Единственная высота

Единственная высота

Единственная высота, с которой человек виден в подлинной сути своей, — это его дело.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

НЕОЖИДАННЫЙ ЗВОНОК

ДОЖДЬ налетел внезапно. Только что светило солнце, косым столбом кружились над ковром пылинки, на гладкой поверхности подоконника нарастала рыжая пленка — неподалеку рыли котлован, — как вдруг потемнело, отчетливо стал слышен лязг ковша, урчанье экскаватора, рев самосвала, идущего на подъем, и, подхваченный ветром, пошел дождь. С окна потекли мутные струи, воздух в кабинете наполнился водяной пылью. Запахло лесом, прохладой, привольем.

Дагиров встал из-за стола, подошел к окну и с сожалением его захлопнул. Лежать бы сейчас в шалаше и слушать, как по листьям успокаивающе стучат быстрые капли. А мысли приходят медлительные, обволакивающие, необязательные…

Впрочем, вздор! Так можно расслабиться до пищеварительного блаженства. А расслабляться нельзя. Сделано много — на голом месте создан институт, и если… Ах, это проклятое «если»! Сколько раз оно становилось на его пути! Без противодействия нет отдачи, но не слишком ли его много? Не слишком ли?

Вчера позвонил из Москвы старый друг — человек, на диво информированный, — и конфиденциально сообщил о намечающемся изменении министерской погоды. Раз строительство института не завершено, рассуждают наверху, а по проекту он будет самым крупным НИИ в Сибири, то не целесообразно ли сменить вывеску? Реорганизовать НИИ ортопедии и травматологии в НИИ скорой помощи? В сущности, это, мол, одно и то же, и вообще так надо для пользы дела. Ох уж эта обтекаемая формулировка — «для пользы дела»… Дагиров прекрасно понимал, что не только польза вдохновляла инициаторов идеи. Конечно, он мог бы потянуть и институт скорой помощи — силенки пока хватает. Но это значило бы растворить найденный им драгоценный эликсир в тысяче литров обыкновенной воды. Скорая помощь охватывает все, что требует неотложного вмешательства. А его направление — болезни и переломы костей и, главное, новый аппаратный метод их лечения. Проблем хватит на десятки человеческих жизней. Потому и создан институт, нет, не создан — вытянут на его плечах. И вот пожалуйста! Младенец еще не начал ходить, а уже возникает гамлетовский вопрос. Принцу Датскому было легче: в конце концов извечное «быть или не быть?» касалось лишь его самого. А он, Дагиров, отвечает за судьбу коллектива.

Дагиров опять подошел к окну, дернул тугую раму. Ворвался шум дождя, капли ударили в лицо, тотчас вяло обвисли накрахмаленные лацканы халата. Он стоял под дождем, чувствуя, как остывает в нем ярость, и, поглаживая влажную шевелюру неожиданно маленькой для его комплекции рукой, думал, что, пожалуй, в коллективе вся суть. Дагиров останется Дагировым и в НИИ скорой помощи, и в обычном мединституте, и в рядовой больнице, но второго такого содружества людей, увлеченных одной идеей, уже не будет.

В давно существующих институтах с кадрами проще простого: печатается объявление в газете, приходят робкие молодые люди, жаждущие положить свою голову на эшафот науки. Они не имеют своего мнения, и обретают его лишь постепенно, впитывая традиции, и также постепенно сменяют старшее поколение. Естественный процесс…

А если нет традиций и нет старшего поколения? Если приходят вполне сложившиеся люди с разными интересами, надеждами? И у каждого, как самое заветное, хранится своя, ревниво оберегаемая мечта? Надо было преодолеть эту тягу к своему огороду. Через обиды, через сжатые зубы приходилось ломать характеры. Иначе не создать бы института, и был бы сейчас не коллектив, а так, что-то вроде конфетного набора «Ассорти»… Вначале лишь немногих сорвала с насиженных мест увлеченность его идеей. Большинство были либо романтиками, которые вечно гонятся за голубой мечтой, либо обиженными. Первых приходилось обуздывать, но тяжелее всего было со вторыми: их претензии удовлетворить невозможно, так как они считают, что осчастливили человечество уже одним появлением на свет. Но страшнее всех преуспевшие. Они не рвутся ввысь и не обижаются. Как кошелек, держат в кармане кандидатский диплом и говорят, говорят, говорят… У него, слава богу, таких немного.

Дагиров зажал подбородок в кулак. Если всплывет идея с реорганизацией, — а это весьма реально, — не мешает уже сейчас знать, как к ней отнесутся в институте. До решения, понятно, еще далеко. Будет комиссия, и не одна, но стоит, пожалуй, пригласить, так сказать, командный состав. Пусть покупают эту новость.

Дагиров потянулся, расправил плечи, скинул намокший халат и вытер шею полотенцем. Его скрипка — первая, но посоветоваться можно… Это у него здорово получается: выслушать всех, помолчать, а потом предложить решение, как будто совершенно неожиданное, но оптимальное, Действует неотразимо, а в принципе ничего сложного, надо только представить идею пространственно в виде конструкции, и тогда сразу видно, чего в ней не хватает.

Дагиров сменил рубашку, халат и, затягивая узел галстука, наклонился к селектору.

— Пригласите ко мне Тимонина, Конькова, Капустина, Медведеву, Матвея Анатольевича… — Помолчав, добавил: — И, пожалуй, Воронцова.

Не успел стихнуть в динамике голос секретарши, как дверь приоткрылась и в кабинет проскользнул маленький человечек с жесткими взъерошенными волосами. Его глаза лихорадочно блестели.

Дагиров с досадой свел лохматые брови. Разговаривать с этим младшим научным сотрудником он не собирался — жаль времени. С ним уже разбирался заведующий экспериментальным отделом, потом заместитель по науке профессор Тимонин. Мнение единодушное: не то авантюрист, не то беспочвенный прожектер. Предлагает свою, ничем не подтвержденную теорию развития всего живого, претендует на эпохальное открытие. Одним словом, Дарвин N-ского уезда.

Между тем маленький человечек решительно подошел к Дагирову вплотную, так что сверху видны были синеватые следы от очков у него за ушами и серая полоска по сгибу воротничка.

— Вы обязаны меня выслушать, Борис Васильевич. — Научный сотрудник с яростью взмахнул кулачком. — Если не вы, то кто же?

Дагиров заколебался. Одержимый. Но ведь его самого тоже считали одержимым. А первое впечатление обычно ошибочно.

Вот недавно он нашел нового зама по науке профессора Тимонина. Прежний пошел на самостоятельную работу — заведовать кафедрой. В министерстве сказали: деловой, энергичный, интересуется его, Дагирова, методами. Кажется, чего еще желать? И самому Дагирову профессор понравился: седоватый, подтянутый, не говорит, а рубит — чувствуется военная косточка. Анкета как парадная лестница — хоть завтра к ордену представляй. Приехал, получил квартиру. И что ж? Третий месяц сидит безвылазно в кабинете и в работу как будто вникать не собирается. Только покрикивает на сотрудников: все тупые, безграмотные. И сказать ничего не скажешь: неудобно.

А этот… Может, он действительно гений? Только ход его мыслей недоступен нам, простым смертным? Может быть, один шаг отделяет человека от открытия, которое сделает переворот в науке, а мы удерживаем его из косности, из-за уверенности в собственном превосходстве? Нет, так нельзя. Так можно уподобиться некоторым весьма уважаемым корифеям. Вот, например, если вспомнить…

Литое солнце добела калило стены. Возле окон невозможно было сидеть, узкая тень простенков тоже не спасала, и под синими пиджаками разбухал крахмал воротничков. Ряды редели: многие участники конференции предпочитали духоте конференц-зала прохладу волжских пляжей.

Дагиров не замечал жары. Впервые в жизни он участвовал во Всероссийской конференции. Все было необычно, значительно. На два ряда впереди поминутно вытирал платком багровую лысину профессор, по учебнику которого он учился. А почти рядом игриво шептал что-то красивой даме в строгих очках известный академик. Вся страна пользуется местным обезболиванием, разработанным еще его отцом. И он, Дагиров, будет выступать после академика! Тот докладчик, и он докладчик — на равных.