Страница 61 из 91
Я, пользуясь ласковым его приемом, просил извинения в том, что осмелился предстать пред ним в мужицкой моей одежде. Он отвечал мне: «В народной войне это необходимо, действуй, как ты действуешь, – головой и сердцем; мне нужды нет, что одна покрыта шапкой, а не кивером, а другое бьется под армяком, а не под мундиром. Всему есть время, и ты будешь в башмаках на придворных балах».
Еще светлейший полчаса говорил со мной, расспрашивал меня о способах, которые я употребил образовать сельское ополчение, об опасностях, в каких я находился, о мнении моем насчет партизанского действия и прочем. В это время вошел полковник Толь с картой и бумагами, и мы вышли из избы.
Я думал, что все кончено, и пошел обедать к знаменитому сладкоеду и обжоре – флигель-адъютанту графу Потоцкому. Но едва успели мы сесть за стол, как вошел в избу лакей фельдмаршала и объявил мне, что светлейший ожидает меня к столу. Я немедленно явился к нему, и мы сели за стол. Нас было шесть человек: сам светлейший, Коновницын, князь Кудашев, Толь, я, недостойный, и один какой-то генерал, которого я забыл и имя, и физиономию. За обедом светлейший осыпал меня ласками, говорил о моих поисках, о стихах моих, о литературе вообще, о письме, которое он в тот день писал к госпоже Сталь в Петербург[72], спросил о моем отце и о моей матери. Отца он знал по его остроумию и рассказал некоторые его шутки, мне даже неизвестные. Мать мою он не знал, но много говорил об отце ее, генерал-поручике Щербинине, бывшем наместником трех губерний при Екатерине. После обеда я напомнил ему о моих подчиненных; он отвечал мне: «Бог меня забудет, если я вас забуду», – и велел подать о них записку. Я ковал железо, пока горячо, и представил каждого офицера к двум награждениям. Светлейший беспрекословно все подписал, и я, откланявшись ему, поехал в корчму села сего, где ожидали меня партия моя и брат мой Евдоким, которого я не видел от самого Бородина.
‹…›
Сего числа, на рассвете, разъезды наши дали знать, что пехотные неприятельские колонны тянутся между Никулином и Стеснами. Мы помчались к большой дороге и покрыли нашей ордой все пространство от Аносова до Мерлина. Неприятель остановился, дабы дождаться хвоста колонны, бежавшего во всю прыть для сомкнутия. Заметив это, граф Орлов-Денисов приказал нам атаковать их. Расстройство сей части колонны неприятельской способствовало нам почти беспрепятственно затоптать ее и захватить в плен генералов Альмераса и Бюрта, до 200 нижних чинов, 4 орудия и множество обоза. Наконец подошла Старая гвардия, посреди коей находился сам Наполеон. Это было уже гораздо за полдень. Мы вскочили на конь и снова явились у большой дороги. Неприятель, увидя шумные толпы наши, взял ружье под курок и гордо продолжал путь, не прибавляя шагу. Сколько ни покушались мы оторвать хотя одного рядового от сомкнутых колонн, но они, как гранитные, пренебрегали все усилия наши и остались невредимыми… Я никогда не забуду свободную поступь и грозную осанку сих всеми родами смерти угрожаемых воинов! Осененные высокими медвежьими шапками, в синих мундирах, в белых ремнях с красными султанами и эполетами, они казались как маков цвет среди снежного поля! Будь с нами несколько рот конной артиллерии и вся регулярная кавалерия, бог знает для чего при армии влачившаяся, то как передовая, так и следующие за ней колонны вряд ли отошли бы с столь малым уроном, каковой они в сей день потерпели.
Командуя одними казаками, мы жужжали вокруг сменявшихся колонн неприятельских, у коих отбивали отстававшие обозы и орудия, иногда отрывали рассыпанные или растянутые по дороге взводы, но колонны оставались невредимыми.
Видя, что все наши азиатские атаки рушатся у сомкнутого строя европейского, я решился под вечер послать Чеченского полк вперед, чтобы ломать мостики, находящиеся на пути к Красному, заваливать дорогу и стараться всяким образом преграждать шествие неприятеля. Всеми же силами, окружая справа и слева и пересекая дорогу спереди, мы перестреливались со стрелками и составляли, так сказать, авангард авангарда французской армии.
Я, как теперь, вижу графа Орлова-Денисова, гарцующего у самой колонны на рыжем коне своем, окруженного моими ахтырскими гусарами и ординарцами лейб-гвардии казацкого полка. Полковники, офицеры, урядники, многие простые казаки бросались к самому фронту, но все было тщетно! Колонны валили одна за другой, отгоняя нас ружейными выстрелами, и смеялись над нашим вокруг них безуспешным рыцарством.
В течение дня сего мы еще взяли одного генерала (Мартушевича), множество обозов и пленных до 700 человек. Но гвардия с Наполеоном прошла посреди толпы казаков наших, как стопушечный корабль между рыбачьими лодками.
Ф. П. Сегюр
История Наполеона и великой армии в 1812 г
Наконец 20 ноября Наполеон принужден был покинуть Оршу, но он оставил там Евгения, Мортье и Даву и, остановившись в двух милях от этого города, стал расспрашивать о Нее, все продолжая поджидать его. То же уныние царило во всей армии, остатки которой находились в Орше…
Но к вечеру четвертого дня рассеялась всякая надежда. Ночь принесла лишь изнурительный отдых. Все обвиняли друг друга в несчастии Нея, словно у нас была какая-нибудь возможность поджидать дольше 3-й корпус под Красным, где пришлось бы сражаться лишних 28 часов, тогда как сил и боевых припасов хватало ровно на один час…
Когда истощились все воспоминания и все догадки, нас охватило уныние, как вдруг раздался лошадиный топот и послышался радостный крик:
– Маршал Ней спасен, он едет к нам, вон его польские кавалеристы!
И в самом деле, к нам поспешно подъехал один из его офицеров и объявил, что маршал приближается по правому берегу Днепра и что он просит о помощи.
Евгений собрал 4 тысячи человек. При одном упоминании об опасности, грозящей Нею, все двинулись вперед, но это их усилие было последним…
Сейчас же оба корпуса пошли один навстречу другому. Ней и Евгений первыми узнали друг друга; они упали друг другу в объятия! Евгений плакал, у Нея вырывались сердитые восклицания…
Солдаты, офицеры, генералы – все бросились друг другу навстречу… Затем все вместе они вернулись в Оршу, горя нетерпением, одни – услышать, а другие – рассказать о пережитых несчастиях!
Вернувшиеся рассказали, что 17 ноября они вышли из Смоленска с 12 орудиями, 6 тысячами пехоты и 3 сотнями кавалерии, оставив неприятелю 6 тысяч раненых. Если бы не грохот платовской пальбы да не взрыв мин, их маршалу никогда не удалось бы вырвать из этого опустевшего города 7 тысяч приютившихся в нем отставших воинов, не имевших никакого оружия… Они рассказали, с какой заботливостью их начальник относился к раненым, женщинам, детям…
Вначале им попадались лишь следы злополучного отступления. Но на следующий день все изменилось и их охватили мрачные предчувствия, когда они достигли снежной поляны, красной от крови и покрытой обломками оружия и изуродованными трупами…
Ней поспешно повел их дальше от этих мрачных обломков, и они беспрепятственно дошли до того места, где дорога уходит в глубокий овраг, из которого она выходит на плоскую возвышенность…
Люди, шедшие впереди беспорядочными толпами, вернулись, указывая на равнину, почерневшую от рядов неприятеля, как вдруг один из русских, отделившись от своих, спустился с возвышенности. Он предстал перед французским маршалом и, из желания ли щегольнуть цивилизацией, или из уважения к горю главнокомандующего, или же опасаясь слишком большого отчаяния с его стороны, облек в льстивые выражения требование сдаться!
Он говорил, что его послал Кутузов. Этот фельдмаршал не дерзнул бы сделать столь жестокого предложения такому великому генералу, такому прославленному воину, если бы у него оставался хоть малейший шанс на спасение. Но перед Неем и вокруг него находятся восемьдесят тысяч русских, и если он этому не верит, то Кутузов предлагает ему послать кого-нибудь для того, чтобы объехать его ряды и сосчитать его силы.
72
Князь Кутузов, отличавшийся необыкновенным даром слова, не умел, однако, хорошо излагать на бумаге свои мысли.