Страница 39 из 95
Воевода в Переяславль засобирался, да князь отговорил:
— Съездим, Александр, в Берестово, на лов сходим. Сказывают, лис развелось, озоруют. Разомнемся.
Дорога накатанная, до села вмиг домчали. Еще из саней не выбрались, как на крыльцо Предслава выскочила. Воевода обнял ее, сказал добродушно:
— Экая ты у нас красавица. Годков бы тридцать мне назад, чем бы я тебе не жених.
Предслава зарделась, а Владимир, пригладив седые усы, проговорил:
— Я те, воевода, сказывал, король ляхов руку свою Предславе предлагал.
Покинула Предслава горницу, отрок в нее заглянул:
— Там тебя, князь, боярин Путша дожидается, вслед за тобой прикатил.
— Эко, и здесь сыскал! — встрепенулся Владимир.
— Впустить ли?
Отрок удалился, а вслед за ним ушел и Попович. На пороге едва не столкнулся с Путшей.
Владимир боярина встретил стоя и, едва Путша порог переступил, спросил:
— Какие вести, боярин Путша? По здорову ли Святополк?
Путша откашлялся, заговорил не спеша, тихо:
— Князь Святополк в полном здравии. Княгиня его с духовником своим от короля вернулась.
— Что передал пресвитер Илларион?
— То и поп тебе, князь, велел передать.
— Имеешь ли еще что, боярин?
— Слышал, князь Святополк сказывал княгине, по весне будто бы в Гнезно к Болеславу намерился.
— Еще что?
— Боле нечего мне сказать тебе, князь.
— Тогда иди, боярин, и покличь мне отрока.
Путша вышел, и вскорости вбежал отрок, остановился выжидающе у порога.
— Верни воеводу, — бросил ему Владимир и, склонив голову, задумался.
Нет, не признает его Святополк за отца. Ярополка кровь в нем. И Святополк так считает…
Очнулся старый князь с приходом Поповича. Поднял на него глаза, сказал, качая головой:
— Вот и снова весть нерадостная. — Усмехнулся горько. — Догадываешься, о чем речь?
Попович кивнул.
Владимир снова заговорил:
— Ведаю я одно, Александр, козни те в плоде задушить надобно, либо наперед вижу, с моей смертью большой крови пролиться.
Воевода снова промолчал.
— Как предупредить то, Александр? Знаю, не хочешь сказывать, меня жалеешь. А ты жалости ко мне не имей, да и не люблю я ее. Коли же не дашь ответа, я сам надумаю, как быть. — И махнул рукой недовольно: — Оставь меня, воевода.
Возвращались из Берестова к вечеру третьего дня. Днем мороз отпустил, однако ближе к ночи снова начал забирать. Скрипел полоз, и сани заносило на поворотах. Владимир сидел нахмурясь. Один раз на неудачную охоту посетовал: и лис действительно много, а вот на тебе, ни одну не загнали. Бывает же такое…
Потом спросил:
— Ты, Александр, когда в Переяславль намерился?
— Завтра, Владимир Святославович. На Трубеж и на Альту съезжу, там нонешним летом острожки чуть-чуть людом обросли и отстроились, как-то приживаются?
— И то так, степь — она непредсказуемая, как конь норовистый, думаешь обуздал, а он понес. Но в коий раз сказываю, там, где ты, Александр, я уверен, печенегам трудно будет прорваться.
И вдруг совсем о другом разговор повел:
— Тогда сказал те, воевода, сам удумаю и до полуночи все размышлял о словах Путши.
«Эвон, значит, разбередил тя боярин», — подумал Попович, а князь продолжал:
— И так, этак все поворачивал, поначалу решил, призову Святополка в Киев, в поруб кину, допрос сниму, прознаю, о чем еще с Болеславом намерен уговариваться. И так мне уже давно ведомо, король ляхов с ним о Червенских городах торговался. Да что там торговался, условие ставил, те, дескать, князь туровский, великий стол, а ты мне Перемышль и Червень…
— Не бери, Владимир Святославович, круто. Может, у Святополка и нет никакого злого умысла? А что встреча, чать король — отец Марыси.
— О том и я позже подумал. Ну-тко не виновен Святополк, и скажут тогда мои недруги, не своего сына, сына Ярополка в порубе держит. Да и почему Святополка, чем Ярослав лучше? Аль у него нет помысла в Киеве утвердиться?
— И то так, — согласился воевода.
— Потому и сказал себе: не торопись, Владимир, повремени, еще успеется, коль даже виновен… Однако в Киев Святополка призову и по-доброму поспрошаю, как жить дале намерен. И коли нет на нем вины, отпущу.
— Разумно, великий князь, тебе детей своих судить по справедливости.
— Нынче я наряжу гонца в Туров, да чтоб не сбежал к Болеславу, соглядатаев пошлю.
Помолчали. Показался Киев. Неожиданно воевода спросил:
— Ты, Владимир Святославович, намедни Ярослава упомянул, так отчего так со Святополком заворачиваешь, а Ярослава будто милуешь?
— Ты истину сказываешь, Александр, как поведет себя новгородский князь и какие сети почнет плести после моей смерти, седни мне неведомо, но одно знаю, ума у него и хитрости боле, чем у Святополка, да и пестун его, наставник Добрыня, в суждениях трезв.
— Тяжко бремя великого княжения.
— Да уж нелегкая ноша, мне ль того не знавать. Так, значит, поутру оттрапезуем, и я провожу тя, воевода.
С дальней дороги Путша так притомился, что не слышал, как будильные петухи пели. Пробудился от надрывного визга вепря. То кололи кабана. Вечером тиун говорил, надобно-де забить, в сало погнал.
Вспомнил Путша, когда из Берестова уезжал, Владимир строго наказал: «Ты, боярин, будь при князе Святополке глазами и ушами моими. И ежели какое коварство приметишь, уведомляй пресвитера Иллариона».
То слова великого князя, но Путша Святополку служит, и коли Святополк великим князем сядет, то быть Путше первым боярином!..
Боярыня, видать, давно уже свою половину покинула, однако к нему в опочивальную не заглядывала, боярин ей это строго-настрого запретил.
Повернулся Путша на бок, на глаза попался ковш с водой. Руку протянул, достал со столика, испил. Теплая. Выплеснул остаток на выскобленный до желтизны пол, позвал:
— Авдотья!
Никто не откликнулся. Голос повысил:
— Авдо-о-тья!
Заскрипели половицы, и в горницу заглянула молодая краснощекая девка.
— Где тя носит, — проворчал Путша. — Принеси воды родниковой.
Авдотья исчезла и вскоре появилась с наполненной корчагой.
— Поставь, — нехотя проговорил боярин и лениво прикрыл один глаз, другим поглядел в спину девке.
Прошлой голодной зимой взял он ее у кабального смерда за пять коробов сурожи. С той поры смерд свой долг не отработал и дочь не выкупил. Так и живет Авдотья у боярина в услужении.
Повалявшись еще немного, боярин надел кафтан, вышел во двор. В стороне от поварни два холопа осмаливали кабана, едва успевая подбрасывать в огонь солому. За холопами наблюдал тиун. Путша подозвал его.
— А что, Вукол, нет ли за какими смердами долга?
— Много нет, но смерды из Припятского погоста недодали десять по десять мер ржи да мяса пять туш. А горыньцы медов не наварили, сказывали, бортей не сыскали.
Путша поворотился к Вуколу. Тиун — мелкорослый, скуластый, с маленькими, глубоко запавшими глазками — угодливо ждал боярского слова.
— Припятских и горынских баб молодых возьмешь на меня. Пущай до весны пряжу готовят, холсты ткут. То и будет за их нерадение.
— Исполню, боярин.
И уже уходить намерился, как Путша сказал:
— Пускай стряпуха свежатины нажарит. А девкам накажи баню истопить да веник новый наготовить. Авдотью покличь, она спину потрет. Иди.
Нет-нет да ворохнется в душе Горясера тревога, ужли в чем заподозрил его Илья Муромчанин? Но не стало воеводы, князь Глеб все к нему присматривается.
А боярину есть что от молодого князя скрывать. Прошлым летом побывал он в Киеве и там встретился с боярином Блудом. С ним они у Ярополка в дружине служили, только Блуд в воеводах хаживал, а Горясер едва в боярскую дружину перешел. Как только стал Владимир великим князем, то выделил он Горясеру землю в Ростовском Краю. С той поры боярин и перебрался в Ростов.