Словарь Ламприера

Ламприер рассматривает полустертую подпись «FrancoisCharlesLempriere », в первый раз обратив внимание, что почерк его предка сверхъестественным образом похож на его собственный.

— Вот это «с»?

— Даже не «?», а его хвостик: седиль. Неопровержимое доказательство, что этот человек был французом. Англичанин не написал бы с седилью. Это особенность французского языка. Бедняга Томас де Вир, этот крючок был крюком, на котором его могли повесить. — Пеппард перестал улыбаться. — Конечно, это все нам не объясняет, почему граф подписал соглашение. Мы не знаем, что было предложено ему взамен, но, видимо, что-то очень весомое. Он невероятно рисковал.

Собеседник Пеппарда размышляет не над столь отдаленным вопросом.

— Так вот почему Септимус хотел купить его: предательство… — говорит он. — Достаточно веский повод.

— Не совсем. Соглашение связывает только четвертого графа. Сегодня в худшем случае он может доставить лишь легкое неудобство.

— А «невзирая на смерть одной из сторон» и все такое прочее?

— Верно, но возбуждать иск по такому делу не возьмется никто. Если только соглашение каким-то образом не возобновлялось. — Пеппард чувствует искушение развить эту мысль дальше… но нет, Скьюер, возможно, прав относительно мотивов графа. К тому же стоит ли вселять надежду в этого юношу? Если бы документ по-прежнему имел юридическую силу и указанная в нем доля, или пай, реинвестировался бы каждый раз, когда Компания расширялась, тогда мистер Ламприер мог оказаться действительно очень богатым человеком… А Компания — на ту же сумму беднее, эта мысль доставила ему удовольствие. Они вновь задумчиво склоняются над старым пергаментом.

— Суть сводится к следующему, — говорит Пеппард. — Франсуа Ламприер получил девять десятых пая Компании и выплатил Томасу де Виру десятую часть его стоимости. За это Томас де Вир действует как его представитель, как ширма, скрывающая истинного владельца. Что выиграл от этого Томас? Я не знаю.

Ламприер мрачно рассматривает лежащий перед ним документ.

— За всем этим стоит что-то еще, — произносит он. Пеппард кивает.

Понемногу наступает ночь. Они продолжают беседовать, но Пеппард мало что может добавить к своим объяснениям. Наконец их разговор подходит к концу. Ламприер осторожно складывает пергамент и застегивает свой плащ. Пеппард открывает дверь. Ламприер благодарит его.

— До свидания! — кричит Пеппард вслед своему гостю. Ламприер машет рукой на прощание и пускается в путь по направлению к дому.

Спрятанный под рубашку пергамент хрустнул, когда он плотнее завернулся в плащ и зашагал по улице. Он задумчиво шел вперед, лелея ощущение, что силы его подвергаются испытанию неким бременем, которое приятной тяжестью давило ему на плечи. Людской поток на Голден-лейн не уменьшался, огромная масса, двигавшаяся с энергичной целеустремленностью, подхватила его, погруженного в раздумья, и понесла за собой. Перед Ламприером топал носильщик, по бокам его висели корзины, а спереди он держал в руках сундук.

Документ, лежавший на груди, представлялся Ламприеру маленьким осколком чего-то большего, что маняще сверкнуло на одну секунду и погасло. Подозрения его медленно кружили вдалеке от всех тех мест, по которым привыкло блуждать его воображение. Кто бы ни задумал весь этот хитроумный план, служивший неизвестно какой забытой цели, он ушел, оставив после себя лишь эти свидетельства, позволяющие понять только то, что за ними стояли другие, нераскрытые причины и мотивы, о которых можно было разве что гадать. Он шел следом за носильщиком, который, шаркая ногами, прокладывал дорогу. Слишком много ответов. Он представил себе, как они капают на мостовую, подобно бусинам крови Медузы Горгоны, и, обернувшись змеями, уползают в ливийские пески. Слишком много начал.

Но покамест на руках у него были только хрупкий осколок прошлого да проблема, как добраться домой. Он сжал в ладони миниатюрный портрет матери, лежавший в целом кармане его камзола, и попытался определить нужное направление. Было уже довольно темно, а фонари своим светом отмечали лишь собственное местонахождение, скрываясь из виду за очередным поворотом. Если Ламприер двигался не в полном мраке, то лишь благодаря свету, который лился из открытых дверей кабачков и трактиров, незамеченных раньше в пылу охотничьего азарта.

Дела там явно шли хорошо. Мужчины и женщины то и дело заходили внутрь, из-за дверей слышались громкий неразборчивый гул голосов и взрывы хохота, достигавшие ушей тех немногих прохожих, которые предпочли оставаться на улице, впрочем, казалось, лишь для того, чтобы все равно исчезнуть за дверями следующего шумного заведения. По всей улице отдавалось эхо от этих всплесков шума, и Ламприер с любопытством замечал на ходу, как внутри поднимают кружки, зажигают трубки и отсчитывают монеты, после чего у следующих дверей ему открывалась та же картина.

Да и сама улица была полна народа, причем, он не мог не отметить про себя, женщин было гораздо больше, чем мужчин. Они кружили по мостовой в пышных нарядах, иногда останавливались группами по две или по три, чтобы перекинуться парой слов, или задерживались на несколько секунд перед джентльменами, которые без всякой видимой цели расхаживали взад-вперед по тротуару. Вот еще одна тайна, которую надо разрешить; еще один зверь в лабиринте, который он изучал.

Некоторые женщины, казалось, просто ожидали свои экипажи: то и дело подъезжали кареты и увозили их. Возможно, к какой-то общей цели, рассудил он. Но своим поведением они повергали его в недоумение. Неожиданно они разражались приступами смеха, а через минуту могли прохаживаться с поникшим видом, словно на их плечи легла вся тяжесть земных забот. Туалеты их, в общем, были ярче, чем у тех женщин, которых он видел утром, и все же они, казалось, предпочитали прятаться в тени. Некоторые мужчины подходили прямо к ним и о чем-то заговаривали. Ведь не могли же они все быть знакомы друг с другом?

Он понимал, что именно разговор мог бы открыть ему смысл этого ритуала, но не решался последовать примеру других мужчин. Пока он смотрел и колебался, недалеко от него показался чернобородый мужчина довольно привлекательной внешности, если бы его не портил выпиравший живот, выдавая в нем любителя спиртного. Вокруг него порхало юное создание в темно-розовой, в английском стиле, шляпке, украшенной лентами, которые летали вокруг лица, стремительно возникая то слева, то справа от мужчины. Пальцы красотки то и дело задевали его рукава, однако он, казалось, не желал обратить на нее внимания. Наконец она, приподнявшись на цыпочки и приставив ладони ко рту, стала шептать ему что-то на ухо. Мужчина остановился, снисходительно наклонил голову и, когда она закончила шептать, взглянул туда, где на другой стороне улице две леди в голубом скромно прятали лица в больших букетах цветов. Видимо, что-то ему не понравилось, и, когда красотка повторила свою попытку направить его к двум одиноким леди, он внезапно обернулся, схватил ее и, не дав ей опомниться, швырнул на тротуар, так что она шлепнулась на мостовую. Это очень его позабавило. Удаляясь, он хохотал над своей шуткой.

Ламприер, подбодрив себя воспоминанием об успехах своей сегодняшней охоты, направился к прелестной незнакомке, которая барахталась в пышной пене лиловатого ситца, борясь с многочисленными складками и оборками, отороченными каким-то мехом; ее белые лодыжки нескромно мелькали в волнах колышущихся юбок. Кажется, ее башмаки были украшены серебряными пряжками…

Обтянутые перчатками руки призывно замахали: она наконец пришла в себя после неожиданного падения, глаза встретились с взглядом охотника. Должно быть, ей не больше семнадцати. Высокий, угловатый, в очках, довольно неловкий; добыча оценивала охотника, который приближался, полный решимости. Оба, каждый на свой манер, стремились навстречу друг другу. Он нагнулся, чтобы помочь ей подняться.

— Разрешите?

Р-раз… Она, кажется, совсем оправилась, вот только никак не может отряхнуть с платья кусок засохшей грязи, приставший сзади; но может быть, у него получится? У него получается, ну вот, конечно, все происходит так естественно, что со стороны кажется, что ни для кого из них тут нет ничего страшного. Охотник увлекает свою добычу в небольшой променад, но, по-видимому, одна из этих прелестных лодыжек вывихнута, и она хромает, оступается, болезненные гримаски сопровождают первые шаги, и наконец: «Вы позволите?» — и ее рука обвивается вокруг его талии, все виды эмоций от «помогите мне» до «благодарю вас» передаются при помощи разнообразных способов пожатий ее руки, кончики ее пальцев касаются клапанов его карманов, петель и шнурков его плаща. Может быть, сейчас уже можно спросить у нее, что здесь происходит? Они продолжали прогулку, Розали (так звучит ее имя) болтает об укусах морозного воздуха, о женщинах, мимо которых они проходят, — об этих нелепых кораблях, плывущих мимо в обрамлении атласных и муслиновых парусов пурпурного, нежно-розового и голубого цветов. Ее хромота совсем исчезает, чтобы через два шага вернуться с удвоенной силой. Охотник превратился в покровителя, который делает вид, что не замечает этих маленьких уловок, может быть, теперь пора спросить, что здесь происходит? Но нет, не сейчас, ведь ее болтовня омывает его такой прелестной волной, то и дело смутно напоминая другой шепот у его уха; а воодушевленное личико, сияющее от удовольствия, таит в себе сходство с другим лицом.:.