Завтрашний ветер

хотворение «Если я заболею...», да и то благодаря

гитарам современных менестрелей. Вот что означа-

ют иногда «разрывы» в биографии. О них подав-

ляющее большинство читателей и не догадывалось,

потому что Смеляков сам не любил жаловаться

и не жаловал жалующихся.

Читатели поэзии! Когда вы будете брать в руки

книги Смелякова, не забывайте, какой ценой он вы-

страдал право говорить о революции, о первых пя-

тилетках, о патриотизме. В его гражданственности

нет ни тени приспособленчества, ни тени художест-

венного цинизма. Она оплачена дорогой ценой. А ес-

ли на вашу долю выпадут тяжелые жизненные ис-

пытания, которые будут толкать вас в безверие,

в безгражданственность, вспомните, что вынес Сме-

ляков, сохранив в себе гражданское целомудрие.

Пусть его мужество будет для вас примером. Мо-

жет быть, именно потому, что вы не задумывались

о связи его поэзии с его судьбой, некоторые из вас

предпочитают Смелякову банальные душещипатель-

ные вирши. А если вы уже любите его стихи и без

моих подсказок, любите их еще недостаточно по

сравнению с его талантом и судьбой. Зато мало кто

добился такого безоговорочного признания в поэти-

ческой профессиональной среде, как Смеляков. Одно

обвинение нам, поэтам, — при жизни Смелякова, да

и сейчас, мы не сумели объяснить широкому чи-

тателю, за что мы так беспредельно его любим.

Судьба Смелякова в критике была парадоксальной.

Нападки на раннего Смелякова помогли его поэти-

ческой репутации в тридцатые годы. А в последние

годы жизни Смелякова малодаровитое, безудерж-

ное захваливание его стихов критиками «заофициа-

ливало» в глазах читателя его образ, разжижало ин-

терес к его поэзии. Читатели поэзии! Умейте чувство-

вать поэзию вне зависимости от нападок и похвал. Ва-

ше понимание — самый лучший памятник поэтам.

б

Меня — понимаете сами —

чернильным пером не убить,

двумя не прикончить штыками

и в три топора не свалить.

(Я. Смеляков)

Наследие Смелякова невелико, но огромно. Оно

вмещает в себя целую эпоху — ее патетическую,

лирическую и трагедийную реальность. Гражданст-

венность Смелякова — это воплощенная реальность

социализма его времени. В Смелякове — и вся си-

ла его времени, и все его болезни. Все, что случи-

лось с его временем, случилось и с ним. «Ах, ком-

сомолия, мы почки твоих стволов, твоих ветвей...»

Ьезыменского уже во второй половине двадцатых

годов не отвечало стремительно усложнявшемуся

времени. Был нужен новый поэт, и он появился,

разломав худенькими, но крепкими плечами уста-

ревшие рамки тогдашней «комсомольской поэзии».

В нем было что-то и от первых комсомольских пред-

теч. «Я делаюсь бригадиром, а утром, сломав коле-

но, стреляю в районном тире в картонного Чембер-

лена», — но в нем вместе с пафосом бесповоротного

энтузиазма жили вечные ностальгические темы смер-

ти и бессмертия, природы, любви. Разница мел<ду

комсомольскими предтечами и Смеляковым не толь-

ко в таланте, но прежде всего в мироощущении.

Впрочем, наверно, мироощущение и талант — это од-

но и то же, Смеляков на протяжении всей своей

жизни менялся, как и эпоха. От залихватского со-

стояния юности, «когда в отцовских сапогах шли

по заставе дети стали, все фикусы в своих горшках,

как души грешников, дрожали», до состояния, опи-

санного в «Памятнике», целая пропасть. В Смеляко-

ве можно найти несколько Смеляковых. Например,

в стихотворении «Петр и Алексей» можно найти не-

расторжимый личностный дуализм поэта, чьи черты

попеременно проступают то в лице Петра, то в лице

Алексея. Про стихи Смелякова можно сказать его

собственными словами: «По этим шпалам вся Рос-

сия, как поезд, медленно прошла». Смеляков ранних

стихов был непримирим к быту. Поздний Смеляков

любил писать о прелести уюта. Если бы ранний Сме-

ляков писал об Аввакуме, он наверняка начал бы

с антирелигиозных разоблачений. Поздний Смеляков

написал: «Ведь он оставил русской речи и прямоту,

и срамоту, язык мятежного предтечи, светящийся,

как угль во рту». Лучшие поздние стихи Смелякова

никогда не отрекались от молодости, но они были

той концентрацией всего опыта эпохи, которая немы-

слима без проверки молодости зрелостью.

Смелякову были одинаково чужды исторический

нигилизм и историческое приукрашивание, ибо и то

и другое есть отступление от законов большой прав-

ды, большой литературы. Меняясь вместе с эпохой,

Смеляков в одном оставался прежним: до самой

смерти он мучительно воплощал в поэзии идеалы

своей молодости. Одним из этих идеалов было ощу-

щение всей страны, всей ее истории как личной соб-

ственности — ощущение социалистического перво-

родства. Многие слова из песни Лебедева-Кумача и

Дунаевского «На просторах Родины чудесной...», ко-

торую когда-то и я пел в хоре школьников, с исто-

рической неизбежностью умерли. Но до сих пор во

мне что-то вздрагивает, когда я вспоминаю две

строчки из другой песни: «Человек проходит, как

хозяин необъятной Родины своей». Это хозяйское,

социалистическое чувство Родины было у Смеляко-

ва необыкновенно напряженное, постоянно вибриру-

ющее до конца его жизни. Смеляков не только во-

площал реальность социализма в своей поэзии — он

сам был его реальностью, его воплощением. Иногда

Смеляков впадал в ложную пафосность, но у лучших

его стихов была поистине державная поступь. Рус-

ская история вошла в само существо его поэзии, и он

понимал, почему «с закономерностью жестокой и

ощущением вины мы нынче тянемся к истокам своей

российской старины». И в то же время он опасался:

«Но в этих радостях искомых не упустить бы на беду

красноармейского шелома пятиконечную звезду».

Он любил слово «Россия», но с упрямством человека,

не меняющего своих идеалов, писал и в молодости:

«И разве это смерть, когда работает Союз!», и в

поздней зрелости даже в лирические нежные стихи

вставлял именно это слово, которое так любил:

«Их есть и теперь по Союзу немало в различных мес-

тах, таких кобыленок кургузых в разбитых больших

хомутах». Смеляков не принимал социализма без ин-

тернационалистического чувства. Он писал и «Оду

русскому человеку», и для него было совершенно ес-

тественно написать с такой покоряющей мягкостью:

«Сам я знаю, что горечь есть в улыбке моей. Здрав-

ствуй, Павел Григорьич, древнерусский еврей!», и оча-

рованно вспомнить «красный свет таджикских роз».

Хотя Смеляков редко бывал за границей, он не по га-

зетному, а по собственному заказу писал и о Мартине

Лютере Кинге, и о Патрисе Лумумбе, и об испанском

поэте-заключенном Маркосе Ана, и о Стеньке Разине,

плывущем по реке Амазонке, и про «Кольцова мрач-

ный хохоток» во время гражданской войны в Ис-

пании. Даже шорох бамбуковых штор из Вьетнама

тревожил его на даче, вырывая из наконец-то за-

служенного покоя. Разительное моральное превос-

ходство над теми нашими поэтами, которые, совер-

шая туристские вояжи за границу, не находят там

никаких социальных тем, занимаясь лишь ностальги-

ческими вздохами по родным оставленным березкам.

В Смелякове была особая, идущая прямо от Мая-

ковского, не искусственно привнесенная, а выношен-

ная во время всех испытаний, лирическая социаль-

ность. Классика несоциальной — быть не может.

6

Только большой поэт может выра-