Страница 61 из 103
Кострец ухмыльнулся криво, бросил исподтишка взгляд на законную жену, что стояла среди родичей, прижав от восторга руки к груди. Процедил:
- Ну, разошлась, вещунья...
А жена его, рано поседевшая, с болезненно бледным лицом, вдруг подхватила слова Рдяницы:
- Правду молвишь, милая! Супругу-то совсем забросил, куска мяса не допросишься, а перед этой дрянью расстилается, будто она теперь - хозяйка здесь. Уже воли в своём жилище нет...
Кострец совсем смутился. Чувствовалось - сознавал свою вину. Но немедленно, обозлившись на себя, перешёл в нападение:
- Кабы не была ты как мороженая рыба, разве ж променял бы я тебя? Сама виновата...
Рдяница ликующе расхохоталась.
- Признаёшь, значит, свой грех? Вот и славно. А ну, мужики, примотайте его рядом с теми тремя. Как раз и жердина свободна. - Мужики замялись, ошарашенные, и тогда Рдяница грозно добавила: - Или рядом с ними встать хотите? У каждого ведь рыло в пуху. Кого назвать?
И мужики, испугавшись, кинулись на Костреца. А тот заорал, отбиваясь:
- Сами себя губите, уроды! Да провалитесь вы все ко Льду.
Его примотали сыромятными ремнями возле почернелого тела Пепла, обмазали грязью и навозом. К ногам швырнули сорванные обереги - медвежьи когти, волчьи зубы, костяные и железные фигурки лошадей с нефритовыми глазами, кругляшки, льдинки, камешки...
Рдяница назидательно произнесла:
- Огонь-то как завещал? Чтоб у каждого была одна жена, и у каждой - один муж. А он в блуде жил - так пускай пострадает, паскудник.
- Врёшь, стерва! - прорычал Кострец, уже не скрываясь. - Мстишь мне, сука, что я на твои ласки не поддался. За обиду свою кровь мне пустить хочешь, зараза...
Рдяница только расхохоталась.
- Сейчас вот угольков тебе в глотку напихаем, чтобы знал, каково клеветать. - Она повернулась к мужикам, сказал наставительно: - Уважайте жён своих. Они - ваше сердце и ваша совесть. Кто обижает жену, лишён сердца. Кто не советуется с женой, лишён совести.
Те кивали, переминаясь с ноги на ногу, тиская рукояти ножей в поясных чехлах.
Рдяница посмотрела на баб.
- Ну что, глубока ли яма, девоньки? Не пора ль её наполнить?
- Да уж в самый раз.
Но тут Рычаговские женщины, совсем было поникшие, вдруг встрепенулись и, побросав лопаты, с воем и визгом полезли из ямы. Артамонихи, не ожидав такого, растерялись, не успели столкнуть всех обратно - кое-кто прорвался и, сверкая грязными пятками, устремился к пепельно-кучерявому, усыпанному веточками мха, косогору.
- Держи их, держи! - завопила Рдяница.
Куда там! Артамоновы и сами едва держались на ногах. Несколько мужиков, повинуясь гневному взгляду Рдяницы, дёрнулись было в погоню, но, пробежав несколько шагов, махнули рукой. Подростки заулюлюкали, засвистели вслед беглянкам, нисколько не собираясь их преследовать. Кострец же заорал своей ненаглядной, выпучив глаза:
- Лети, Пламеника! Шибче ветра лети!
Рдяница выхватила у растерявшегося Пылана нож, подскочила к крикуну, погрозила ему:
- Кабы Огонь не запрещал, кишки бы тебе выпустила, подлец. - И повернулась к бабам. - Так и будем пялиться? Кидайте землю, подруги. Отдайте Льду Ледовое.
Артамоновы взялись за лопаты, принялись живьём закапывать оставшихся в яме. Всё по обычаю: не они отнимали у них жизнь, земля отнимала. Огню не в чем было укорить своих приверженцев. Мужики отворачивались, шептали молитвы. Рдяница кричала им:
- Чего морды воротите? Помогли бы.
Но те даже и смотреть не захотели на расправу, торопились разойтись кто куда. А закапываемые кричали им вслед, умоляя о помощи. Но скоро их крики затихли, и осталась только шевелящаяся, вздыхающая земля.
- Славное дело сделали, подруги, - подытожила Рдяница. - Можно и отдохнуть пока.
И бабы, положив лопаты на плечи, побрели к своим жилищам.
Зольница уже не видела этого: милосердное пекло усыпило её, унесло в неощутимую пустоту. Зато Кострец испил чашу страданий до дна: уши его горели ожогами, в иссохшей глотке полыхало пламя, тело гудело укусами слепней.
Небо тем временем потемнело, будто Огонь, насладившись поражением врагов, ушёл почивать, а вместо него явился Лёд - свинцово-непреклонный, с графитовым отливом, в сверкании молний и грохоте поступи; глянул свирепо гагатовым глазом и плюнул с презрением - чёрной, холодной слюной. Люди, поскальзываясь и падая, бросились кто куда, шмыгнули в жилища, спеша укрыться от острых угольных капель, полные страха перед грозной стихией. А Кострец, жмурясь, запрокинул голову и торопливо глотал холодные капли. Тёмная вода стекала по его твёрдой, задубелой коже, сминала иссохшие патлы, затекала в потухшие глаза и обожжённые уши. Коричневые грязные ручейки побежали вдоль шкурниц, облизывая края землистых чёрных валунов, понеслись мимо закопченных плетней, обтекали бугры с затухающими кострами, смывали золу и сажу с истоптанной земли.
Вода просочилась в щели свежей могилы, и холм над ней просел, обнажив судорожно сжатые пальцы и торчащие ноги. В образовавшейся яме замигали хрустальные лужицы, протянулись жилы из чёрного железа, вспучились слюдяные пузыри. Лужицы стремительно растекались меж комьев земли, сливались, превращались в огромный дрожащий зрачок.
Чёрная хмарь поглотила мир, вытравила зелень с ерника, пригладила непослушные лохмы курпаточьей травы, залила торфяными каплями голубику, разъела ржавчину на острых листьях багульника. Угольный дождь барабанил по спёкшейся земле, будто призывал возмездие на головы восставших. И возмездие пришло.
- Всех пер-рережу, ур-родов, - хрипел Сполох. - Всех, до единого. П-падлюки, мерзкие ублюдки...
Над ним проплывало неспокойное серое небо и качались тёмные кроны деревьев - словно огромные чёрные пауки ползали под сводами пещеры. И казалось Сполоху, что оттуда, сверху, взирал на него с суровой укоризной сам Лёд, посмеивался злорадно и кривил презрительно губы. Ужасно ломило всё тело, но пуще боли донимало бешенство. Как посмели эти черви, ничтожные создания, поднять руку на него - помощника вождя? Ещё вчера каждый почитал за честь удостоиться его взгляда, а сегодня эти недоноски искали его смерти, словно не родич он был, а мерзкий изгой, позор отца и матери.
- Р-размаж-жу по гр-рязи сволочей. Душ-шу из каждого вытрясу.
Отсюда, из низины, становище представлялось скопищем прыгающих огоньков и скачущих теней - точно общинники справляли праздник, бегая с факелами и горланя хвалу Господу. Спрятавшись в сосновой роще, протянувшейся вдоль речного берега, в бессильной ярости всматривался Сполох в происходящее наверху. Всматривался и размышлял про себя - отсидеться или бежать дальше, спасаясь от внезапно выплеснувшегося, как убежавшее молоко, гнева родичей. Назад соваться он и не думал - там смерть. Стоял, обхватив шершавый неровный ствол сосны, чувствовал под щекой уколы загрубелой твёрдой коры, грыз ноготь на правой руке, а в левой, бессильно свисавшей, покачивался длинный, с зазубринами нож.
- Что же это? Что же это? - оторопело твердила сидевшая позади подруга.
Её трясло, нос пропитался запахом палёной шкуры, исколотые мелкими камушками ступни гудели от дикого бега.
Каким чудом они избегли гибели? Как не сгинули в этой свистопляске? Вся община восстала против них, все до единого - мужики и бабы, дети и подростки - каждый жаждал их крови. Но Сполох шёл напролом, расшвыривая всех, как взбешённый олень, и размахивал ножом, с которого летели капли крови. А над головой гремел ликующий кровожадный вой и носились полузабытые проклятья: "Да сметёт вас Огонь с лица земли!".
- Теперь из верхнего стойбища орут, - сообщил Сполох, не оборачиваясь. - Видно, до твоих родичей добрались, земля мне в уши.
Знойника вдруг вскочила, бросилась прочь из рощи. Сполох успел её перехватить, прижал к себе, отбросив нож.
- Ты что? Ты куда? Ошалела, земля тебе в очи?
- Там сестра! В жилище... Она же сгорит...
- Ты-то чем ей поможешь, прыткая? Там - смерть, там - гибель.