Страница 104 из 112
справочке — и Баба Яга, и Змей-Горыныч. «Головы
Горыныча посоветовались между собой.
— По-моему, хамит,— сказала одна.
Вторая подумала и сказала:
— Дурак, а нервный...
А третья выразилась и вовсе кратко:
— Лангет».
Когда Горыныч просит Ивана спеть и глаза его
растроганно увлажняются, то, может быть, одна из
голов и действительно искренне переживает. Но на
то и есть другие головы Горыныча, чтобы контроли-
ровать самую сентиментальную голову. Горыныч хан-
жески требует от Ивана оптимизма:
«— А почему соколом не смотришь? — спросила
голова.
— Я смотрю, — ответил Иван.
— Ты в пол смотришь.
— Сокол же может задуматься?
— О чем?
— Как дальше жить. Как соколят вырастить...»
Вот она — боль у Шукшина. Боль не ради того,
чтобы ею покрасоваться, а чтобы вырастить соколят.
В самой тяжелой жизненной ситуации, перед любыми
горынычами — мысль о потомках, о будущем.
В «Штрихах к портрету» Шукшин как будто бы
пародийно описывает районного философа Князева.
Князев кажется всем смешным, нелепым и даже не сов-
сем нормальным от кажущегося болезненным желания
сопоставлять различные явления и делать свои выводы.
«Так постепенно я весь проникся мыслями о государ-
стве. Я с грустью и удивлением стал спрашивать
себя: «А что было бы, если бы мы все, как муравьи,
несли максимум государству? Вы только вдумайтесь:
никто не ворует, не пьет, не лодырничает, — каждый
на своем месте кладет свой кирпичик в это грандиоз-
ное здание... Когда я вдумался во все это, окинул
мысленно наши просторы, у меня захватило дух. «Ко-
же мой, — подумал я, — что же мы делаем! Ведь
мы бы могли, например, асфальтировать весь земной
шар! Прорыть метро до Владивостока! Построить
лестницу до Лупы!»
Идея асфальтировать весь земной шар, конечно,
бредовая, и даже сам Князев оговаривается: «Я здесь
утрирую, но я это делаю нарочно, чтобы подчеркнуть
масштабность своей мысли». Шукшин показывает и
опасность таких людей, как Князев, если при негра-
мотности и философской доморощенности они начнут
осуществлять свои глобальные замыслы. Но в то же
время Шукшину Князев дорог хотя бы одним тем, что
он самостоятельно думает, и думает не о своей шкуре,
а о народе, о человечестве в целом. Князев — это во-
площенная невоплощенность, ставшая одной из глав-
ных тем Шукшина.
Такая же невоплощенность есть и в образе Сте-
пана Разина — героя романа «Я пришел дать вам
волю».
Степан Разин — тоже разновидность Князева, но
волею судеб вознесенная над волнами истории. Вол-
ны истории уже давно изменились по составу, как го-
ворит древняя пословица: нельзя в одну и ту же воду
войти дважды. Но отражение Степана Разина до сих
пор покачивается в этих волнах. Степана Разина Шук-
шин не идеализирует и не принижает. Он срисовыва-
II Стенькину душу со многих людей, и с себя тоже.
«Весь он — крутой, гордый, даже самонадеянный,
несговорчивый, порой жестокий — в таком-то жила
в нем мягкая, добрая душа, которая могла жалеть и
страдать... Как только где натыкалась эта добрая ду-
ша на подлость и злость людскую, так Степана слов-
но срывало с места. Прямо и просто тогда решалось:
|5 Е. Евтушенко
449
обидел — получи сам. Тогда-то он и свирепел, бывал
жесток. Но эту-то добрую, справедливую душу чуяли
в нем люди, и тянулись к нему, и надеялись, потому
что с обидой человеку надо куда-то идти, кому-то
сказать, чтобы знали... Он только мучился и злился:
везде хотел заступиться, но то опаздывал, то не умел,
то сильней его находились».
Несмотря на то, что фильм о Степане Разине не
был поставлен, его мятежные порывы были разбро-
саны по множеству шукшинских героев. По сути, и
герой «Калины красной» — это Степан Разин, кото-
рый не успел воплотиться. Но ведь когда-то и Разин
не сумел воплотиться до конца. Его восстание, обре-
ченное с самого начала, неминуемо должно было обо-
рваться предательством. Степана Разина казнили на
Лобном месте на виду у тысяч собравшихся. Он успел
(по Шукшину) сказать «Прости!» народу и покло-
нился людям на три стороны, минуя царя. Героя «Ка-
лины красной» казнили тайком под теми самыми
белыми березами, которым он исповедовался в люб-
ви. Многие из ушедших с земли бывают казнены еще
более тайно собственным одиночеством, окружаюшим
непониманием, равнодушием, играющим в дружескую
заинтересованность. В таких казнях и палачей трудно
найти. Казнит чаще всего не кто-то, а что-то. Неза-
долго до смерти, находясь в больнице, Шукшин на-
писал душераздирающую статью о том, как дежур-
ная (обычно становящаяся гораздо мягче после того,
как ей сунут рублевку) не пропустила к нему дру-
зей. Дежурная и не подозревала, что в тот момент
она оказалась невольным палачом тяжело больного
и — независимо от болезней — легкоранимого чело-
века. Вряд ли она так поступила с умыслом сделать
зло, а просто не вдумалась в то, что творит. Шук-
шина, столько раз в своих произведениях защищав-
шего так называемых «маленьких» людей, несомненно,
потрясло то, что в данном случае носителем жестоко-
сти оказался не какой-нибудь всемогущий тиран, а про-
стая, незаметная женщина, одна из тех, кого его искус-
ство взяло под свое покровительство. К сожалению, мы
все иногда можем, даже не осознавая этого, быть еже-
дневными тиранами для кого-то, как бы мстя тем, пе-
ред кем беззащитны мы сами, но совсем по неправиль-
ному адресу. Крошечная власть у дверей больницы мо-
жет быть не менее жестокой, чем власть привратника
даже у райских врат. Нет ничего хуже, когда люди воль-
но или невольно мстят за собственную невоплощен-
ность добрым порывам других людей, не давая вопло-
титься,— хотя бы порыву увидеть больного друга сей-
час, сию минуту, даже если приемные часы кончились.
У искусства нет приемных часов — они все прием-
ные. Потому-то, наверно, и разорвалось сердце Шук-
шина, что оно впускало в себя такое множество раз-
нообразных людей — и сыгранных им, и написанных.
Вот что сам Шукшин говорил о своем понимании
искусства: «Мешанин, обыватель требует, чтобы в
художественном произведении — а) порок был на-
казан, б) добродетель обязательно восторжествовала,
в) конец был счастливым... Как верно! В самом деле,
очень ведь удобно. Это «симметрично» (выражение
Тынянова), «красиво», «благородно», — идеал обыва-
теля. Кроме обывателя, этого никто не хочет и не тре-
бует. (Дураку все равно.) Это не зло, это хуже. Это
смерть от удушья...» («Монолог на лестнице»).
Шукшина относили, да и, пожалуй, сейчас еще
относят к писателям «деревенским». Да, он вырос на
Алтае, его всегда туда тянуло, его больно ранило то,
как разрушенные церкви превращают в склады под
картошку, как исчезают старинные обряды и тради-
ции. Из деревни он вынес прекрасный, сочный рус-
ский язык, который в городе размыт лингвистическими
бюрократизмами, деловой скороговоркой на бегу, сме-
няющими друг друга временными «сленгами». Из де-
ревни он вынес любовь к природе, ощущение земли
даже сквозь подошвы — как будто босыми ногами.
Не случайно он часто снимался босым. Он страдал
оттого, что сейчас «сельская культура» создается в
городе. Вообще ее нет такой — сельской культуры.
Ее придумал мещанин. Надо бить его по рукам, этого
«изготовителя», всеми возможными средствами. Изго-