Завтрашний ветер

служит свою службу, но думать, что это конечная

форма русского стиха, наивно или трусливо. Пытаться

насильственно втиснуть в онегинскую строфику эпоху

Хиросимы, полета на Луну, Братской ГЭС и КамАЗа,

отвергая все иные попытки расширить границы фор-

мы, по сути дела «хвостовизм» на новом этапе, столь

высмеянный в свое время самим Пушкиным.

Мы должны не заимствовать пушкинскую форму,

а учиться его отношению к форме: нахождение не

только волшебного порядка слов, но и волшебного

соответствия этого порядка эпохе. В то же время

грешно, прикрываясь тезисом о рваном ритме эпохи

синхрофазотронов, распускать форму до атомного

распада. Об этом когда-то точно заметил Пушкин:

«Один из наших поэтов говорил гордо: «Пускай в

стихах моих найдется бессмыслица, зато уж прозы

не найдется...» Красивое выражение: «Метафора —

мотор формы» — сомнительно как панацея. Пушкин

был мастером метафор. «Нева металась, как больной

в своей постели беспокойной» написано было за много

десятилетий до появления Пастернака, однако пре-

лесть безметафорной исповедальной естественности,

утвержденная Пушкиным, не меньшая, а может быть,

гораздо большая сила, чем самая эффектная метафора.

Одновременно Пушкин выступал против литератур-

ного педантизма, однако не отвергая его безогово-

рочно: «Педантизм имеет свою хорошую сторону. Он

только тогда смешон и отвратителен, когда мелко-

мыслие и невежество выражаются его языком». Пуш-

кин не жаловал прозаизмы, но вместе с ними и на-

тужную высокопарность «поэтизмов»: «Мы не только

еще не подумали приблизить поэтический слог к бла-

городной простоте, но и прозе стараемся придать

напыщенность... Сцена тени в «Гамлете» вся писана

шутливым, даже низким слогом, но волос становится

дыбом от гамлетовских шуток».

Мы нередко опресняем, ускучняем наш великий

язык, а то, наоборот, «интересничаем», коверкая его,

равно обедняя язык и канцелярским занудством, и

словесным жонглированием. Реакцией некоторых поэ-

тов на дурное обращение с языком бывает умышлен-

ное создание так называемых «тонких стихов» в про-

тивовес «стихам грубым». Но умысел в искусстве

саморазоблачителен, даже если он прикрывается

изящной мантильей тонкости: где тонко, там и рвется.

Об этих намеренно тонких стихах Пушкин сказал:

«Тонкость не доказывает еще ума. Глупцы и даже

сумасшедшие бывают удивительно тонки. Прибавить

можно, что тонкость редко соединяется с гением,

обыкновенно простодушным, и великими характера-

ми, всегда откровенными».

В Пушкине есть что-то от живой, дышащей моде-

ли человека будущего. Великий поэт не просто пас-

сивно мечтает о будущем — он приближает, притя-

гивает будущее к настоящему, как магнит, ибо он

сам — будущее, заключенное в настоящем. Мне бы

очень хотелось, чтобы люди и нашего сегодня, и

нашего завтра были хоть немножко похожи на Пуш-

кина. Конечно, Пушкин в области современных наук

был бы неграмотнее любого нынешнего школьника.

Но культура нравственности не находится в прямой

зависимости от технического прогресса, и в этой куль-

туре Пушкин значительно опережает нас. Воспитан-

ник народа, он был его воспитателем, высоко ставя

значение просвещения не только технического, но и

морального: «Воспитание или, лучше сказать, отсут-

ствие воспитания, есть корень зла».

Теплая, осеняющая тень Пушкина призывает нас

отдать всю свою душу для воспитания нас — наро-

дом и все силы для воспитания народа — нами. Толь-

ко в случае взаимовоспитания и становятся народом.

Такое взаимовоспитание подразумевает многогран-

ность интересов, исключает человеческую и поэтиче-

скую ограниченность. «Однообразность в писателе

доказывает односторонность ума, хоть, может быть,

и глубокомысленного», — иронически усмехнулся на

этот счет Пушкин. Гражданственность Пушкина была

«любовью к Родине с открытыми глазами», согласно

чаадаевским заветам, а не казенно-охранительным

предписанием.

В заметках на полях статьи Вяземского рядом с

фразой: «Главный недостаток Княжнина происходит

от свойств души его. Он не рожден трагиком» — Пуш-

кин убийственно запечатлел пером приговор: «Т. е.

просто не поэт». Во многих ли из нас есть подлинно

трагическая сила? В то же время, может быть, никто,

как Пушкин, так самозабвенно не любил переполнен-

ную трагедиями жизнь, и не случайно Блок в зна-

менитой речи «О назначении поэта» сказал: «В этих

веселых истинах здравого смысла, перед которым мы

все грешны, можно поклясться веселым именем Пуш-

кина». В стихах Пушкина днем с огнем не сыщешь

какого-либо намека на психологический бюрокра-

тизм. Поэтому горестно, когда встречаешь у некото-

рых школьников скучающую мину: «Эх, опять Пуш-

кина на дом задали...» Перефразируя Пушкина, ска-

жу, что зубрежка и поэзия две вещи несовместные.

В зубрежке всегда есть что-то от эмбрионального

бюрократизма, а слепое подражательство Пушкину,

искусственное перенесение стиха девятнадцатого века

в двадцатый есть не что иное, как бессмысленная шко-

лярская зубрежка. Порой мы почему-то напускаем

на себя выражение умеренности, стесняемся юно,

озорно улыбнуться в стихах или побаиваемся дать

крепкую сатирическую пощечину. Что из того, если

кто-то обидится, а то и разозлится? По выражению

Пушкина, «острая шутка не есть окончательный при-

говор». Но иногда она становится окончательным

приговором, который обжалованию не подлежит, в

том случае, если отрицательные герои сами узнают

себя, да еще имеют глупость печатно негодовать, тем

самым выдавая точность адресата. Ответим тем же

всеохватывающим Пушкиным: «Должно стараться

иметь большинство голосов на своей стороне: поэтому

не оскорбляйте глупцов».

Выдвижение исподволь некоторыми критиками на

первый план таких поэтов, как Тютчев, Баратынский,

Фет, не может скрыть от нас того, что при всем их

большом таланте они не создали такой масштабный

лирико-эпический мир, как Пушкин, где воедино пере-

плелись и гражданские, и интимные мотивы, и добрая

шутка, и ядовито-саркастические пассажи, и аква-

рельная нежность.

Только владение всеми жанрами и позволяло Пуш-

кину создать энциклопедию характеров, без которых

немыслима настоящая эпика. Оглянемся на наши се-

годняшние поэмы, и, если мы будем честны перед

собой, наш взгляд станет печален. После замечатель-

ного, полного искрящегося народного лукавства Васи-

лия Теркина много ли создали мы действительно

живых поэтических героев, шагнувших на страницы

из реальности и снова зашагавших по ней, уже с

поэтическим паспортом?

Знание истории Пушкин возводил в ранг чест-

ности, ставя знак равенства между исторической обра-

зованностью и обязанностью. «Уважение к минувше-

му— вот черта, отличающая образованность от дико-

сти». Добавим, что оснащенное внешней культурой

хамство еще хуже первобытной дикости. Пушкин за

свою короткую жизнь успел написать не только о

своей эпохе, но и о временах Степана Разина, Году-

нова, Петра Первого, Пугачева, не гнушаясь архив-

ной пылью, под которой он находил самородные кру-

пинки разгадок не только своего времени, но, быть

может, и будущего. Создание истории не означает

архивариусной дотошности, не освещенной мыслью,

связующей отдельные разорванные звенья в одно