Страница 47 из 95
Рядом с князем стремя в стремя Георгий рысит, вспоминает места, где с валкой проходил, как на бродах переправлялись.
— Я, Борис, степь почуял, когда из плена бежал. Лежу днем в кустах, солнце выгревает, а запах от степи дурманит…
Вечерами, бывало, приставали корабли к берегу, купцы разминались, передыхали, а гридни их покой оберегали…
На печенегов наскочили, когда ко второму порогу подъехали. Издалека клекот и рев воды на камнях разносился. Не успели печенеги в степь уйти, как гридни бой завязали, много зарубили, а другим скрыться удалось, ночь спасла…
До устья Днепра сопроводили дружинники гостевой караван, и, только когда корабли вышли за днепровские лиманы и, распушив паруса, взяли к морю, Борис повернул гридней.
Подобно шее гордой птицы изгибается речка Лебедь, Лыбедь. Стояло на Лыбеди село Предславино, место живописное, леса сосновые, грибные, луга пойменные, заливные.
Еще князю Олегу приглянулось Предславино, и он поставил на холме княжий двор и хоромы, обнес их высоким частоколом. Дом рубленный о двух ярусах, с сенями и переходами, окруженный хозяйственными службами с тиуном и холопами.
Однако, несмотря на красоту здешних мест, Владимир редко появлялся в Предславине. Прежде бывал чаще. Но с той поры, когда отдал Предславино Рогнеде и в один из приездов сюда великого князя Рогнеда едва не зарезала его, Владимир невзлюбил Предславино.
Но Борис не знал всего этого и места здешние полюбил. Бывая здесь, ночевал в старом княжеском доме, спал на кровати, на которой, по преданиям, спал князь Олег, и мысленно переносился в то далекое время. Ему виделся мужественный образ бывшего конунга варягов, ставшего великим князем киевским, опекуна князя Игоря, положившего начало дому Рюриковичей…
Но не только Олег виделся Борису, являлась к нему и княгиня Ольга, его прабабка. По рассказам Добрыни, она была красивой и властной. Мстя за смерть мужа, она сожгла столицу древлян, а их вождей живыми зарыла в землю.
Привиделось как-то Борису, что явилась к нему старая княгиня, берет за руку и говорит:
— Ты забыл меня, Борис, а ведь я Ольгица, дочь ростовского тиуна.
Пробудился князь, к чему приснилось такое?..
Всю дорогу в Киев не покидал сон, все думал, видно, вспоминает его Ольгица.
Навестил Борис и рыбацкий стан, выбравшись из города, намерился побывать у стариков. Попустил повод, дорогой видел, как на лоскутах рожь созревает, а за ней лес светится. По правую руку Днепр замер, а впереди у поворота изба и на столбах сети. А у берега старики рыбу в корзину выбирают. Заметили князя, обрадовались:
— Думали, забыл нас!
— К ухе поспел, эвон, варится!..
Уселись вокруг казана. От ухи густой пар валит. Ел Борис и стариков слушал:
— Я, княже, с твоим отцом из Новгорода в Киев явился, когда он на Ярополка войной пошел. Давно это было, и я тогда молодым был. Когда же новгородцы домой ворочались, здесь остался.
— Чего так?
— Стрела угодила, и покуда выхаживали, к Киеву привязался, на тоню попал. Любил ловы рыбные.
— Здесь и свела судьба с Ермолаем? — спросил Борис.
— Ермолай не любит сказывать, как в холопы угодил.
Глуховатый Ермолай, кажется, не слышал, о чем товарищ говорит, он в то время доставал князю рыбу, а когда Борис уже на коня сел и со стариками прощался, Ермолай вдруг сказал:
— В холопах я, князь, оттого, что лошадь княжескую на пашне загубил. Вот и закабалили меня. Спасибо, на тоню отправили.
Отъехав от стана, Борис оглянулся, старики возились у лодки. Вот они подняли сеть, потащили на просушку. Тронув коня, Борис пустил его в рысь.
Запоздалые дожди успели выправить зеленя, они подеялись, заколосились в срок. Наливалось зерно, желтело, радовала и греча, а на огородах удался лук и капуста, репа и просо. Год, грозивший неурожаем, обещал быть щедрым. Смерды говорили:
— Дай Бог ведро, управиться в срок…
Княжий тиун Авдей уже подсчитывал, сколько возьмет в полюдье зерном и мясом, мехами и скорой, медом и гривнами.
Этим летом на торгу Авдей продал византийским гостям большую часть прошлогодней скоры и меха, а то, что еще осталось в княжеской скотнице, на солнце просушили, не доведи до греха, поточит метелица-гусеница.
Купцы иноземные неделю грузили связки с товарами на корабли. У причалов шумно: крики, споры. Тут же на земле корабелы паруса меняли. Те, у кого от времени ветер побил холстину, получали из княжьих запасов новые, закупали на торгу продукты в дальнейший путь.
В порту Борису повстречался кормчий Иван Любечанин. Плыл он нынче в страну свевов. Увидев князя, обрадовался:
— Поплывем, княжич, чать, не запамятовал, как нас море Русское едва не прибаюкало? Теперь поглядишь море Варяжское. А как там иерей Анастас?
Борис едва успевал на вопросы отвечать, как у Любечанина новые:
— Сказывают, ты, Борис, великим князем станешь?
— Аль я великого княжества жажду, Любечанин? Здесь Святополка место.
— Вы братья, вам и разбираться, а мое дело кормило в руках держать да на воду смотреть. Коли же вздумаешь в Царьград плыть на будущее лето, с радостью возьму, и Корсунянину на ладье место сыщется…
Ивану Купале на Руси всегда отдавали должное. До крещения в русалочью ночь люд шел в леса, к рекам, ждал Ивана Купалу: прыгали через костры, очищались от скверны, собирали травы целебные, водили хороводы…
В Муроме и Ростове Ивана Купалу и после крещения продолжали отмечать так же широко, как и в языческие времена. На празднование приходили к народу волхвы, вещали, звали к прежней вере.
В ночь на Ивана Купалу вышел Глеб за городские ворота, лес огоньками светился. Горели плошки и лучины, слышались голоса и смех, пели:
Глеба окликнули. За спиной стояла Василиса, молодая, крепкотелая холопка, годами постарше князя.
— Нет ли, княже, желания клад поискать?
Голос у Василисы веселый, зазывной.
— Ты в клад веришь? — спросил Глеб.
— Мне одной ведомо, где он. Коли хочешь, покажу. Там жар-цвет, княже, поищем вдвоем. Пусть они через костер прыгают, «купаленку» находят, а мы с тобой за кладом отправимся.
И повела Глеба в лес, но не туда, откуда доносились голоса, а в иную сторону.
Вот она остановилась, прислушалась.
— Приглядись, княже, папоротник темнеет. — Потянула Глеба в самую чащу, прижалась к нему горячим, упругим телом, прошептала: — Обними меня, князь Глеб.
Силен искуситель!
Наутро Глеб проснулся и долго не выходил из опочивальной. Было сладко и вместе с тем стыдно за приключившееся с ним вчерашней ночью, не знал, как посмотрит В глаза Василисе, что скажет ей. Она была у него первой, и Глеб чувствовал к ней благодарность.
Он встал, оделся. Отрок, одногодка князю, внес тазик с водой. Глеб умылся, причесался костяным гребнем, направился в трапезную. У двери повстречалась Василиса. Она поклонилась князю.
— Как спалось, княже? — Глаза у нее насмешливые. — Отыскал ли клад?
— Ты прости меня, Василиса.
— О чем речь твоя, княже?
— За случившееся.
Василиса подняла брови, сказала удивленно:
— А ничего и не было, князь Глеб, не упомню.
И удалилась, озадачив Глеба.
В избе тихо и сумрачно, хотя во дворе еще светило солнце. По избе бродил поросенок, чесал бок об угол печи. Уперев локти в стол, Борис слушал горькую исповедь угрюмого смерда.
На избу Борис вышел случайно, когда неделю жил в Предславине.
С весны и до зимы смерд пахал землю, сеял и убирал хлеб, а с первым снегом, когда работы у смерда поубавлялось, он отправлялся на охоту: ставил капканы на зверя, стрелял белок, а если находил берлогу, ходил с рогатиной на медведя.