкались о корневища, падали.
- Что там? Что? - тряс их за плечи Сполох.
На него смотрели бешеными глазами, из раззявленных ртов неслось что-то невразумительное.
- Айяяяяя... айяяяяя... п-п-пусти... п-пошёл... айяяя...
Сполох не отступал, тормошил их, бил по щекам.
- Это я. Узнаёшь меня? Что там творится? Говори!
Беглецы лупали глазами, выдавливали дрожащими голосами:
- С-смертоубийство...Резня... Арт-тамоновы п-пришли... реж-жут... всех, всех... до единого...
Вести приходили одна страшнее другой. Говорили, будто в верхнем стойбище перебили всех людей, а из тел их вырезали сердца - в знак торжества над Льдом. Кто-то видел, как из сердец этих, голося, выползали бескрылые духи, а Огонь своим дыханием испепелял их - к радости бесноватых повстанцев. "Рожи у них - как пламя: опаляют и жгут. А изо рта дым идёт, и глаза светятся". Доносили, будто фигурка Науки, брошенная в костёр, заплакала чёрными слезами. Уверяли, что и сама богиня, показавшись на миг в истрёпанном как старая шкура небе, зарыдала и ударилась о землю, пропав без следа.
Ни одного родича среди беглецов Сполох не увидел, сплошь чужаки. Он стоял среди них, смешной и нелепый в своём нательнике, и рычал от бессильной злобы. А над становищем разносились вопли и конское ржание, где-то голосили люди и слышался пьяный смех.
Некоторые из спасшихся бросались с кулаками на Сполоха, осыпали его ругательствами, порывались утопить, чтобы хоть так выместить злобу на ненавистных Артамоновых. Знойника храбро защищала своего господина - её обзывали Артамоновской подстилкой, советовали заткнуться. Сполох, не стерпев, вынул из мягкой прелой земли нож, погрозил языкастым, сказал, что будет резать наглецов без пощады. Рычаговы примолкли, но продолжали бросать на парочку ненавидящие взгляды.
Спустя короткое время поток беглецов иссяк. Стонущие, опустошённые внезапным несчастьем, люди сидели, привалившись к деревьям, и отрешённо следили за беснующимися наверху огоньками. Бабы выли, мужики, коих было куда меньше, шептали заклятья. Дети лежали на тёплой земле, заросшей пыреем и ковылём, и спали, обняв взрослых. Спали тревожно, то и дело вздрагивали, и, открыв глаза, с ужасом озирались.
Когда рассвело, в рощу прибежало ещё несколько Рычаговских баб. Задыхаясь от бега, они наперебой стали говорить о расправе, которую учинила Рдяница над их подругами, о сожжении Пепла и Заряники, о каре, постигшей Костреца и Сполохову мачеху.
Знойника опять подскочила к Сполоху:
- Там сестра. Спаси её, заклинаю тебя! Никого у меня больше нет. Она погибнет - одна останусь.
Сполох молчал, опустив голову. Чем он мог помочь девке?
Знойника метнулась к опушке, обняла ствол сосны, заголосила, устремив отчаянный взор на становище.
- О великая богиня и все духи земные и небесные! Помогите сестрице, избавьте её от лютой смерти, окружите её прохладным облаком, скройте от глаз врагов...
Сполох рванулся за ней, но потерял равновесие и упал, больно ударившись коленкой о спрятавшийся в траве камень. Сел, потирая коленку, устремил взгляд на подругу. В голове неотступно крутился страшный и жуткий образ мачехи, привязанной к шесту: вот она стоит, окружённая тучами гнуса, повиснув на ремнях, а рядом вышагивает Рдяница и, довольная, поигрывает факелом. А вокруг неистовствуют толпы родичей, плюют в неё, швыряют комья сухого навоза.
Сполох вцепился двумя руками в торчавший из земли корень, дёрнул его на себя. Потом вскочил, пнул что есть силы и, подойдя к подруге, повлёк её обратно под защиту деревьев.
Среди оцепенело сидевших там и сям беглецов восстал какой-то старикашка.
- Девка правду говорит. Чего сидеть без толку, смерти ждать? Надо самим на смутьянов наброситься, повязать их всех, а которые начнут сопротивляться - ножом в брюхо. Честь по чести. Как они нас, так и мы их.
Сполох исподлобья глянул на него, недобро хмыкнул.
- Ты что ж, род мой истребить хочешь, червивая твоя душонка?
Старикашка не смутился, затараторил пуще прежнего.
- Как же твой, когда и мой? Вождь говорит - нет больше Рычаговых, а все теперь - Артамоновы. Значит, все мы тут равны, тем паче перед крамольниками. Неча ждать, когда шарахнет, надо бить с опережением, тады спасёмся.
Масляно отсвечивала его голая макушка и порхали заскорузлые ладони, вспарывая густой застоялый воздух. Лицо его иссекли пыльные полосы, голос скрипел как треснутая лыжа. Так и хотелось вмазать ему по роже, но Сполох смолчал и, угрюмо сопя, повёл Знойнику на берег реки - остыть и прийти в себя.
Они обошли колючие кусты малины, и, найдя место, свободное от лозняка, спустились к воде. Твёрдая коричневая глина непривычно холодила ступни. Плакучие ивы уныло гладили тонкими листочками тяжёлую воду. На той стороне сквозь знойную дымку проступал другой берег - высокий, заросший берёзами и тополями.
Сполох умыл подругу прохладной водой, ополоснул лицо сам. Сзади, ухватившись за корявый ствол лиственницы, чтобы не поскользнуться на мокрой глине, протиснулся меж кустов настырный старикашка. Зашептал:
- Перебьют нас здесь, Сполох. Как пить дать - перебьют. Нельзя сидеть. Очнись, приди в себя!
Жилка задрожала на лбу помощника вождя.
- Пошёл вон... раб!
Старик отшатнулся, задрал сивую бороду. Обида заиграла на губах. Хотел, видно, что-то ответить, но развернулся и заковылял прочь.
Сполох присел возле хлипкой, молодой берёзки, уставился на реку. Знойника сидела поодаль, молчала, ожесточённо грызя ногти. Пепельные облака дышали жаром, по лениво наплывающим волнам скользили водомерки, в ивах гудели стрекозы. Тут и там в глине виднелись неглубокие ямки - следы бурной деятельности Жара-Костореза, давно и тщетно искавшего оранжевую охру.
Всё развеялось как дым - спокойствие, довольство и любовь. Что оставалось делать? Старик был прав: бегство лишь отсрочило бы их гибель. Надо было встать и сражаться. Но как? С кем? С этим сбродом? И против кого - против своих же родичей? Если община твоя изгоняет тебя, значит, такова воля богов. Кто ты, чтобы противиться ей? Но мачеха, мачеха... Как она там? Помилуют её или сожгут без пощады? Отец Огневик помиловал, а Рдяница...