Граница за Берлином

— Мы очень спешим, — сказал солдат, пятясь от проволоки. — Господин майор согласен на все ваши условия… До свидания.

Они уехали.

— Ну и минога, — выдохнул Чалов, отирая платком потный лоб и отходя от линии. — Если бы еще поговорить минут десять, меня бы вырвало, право.

— Да, спеси в нем, кажется, столько, что если ее убрать, то больше ничего не останется.

— Это ты помешал мне душу отвести. Я бы ему объяснил, что мы не только немцев знаем, но и в англичанах разбираемся… Он бы меня без переводчика понял.

Всю дорогу до заставы в Вайсберге Чалов доказывал, что на грубость следует отвечать грубостью, и успокоился лишь тогда, когда я сказал, что мы ездили на линию не за тем, чтобы доказать, кто грубее, а выполнять задание.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Орел совершенно поправился и рвался на волю. Когда к нему входили, он, играя, норовил схватить зубами за плечо или за руку и тихонько ржал, нетерпеливо пританцовывая и прядая ушами.

В субботу вечером, когда все хлопоты об открытии линии подходили к концу, я решил устроить Орлу хорошую разминку и заодно проехать по всему участку линии.

Выведенный из конюшни Орел весело заржал и бойко ударил копытом по мостовой, выбивая искры. Почувствовав на себе седока, конь взвился на дыбы, но удила заставили его осесть. Однако еще на протяжении целого километра пути он продолжал дурачиться и скоро изрядно взмок.

Вечер был тихий и теплый. Везде было празднично и торжественно: на завтра намечено открытие линии.

Еще днем, когда я ходил к бургомистру, заметил в одном из дворов рабочую повозку, любовно украшенную хозяевами. В ней лежали вилы, грабли и косы, красиво увитые разноцветными бумажными и матерчатыми лентами. Редер сказал, что на встречу с соотечественниками из английской зоны они выедут по-праздничному.

Он рассказал, что на совещании в Вайсберге бургомистр из Либедорфа жаловался на майора Ра. Когда он завел речь о погубленных посевах, майор резко оборвал его, сказав, что немцы причинили Англии много зла, что он не видит ничего плохого, если и немцы «немного победствуют».

Бургомистр пытался объяснить ему, что во всех бедствиях народов Европы, какие причинила им война, повинны не все немцы, а только нацисты, но майор отчитал его за неправильное понимание политики и запретил говорить об этом. На совещании долго спорили о том, как поделить убытки, но ничего определенного решить не могли. Редер предлагал снова обратиться в Берлин — его не поддержали другие бургомистры, ибо надежды на возмещение убытка англичанами не было, а тратить напрасно время не хотели.

Если раньше Карл Редер, хотя и в шутку, но говаривал, что немцам все равно, хоть русские, хоть англичане — лишь бы фашистов не было, то теперь он так не рассуждал.

На первом посту, куда я подъезжал, было так же тихо, как и на всей линии. Часовой доложил, что пост в полнейшем порядке, что задержанных было только двое и что они уже отправлены на заставу.

Я направил Орла вдоль линии, столбы которой выстроились по отлогому склону холма, скрываясь в небольшой дубовой роще, и, выбежав из нее, уходили на самую вершину холма, где росло несколько буков.

На других постах тоже было все в порядке. Орел теперь шел ровно и спокойно. С запада, мне навстречу, из-за вершины холма, подымалась черная курчавая туча, которая настолько сгущала сумерки, что метров за пятьдесят ничего уже нельзя было различить. Мне оставалось побывать на четвертом посту, где стояли Таранчик и Соловьев.

Пост располагался на самой вершине холма и перекрывал узкую проселочную дорогу, которая спускалась к западной окраине Блюменберга и проходила в километре от нашей заставы. Во избежание возможных недоразумений (давно известно, что в темноте все кошки серы) я решил отдалиться от линии, несколько ниже выехать на дорогу и с юга попасть на пост.

Не успел Орел ступить на дорогу, как вдруг захрапел и бешено шарахнулся от нее. На нас сверху двигалось довольно быстро и бесшумно что-то большое и черное. В это же время с поста послышались крики: «Стой! Стой!» Затем прогремел выстрел вверх, вспышка сверкнула у самой линии, и послышался сокрушенный возглас Таранчика: «Ушел, чертяка!».

Между тем загадочный предмет приближался, и я различил двухколесную тележку на резиновом ходу, в которой стояла бочка ведер на двадцать. Оглобли волочились по земле и поперечиной, прикрепленной на их концах, несколько задерживали движение тележки. Орел трясся всем телом, храпел, пятился и, оскалив зубы, дико сверкал белками глаз.

Рванув повод, я ударил коня каблуками и галопом кинулся к посту.

— Стой, кто идет?! — взревел Таранчик, бежавший навстречу, вниз. Я назвал пароль.

— А, товарищ лейтенант! — крикнул он на ходу и саженными прыжками скрылся в темноте.

Наверху, между буками, бродил Соловьев и, склонившись, внимательно рассматривал что-то в траве. Ответив пароль, я спросил у него, что здесь происходит.

— Да что, — ответил он спокойно, — контры какие-то привязались.

— Контрабандисты, что ли?

— Ну да…

В это время послышался голос Таранчика: «Э-ге! Попался! Стой — стрелять буду! Шицен! Шицен!» В луче его фонаря мелькнула человеческая фигура, метнувшаяся по склону.

Я пустил коня вниз по клеверному полю в то место, где мелькнул огонек фонаря. Впереди показался бегущий человек. Видя бесплодность своих усилий, он упал, несколько раз перевернулся, катясь по склону, и затих.

Подскакав к нему, я заставил его подняться. Подоспевший Таранчик обыскал задержанного и, не найдя оружия, направил его на дорогу.

— Вы поезжайте на пост, товарищ лейтенант, а мы сейчас тоже туда прибудем, — сказал Таранчик.

Считая, что там еще кто-то должен быть, я поспешил к Соловьеву.

Туча к этому времени продвинулась на восток, и стало совсем темно. На вершине холма, на фоне темного неба, стояли едва различимые буки.

Наверху, у самой линии, спокойно стоял Соловьев.

— Кого ты тут искал? — спросил я, подъезжая.

— Нашел уже! — отвечал он бодро.

— Кого?

— Да вон бутыль со шнапсом.

— А перебежчиков больше не было?

— Был еще один, да ушел на ту сторону.

— Слушай, Соловьев, тебе бы только в справочном бюро работать: ты бы всем успевал ответить на вопросы, но никто бы ничего не понял. Рассказывай по порядку!

— Ну, тащили эти двое тележку, а мы залегли вон там и ждали… Только они поравнялись с нами — мы выскочили. Вот и все. Один схватил с тележки бутыль и побежал к линии, Таранчик побежал за ним, а он бросил бутыль да и махнул под проволоку. Потом Таранчик побежал вот за этим, которого сейчас ловили…

— А ты где был в это время?

— Он, товарищ лейтенант, портянки сушил, — отозвался вдруг снизу Таранчик. Он, оказывается, сходил вниз, разыскал там налетевшую на камень тележку с бочкой и теперь конвоировал задержанного, впряженного в возок. И тут стало понятно, почему Соловьев, обычно разговорчивый, теперь неохотно отвечал на вопросы. Он знал, что Таранчик будет над ним потешаться, сколько ему вздумается. Он бы, пожалуй, лучше согласился на внеочередной наряд, только бы уйти от едких насмешек Таранчика.

— Я за тем погнался, а он, дьявол, — шмыг под проволоку, — продолжал Таранчик. — Думаю, сейчас поймаю: если на проволоку полезет — подвесится. А он, скаженный, бутылку бросил и под проволоку! Там, оказывается, две проволоки раньше отцеплены были. Оглянулся — Соловушка мой лежит вверх ногами: вот этот ему ножку подставил и — тягу!

— Так вы ждали что ли эту пару сюда?

— А как же! Помните, вам Фролов докладывал? При каждой смене поста передавали друг другу про них.

Я вспомнил, что об этих контрабандистах действительно говорили, но в последние дни за множеством дел упустил из виду этот разговор.

— Ведь они что делали, разбойники! Договорятся с какой-нибудь группой перебежчиков, укажут им место подальше от дороги: вон там, мол, идите, раз у вас багажа нету, а уж если спокойно обойдется, тогда и мы с телегой двинемся. А сами в темноте на дорогу выйдут, подъедут поближе и смотрят; как только пост займется этими перебежчиками, контрабандисты — под проволоку со своей телегой. Три раза так-то уже пролазили только туда, да обратно — два. Прямо график движения наладили…