Дюма

Дома, во Франции, — тишина… Палата все одобряет, пять оппозиционных депутатов начали требовать свободы печати — кого запугали, кого перекупили… Правительство потихоньку само закладывало под себя бомбу — экономическую: за 10 лет государственные расходы возросли с полутора миллиардов до двух, увеличили налоги — не помогло; начались масштабные госзаймы. Но никто не чувствовал опасности. Зато много обсуждали итальянские дела: финансы расстроены, посреди страны торчит занозой Папское государство, Виктор Эммануил провозгласил Рим столицей, должны последовать какие-то шаги, но Кавур умер… Дюма только об Италии и писал: заканчивал «Неаполь и окрестности», издал сборник «Документы по истории Неаполя», написал на основе старой пьесы «Лоренцино» повесть «Ночь во Флоренции». Главный труд — «Неаполитанские Бурбоны»: Дюма использовал в работе секретную переписку королевской четы (тут происки Нельсона и леди Гамильтон — тема для романа), массу мемуаров, делая к каждому источнику примечания: Винченцо Куоко, республиканец, — «писатель добросовестный, но ярый приверженец своей партии, отчего мы принимаем его свидетельства с некоторой долей сомнения»; Пьетро Колетта — «автор предубежденный и обуреваемый страстями, который писал вдали от Неаполя, располагая лишь собственными воспоминаниями, переполненными то ненавистью, то любовью». Много внимания он уделил ненавистному Фердинанду IV, был, однако, объективен и охарактеризовал его не чудовищем, а слабовольным бездельником, вроде ухудшенной копии Людовика XVI, как его жена Каролина была ухудшенной копией своей сестры Марии Антуанетты.

При этом Фердинанде случился один из самых трагичных эпизодов европейской истории. В 1798 году он вторгся в Римскую республику (союзника республиканской Франции), потерпел поражение, бежал на корабле Нельсона (Англия была врагом Франции). В брошенном Неаполе республиканцы и аристократы согласились учредить республику под французским протекторатом, и 26 января 1799 года провозгласили Партенопейскую республику. «Программа республиканцев была простой и ясной: правление народом им самим, то есть его выборными. Но странно устроен наш бедный мир: то, что ясно и просто, всегда труднее всего претворить в жизнь».

Отменили феодальные привилегии, законы написали хорошие, вот только поддержать их было некому. «Народ» не хотел республики; впрочем, он ничего не хотел. Зато яростно против были безработные мелкие бандиты, так называемые «лаццарони», «самые невежественные, самые развратные, самые неумелые» (Лев Гумилев: «…субпассионарии — особи, абсорбирующие меньше энергии, чем количество, требующееся для уравновешивания потребностей инстинкта. Им все трудно, а желания их примитивны: поесть, выпить, поразвлечься с такой же женщиной. Таковы неаполитанские лаццарони, подонки капиталистических городов…»). Дюма описал историю появления лаццарони в 1647 году, когда произошло восстание во главе с неаполитанцем Томазо Аниело (думал писать о нем роман, но не собрался): сам Аниело был человек неплохой (Дюма сравнил его со Степаном Разиным), но из его нищего войска, попробовавшего грабежи, потом стали формироваться каморра и ее менее организованные братья, гуаппо и лаццарони; короли и церковь на них опирались, дабы держать в страхе нормальных людей. Дюма, роман «Сан-Феличе»: «Во время революций разбой принимает колоссальный размах, общественное мнение принимает его сторону, благонамеренный патриотизм служит ему оправданием; разбойники всегда на стороне реакционной партии — другими словами, они стоят горой за трон и алтарь. Известные в летописях времена разбоя — это годы политической реакции: 1799, 1809, 1821, 1848, 1862, то есть пора, когда неограниченная власть, потерпев поражение, призывала себе на помощь банды. В таких случаях разбой особенно могуществен, ибо его поддерживают власти, которые в другое время призваны ему препятствовать. Чиновники являются не только пособниками разбойников, но и сами зачастую становятся бандитами. Нравственную поддержку разбою оказывают священники и монахи: они бывают как бы его душою; разбойники, услышав их проповеди, призывающие к бунту, восстав, получают от них освященные образки, которые должны сделать их неуязвимыми».

Он любопытно рассуждал о свободе и независимости: «Коллективное мужество — качество народов свободных… Личное мужество — качество народов, которые всего лишь независимы. Почти все народы, живущие в горах — швейцарцы, корсиканцы, шотландцы, сицилийцы, черногорцы, албанцы, друзы, черкесы, — отлично обходятся без свободы, лишь бы у них не отнимали независимости… Объясним огромную разницу между словами: свобода и независимость. Свобода — это отказ каждого гражданина от какой-то доли независимости ради образования общественной основы, именуемой законом. Независимость — это право каждого удовлетворять все свои желания. Человек свободный — член общества; он опирается на соседа, который в свою очередь опирается на него; а так как он готов жертвовать собою ради других, то имеет право требовать, чтобы и другие жертвовали собою ради него. Человек независимый — это человек естественный; он полагается только на самого себя… Из людей свободных составляются армии. Из независимых — шайки».

Партенопейская республика, эта власть «белых воротничков», была организована плохо, денег нет, армии нет, держались на французских штыках; меж тем бежавшие в Палермо роялисты направили кардинала Фабрицио Руффо организовать контрреволюцию. Он собрал так называемую «Армию веры» из крестьян и осужденных уголовников: «Крестьяне неаполитанских провинций всегда были независимы. Вот почему по призыву духовенства, выступившего во имя Господа, по призыву короля, выступившего во имя династии, особенно же по призыву ненависти, выступившей во имя стяжательства, грабежа и убийства, поднялась вся страна. Каждый вооружился ружьем, топором, ножом и начал воевать, не ставя перед собою иной цели, кроме разрушения, не рассчитывая ни на что иное, кроме грабежа, следуя за своим начальником и не подчиняясь ему, подражая его примеру, а не слушаясь его приказаний». Неаполитанские лаццарони начали резать республиканцев, французы ушли — у них были свои проблемы, а Руффо при поддержке эскадры адмирала Ушакова двинулся на Неаполь; 13 июня после отчаянной битвы он взял город и в течение недели его отряды грабили и жгли все подряд. Сам Руффо был не лишен благородства: он обещал республиканцам выпустить их из города и, как следует из его переписки с Нельсоном, намеревался сдержать слово, но Нельсон захватил суда республиканцев и передал Фердинанду. Тысячи человек казнили без суда, по доносам, десятки тысяч посадили или выслали; репрессии прекратил лишь Наполеон I в 1806 году, посадив на трон своего человека, но в 1815-м Фердинанд вернулся.

Фердинанд не щадил и женщин. Дюма тронула судьба маркизы Элеоноры Фонсеки, поэта и журналиста: «Жестокость, изощренная в своей непристойности: предназначенная ей виселица оказалась вдвое выше других. Перед казнью, надеясь, что она попросит о помиловании, Спецьяле обращается к ней: „Говори, мне приказано исполнить любую твою просьбу“. „Тогда распорядись дать мне панталоны“, — отвечает она». Другая история: за замужней аристократкой Луизой Сан-Феличе ухаживали республиканец и роялист, второй сообщил ей о контрреволюционном заговоре, она, тревожась за судьбу первого, ему рассказала, заговорщиков арестовали, ее поступок называли «подвигом»; после падения республики ее приговорили к казни. Все это просилось в роман. Но Дюма для него пока не созрел. Он продолжал печатать в «Монте-Кристо» переводы с русского, серию некрологов «Мертвые уходят быстро», издал сборник воспоминаний «Всякая всячина», переделывал (безуспешно) «Федру» Расина. В сентябре он обнаружил, что материалов к «Неаполитанским Бурбонам» не хватает, поехал в Италию, отправил журналисту Гюставу Клодену 10 писем о политике (вероятно, они были где-то опубликованы, но это не установлено). Марко Мингетти, министр внутренних дел при Кавуре и сменившем его Беттино Рикасоли, предлагал Италии стать не единым государством, а федерацией, и был отправлен в отставку. Дюма его проект одобрял: «единое королевство не сделает итальянцев единой нацией», не нужно объединять прогрессивный Пьемонт с отсталой, не готовой к демократии Сицилией. С 7 сентября он был в Неаполе и угодил в политическую дуэль. Журналист-республиканец Петручелли написал, что «время Гарибальди прошло, мы ненавидим идолопоклонство и фетишизм, и мы говорим: хватит», другой республиканец, Никотера, вызвал его на дуэль, Петручелли выбрал шпаги, Никотера протестовал (рука ранена), просил Дюма быть секундантом, тот не согласился — «я не желал даже прикасаться к оружию, которым республиканцы убивают друг друга», — но на дуэли присутствовал, слава богу, противники остались живы.