Страница 75 из 87
Сэдрик. Дышит тяжело, иногда коротко стонет, если неловко повернётся. Проклятый. Урод, хам и свинья, товарищ и побратим - удивительно, что такое возможно. Как же ему должно быть больно, пламя адово... а у Алвина нет королевского дара, совсем, хоть холуи отца и распускали слухи годами. Нечем заплатить за ужасную работу - за душу для твари... У Алвина уже совсем ничего нет, а душа - хоть на одну ночь - такая радость... И ты не уходи тоже. Марбелл не стал бы заслонять меня от пули собой, я понял, что ты собой представляешь.
Сэдрик защищает короля, как вассал должен защищать короля. Вассалы Алвина - не таковы; Алвин не настоящий король, адская подделка. И не был настоящим.
Но - как жить, если не королём? Алвин был королём с пелёнок. Каково ему будет теперь - простым смертным, низложенным, развенчанным? Может, эшафот - к лучшему?
Джинера. Теперь уже чужая невеста. Как это... обидно. Нет, не хочется ломать, не хочется заставлять кричать и, похоже, не захотелось бы убить потом. Их ведь хочется убить потом, потому что потом делается нестерпимо противно, гадко от них, от себя, от мира - а ад шепчет, что виновата девка. Девка - не король же сделал что-то не так.
Но не Джинера. Не уходи и ты. И платок я тебе не отдам, прости. Я отлично знаю, какое мерзкое зрелище - парень, распустивший сопли - король, распустивший сопли. Твой платок я оценил. Ещё бы обняла меня, хоть один раз. Чужая невеста, я всё понимаю. К тому же он благой и ты благая в своём роде, я чувствую.
Алвин вздохнул. Не будет, ничего не будет. И глупо просить "не уходи" тех, кто, скорее всего, через несколько дней будет присутствовать при твоей казни. Эральд просто не понимает, мрак и лёд всех этих лет не умещаются в его голове. Он попытается вступиться перед Советом - а Совет расскажет ему, и ему будет нечего ответить.
Хотелось тепла, хотелось. Вот и тепло, рад? Так ненадолго...
Голос ада снова шепнул: "Ну, нож-то при тебе... Ты ведь знаешь, куда".
Алвин скорчился на подоконнике, закрыл уши ладонями - тщетно: голос не извне, изнутри. Ну давай, сделай. Недолго порезвился. Полюбовался на звёздочки - хватит с тебя. Вернул душу - убей её. Всё равно не по тебе. Не твоё. Ты не привык. Тварь. Убийца.
Алвин взял с подоконника нож, чародейский нож Эральда. Удивительная штуковина, множество лезвий, дико острая. Выщелкнул самое длинное лезвие. Снова потекли слёзы - больно, больно, всё - обман. Не бывает так, чтобы совсем не больно, от души бывает ещё больнее, чем без неё.
"Давай, - прошелестел ад. - Убей или умри. Узурпатор. Трус. Слюнтяй. Сопляк. Хочешь, чтобы тебя не просто казнили - хочешь, чтобы повесили, правда? Чтобы вздёрнули на рыночной площади, как бродягу, который удушил нищего за грош?"
Эральд, подумал Алвин, проснись. Пожалуйста.
Его брат спал. Лунный луч - на спокойном лице.
"Если тебе всё равно падать в грязь - то хоть отомсти, - вкрадчиво шепнул ад. - Может, завтра тебя пристрелят или заколют солдаты Рыжей - но ночь-то твоя. Прихвати их с собой. Если бы не они..."
Пальцы сжали нечеловечески удобную рукоять.
"Вылитый отец, - сказал незнакомый голос внутри. - Точно такая же трусливая, жестокая и подлая дрянь, как Бриан. Тупая к тому же. Удивительно, почему он тобой не гордился".
Алвин выдохнул - и чуть не рассмеялся. Ох, вот. Это уже не ад. Что это, кто? Творец? Или душа?
Удушье отпустило. Алвин тронул лезвие ножа - и оно с тихим щелчком вошло в паз. Некромант сказал: теперь есть выбор. Выберем правильно. В дерьме мы уже плескались достаточно. Не стоит лезть туда снова.
Даже если виселица на рыночной площади - пусть. Алвин, был паршивым королём - но королём Святой Земли. Он не трус и будет вести себя достойно.
Алвин вытер лицо платком Джинеры, чувствуя её запах на тонкой ткани. Услышал тихий стук - и цоканье крохотных когтей по мозаике пола.
До его ноги что-то дотронулось.
Алвин посмотрел вниз. Белая шавка стояла на задних лапах, а передними упёрлась в его икру. Алвин шевельнул ногой - и собачонка упала на все четыре, завиляла хвостом, свернула язык трубочкой, глядя снизу вверх.
- Что надо? - шёпотом спросил Алвин. - Иди к Рыжей спать!
Но собачонка не убралась, осталась. Снова встала столбиком, уже не опираясь на ногу Алвина, помавая передними лапами в воздухе.
- Ты чего? - удивился Алвин. - Спать иди. Ты что, голодный, что ли? Вроде, что-то жрал...
Шавка и не подумала уходить. Алвин спустился с подоконника, присел на корточки.
- Сейчас укусишь, - сказал он. - Вы все, гадёныши, кусаетесь, - но протянул руку, преодолевая некоторое внутреннее сопротивление. Если псина укусит, Алвин её пнёт - а пинать шавку Рыжей не хочется. Неправильно.
Но собачонка потянулась к руке и принялась внимательно обнюхивать пальцы, будто дело делала. Несколько раз прикоснулась к коже носом, неожиданно холодным и мокрым. И вдруг лизнула.
- В смысле - не укусишь? - спросил Алвин.
Собачонка села напротив.
Алвин сгрёб её в ладони - а она и тут не попыталась укусить. Сидела у него в руках, как алебастровая фигурка... но очень отличалось от алебастра её тёплое шерстяное тельце. Пальцы Алвина, запутавшись в шерсти, нащупали тоненькие рёбрышки; под ними часто билось крохотное сердце.
- Ты живой, как и я, - прошептал Алвин совершенно неожиданно для себя самого. - И такой же уязвимый дуралей... Любая сволочь может убить походя... Вряд ли ты что-то соображаешь, но тебе, наверное, тоже не хочется умирать... бывает больно, а, псинка?
Псинка взглянула ему в лицо, насторожив уши - и принялась старательно лизать его палец. В Алвине снова проснулась та же ненасытность зрения, осязания, слуха: новый взгляд отметил множество удивительных вещей, никогда не замечаемых прежде. Потрясающее совершенство маленькой головы, такое точное расположение белых шерстинок на носу, будто Творец шёлком его вышивал, тёплые и тоже шёлковые уши, чуткий нос тончайшей работы, нежный-нежный язычок-лепесток, глаза, про которые хотелось сказать "агатовые", но холодный камень не сравнивался с живым зрячим блеском...
А пнуть - будет мерзкий шматок холодного мяса, замызганного мозгом и кровью. И никакой часовщик, никакой механик не починит; даже если некромант возьмётся поднимать мёртвую тушку - всё равно это будет лишь движущееся мясо, безобразное и безжизненное мясо...
Алвин сел на пол, прижав к себе собачонку. Она лизнула его мокрую щёку.
Ох. Ничтожное существо, девичья юбочная шавка-игрушка, от которой никакой пользы - ни на охоту, ни крыс ловить, ни охранять... Живое, чего-то боится, от чего-то приходит в смешную ярость, хочет есть или пить, вдруг проявляет странное дружелюбие к человеку, который мог бы свернуть ему головёнку одним движением руки... такое вот несуразное и совершенное Божье создание... А если подумать о человеке?
О том, как они совершенны. Эральд, Сэдрик, Джинера... нет сил пока думать о других - но ведь и этих хватит. Ты, кажется, хотел воткнуть брату под ребро его собственный нож? Чтобы больше никто никогда не смеялся в ответ, когда ты пытаешься его оскорбить - будто это всего лишь глупая детская шуточка?
И странно же думать о том, как совершенна Джинера. Не то тело, какое вызывает моментальный приступ желания - но если смотреть этими, новыми глазами... Алвин до крови прокусил губу: лицо Джинеры встало перед внутренним взором с той чёткостью, какая порой случается в сновидении. Ни мгновения не бывает никаким, как у многих женщин из высшего света - всё время меняется, мерцает, как огонь... Рыжая, рыжая. Если бы она обняла хоть раз, сама, без принуждения или даже просьбы, принять смерть, смириться с ней было бы гораздо легче.
На постели шевельнулись. Алвин поднял глаза - и встретился взглядом с некромантом.
- Пусти собачонку, не мучай, - шепнул Сэдрик.
- Я не мучаю, она сама лезет, - виновато пробормотал Алвин, почему-то страшно смутившись, поставил шавку на пол и оттолкнул от себя - но она подошла снова. - Тебе плохо, что ли? Болит?