Единственная высота

— По этому поводу, — сказала Ольга, — сходи в магазин. Мне нужна сметана.

Дагиров вздохнул: женщина не может спокойно видеть, как муж в выходной день предается праздному отдыху, обязательно найдет занятие.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ПЕРВАЯ ВСЕСОЮЗНАЯ

НЕ ЩЕДРОЕ на тепло сибирское лето в тот год было необычно знойным. Южный ветер наметал у стен домов пылевые курганчики. В горле першило, постоянно хотелось пить. После захода солнца раскаленный асфальт еще долго дышал жаром и даже к утру оставался теплым. Плывшие с севера редкие мелкие облака словно растворялись в высоте и не собирались поить растрескавшуюся землю.

Сотрудники бродили по лабораториям вялые, работать было невозможно. Стоило наклониться к микроскопу, как пот заливал глаза. Операционные дни начинали с шести утра, всюду жужжали вентиляторы. Рядом, в пятнадцати минутах ходьбы, было озеро, и сознание, что там, за тоненькой кромкой леса, дрожат на горячем песке накупавшиеся до синевы мальчишки, усиливало неприятное ощущение от прилипшей к спине рубашки. Многие не выдерживали соблазна и исчезали «в библиотеку».

Дагиров тоже чувствовал себя неважно: покалывало в висках, трудновато дышалось, временами горячая красная пелена накатывалась на глаза, но остановиться, прислушаться к ходу внутренних часов было некогда. Он никогда не баловал тело: не ложился в постель при насморке, не ездил на курорты, не глотал таблетки, когда болела голова. Физическое недомогание всегда можно было отодвинуть на задний план, заставить себя забыть о нем, и оно подчинялось — сначала позуживало по ночам, а потом исчезало.

Но вот уже больше недели он чувствовал себя просто паршиво, и, несмотря на усилие воли, это состояние не проходило. Неужели возраст? Давление было нормальным, пульс бился без напряжения, а все равно по утрам трудно было поднять веки и в висках далеко-далеко, как по серебряной наковальне, стучали звонкие молоточки. Мысли ползли вялые, оборванные, вновь и вновь цепляясь за один и тот же колышек. Может быть, от жары?

Зашторили окна, два вентилятора гоняли из угла в угол теплый, как кисель, воздух, но обычное ощущение бодрой ясности не приходило. Он стал раньше ложиться — в двенадцать, в час, но привычка брала свое, до трех ворочался без сна, покрытый липким потом, затем засыпал, но не каменно, без сновидений, как раньше, а чутко, поверхностно, с кошмарами, от которых колотилось сердце и хотелось поскорей проснуться.

А тут, как назло, навалились дела.

Заканчивалось строительство института, и именно в это время на комбинате железобетонных изделий лопнул паропровод. Не хватало раствора, кирпича, оконных рам. Конечно же, без вмешательства директора института, знаменитости, депутата кирпич и рамы появиться не могли. Эти мелочи, отнимавшие уйму драгоценного времени, стали раздражать. Зачем тогда заместитель по строительству, по административно-хозяйственной части?

Из министерства — наконец-то и все же не ко времени — пришло долгожданное разрешение на проведение в Крутоярске первой Всесоюзной конференции по аппаратному лечению. Это разрешение, которого он добивался давно, все откладывали, и вдруг оказалось, что конференцию надо проводить в октябре. Осталось два месяца. Ничтожно мало, если учесть, что главное — показать себя радушным хозяином. Вспомнилось, как на конференции в Томске, где все как будто было прекрасно подготовлено: большой прохладный зал, интересные доклады, билеты в театр, машины, доставлявшие по желанию в любой конец города, участников кормили почему-то одной паровой стерлядью. Вкусно и нестандартно, но четыре дня утром, днем и вечером паровая стерлядь? — увольте! И вот такая накладка смазала впечатление от толковой конференции.

Конечно, удовлетворить вкусы почти пяти сотен людей с разных концов страны — дело не простое. И все же оргкомитет — двадцать пять человек — мог бы справиться без него. Не справился. Почему? Не смогли? Не хватило инициативы?

Вот они сидят полукругом на стульях, на диване, в креслах, встают, лихорадочно листают бумажки, краснеют, путаются… и ни один вопрос не решен окончательно. Размещение гостей, их питание, компоновка стендов, показ кинофильмов… Даже покупка магнитофонов выглядит неразрешимой проблемой. А ведь здесь не мальчики, не дураки — руководители отделов, кандидаты и доктора наук. В чем дело?

Впрочем, он прекрасно знал ответ. Кипятись, не кипятись, ругай их, распушив бороду, а виноват сам. Вот результат политики ломовой лошади, которая пытается одна тянуть воз… Очень легко приучить людей к безответственности, к пассивной созерцательности, гораздо сложнее заставить их решать задачи самостоятельно. А он, выходит, все время действовал как младший лейтенант, взводный, который выскакивает на бруствер и с криком: «За мной! В атаку!» — бросается в гущу боя. Ах, как радует и опьяняет победа, добытая своими руками! Увы, для него это время прошло. Он как полководец должен находиться вдалеке от гула разрывов, лишь передвижением флажков на карте верша свою стратегию. А командиры-то, выходит, не приучены действовать без приказа…

Дагиров отхлебнул боржоми, поднялся.

— Вот что, товарищи, эпоха детского сада кончилась, попрошу больше по всяким мелочам, вроде распределения номеров в гостинице или графика подачи автобусов, ко мне не обращаться. Решайте сами, объективные причины и трудности во внимание приниматься не будут. Времени осталось мало, а сделано еще меньше. Стыдно! Так вот, чтобы не расхолаживаться и не терять трудовой ритм, субботы и воскресенья вплоть до конференции будем считать рабочими днями. Потом отгуляете. Заседания оргкомитета каждую субботу у меня ровно в двенадцать. Кстати, должен напомнить чересчур ретивым организаторам: конференция конференцией, а выполнение плана НИР не отменяется.

В фойе театра было тихо и пусто. Солнечные лучи никли, не в силах пробить тяжелые плотные шторы. Буфетчица за стойкой, озабоченно хмурясь, двигала костяшки счетов и время от времени звучно зевала.

Коньков прикрыл за собой массивную дверь, ведущую в зал, и остановился в раздумье: возвращаться или не возвращаться? Ему было скучно. Конференция катилась по накатанным рельсам, как транссибирский экспресс. Докладчик сменял докладчика. Все было хорошо, просто великолепно. Те, кто, десять лет назад дружно кричали «против», теперь так же дружно кричат «за». Неважно, что не присутствовали Шевчук или Лиепиньш. Это тоже было своего рода отступлением. Их сотрудники, ученики не могли теперь нахвалиться аппаратами.

А Коньков вдруг потерял интерес — все, о чем восторженно говорили с трибуны, в институте давно стало повседневностью.

Была бы критика, анализ ошибок — стоило бы послушать. Но кто осмелится выставить свои неудачи на всенародное рассмотрение? Даже Дагирова на это не хватило.

После душного зала фойе обволакивало прохладой. На буфетной стойке заманчиво зеленели пивные бутылки.

Коньков взял одну, положил на тарелку пару бутербродов с семгой и, предвкушая удовольствие, направился к столику.

Пиво было свежим и слегка горчило, и было удивительно приятно, прикрыв глаза, сидеть в голубоватой полутьме и потягивать свежее пиво, посасывая ломтик соленой, пахнущей сыростью рыбы. Приканчивая в одиночестве вторую бутылку, Коньков услышал, как за его спиной решительно простучали женские каблучки. Походка была удивительно знакомой, но оборачиваться не хотелось, он сам с собой затеял игру, пытаясь угадать: кто же это? Нет, не угадывалось.

Коньков повернул голову и увидел… Леночку Смирнову. То есть, конечно, уже не Леночку, а Елену и, наверное, не Смирнову, но это была она. «Ах, рыцарь, то была Наина!» Коньков поперхнулся от неожиданности и закашлялся.

— Лена! — крикнул он и кинулся навстречу. — Леночка! — остановился. — М-м-м… Елена Сергеевна!

Она вскинула гладко зачесанную голову, и ему навстречу вспыхнула памятная лукавая улыбка — в тех же милых до невозможности ямочках на щеках.

— Саня! Коньков! Ну здравствуй, Санечка!