Страница 13 из 95
Георгий увидел тех, кто работал на этих озерах. Они копошились в искрившейся жиже, лопатами поддевали ее и вывозили тележками на берег, складывая в скирды. Другие обкладывали бурты хворостом, поджигали его, чтобы, обгорая, соль бралась коричневой корой и не размокала под дождем.
На работном люде одежда задубелая, к постолам дощечки подвязаны, чтоб соль ноги не разъела, а руки в рукавицах из грубой холстины. За солью к озерам приезжали из Херсонеса и Византии, покупали ее печенеги и русичи. Едва валка остановилась, распрягли волов, Улька уже котел сняла, принялась за кулеш. Аверкий сказал:
— Полон котел вари, ноне едоков много будет.
К валке подошел весь задубелый, обросший волосами, едва глаза проглядывают, мужичок, узнал Аверкия.
— С прибытием, Аверкий!
— Здрави будь, Сазон, все ватажишь? И бригада все та же?
— Та, разве вот Мешко помер да Дубина не выдержал, отправился счастье искать.
— А где оно валяется, знал бы, подобрал. Ты вот что, Сазон, зови артель на ужин.
— Раз так, мы с радостью. На добрый зов добром откликнемся. За едой и о цене уговоримся. Привез-то чего?
— Холстины домотканой и крупы — гречи да еще меда и кожи.
— Холстина и кожи это хорошо, вишь, наша одежда и постолы колом стоят. А нет с тобой гривен, либо, как прошлым разом, карман дырявый?
— Не глумись, Сазон, я тебя не богаче, меня нужда на варницу гонит.
— Ну да ладно, ни ты меня, ни я тебя не обидим. А у костерка уж не твоя ли дочка, Аверкий?
— Улька моя.
— Красна. — Атаман нахмурился, сказал с печалью в голосе: — Не случись у меня беда, не убей тиун моего сына Васюху, женил бы я его на твоей Ульяне. — Встряхнул лохмами. — Бери, Улька, торбу да иди за мной, я тебе соли царской отсыплю на счастье.
Издалека завидев подъезжавшего князя, караульные распахнули ворота, и Святополк въехал в город. Миновав предместье, где селился люд, промышлявший ремеслами и огородничеством, князь направил коня к детинцу. Простучали копыта по бревенчатому мосту через широкий ров, и Святополк остановился у княжеских палат.
Хоромы у туровского князя рубленые, не то что у великого князя киевского. У Владимира Святославовича дворец, а у Святополка хоромы чуть больше боярских.
С порога князь велел истопить баню, долго парился, смывал усталь. Лежа на полке, в коий раз мысленно перебирал дни, проведенные в Киеве, и по всему получалось, съездил попусту.
В трапезной уселись за столом Святополк с дворским да еще боярин Путша. Ели не спеша, стряпуха подала щи горячие, прямо с огня, пышки ржаные, их Святополк с детства любил, вели разговор не таясь, кого остерегаться.
— Постарел великий князь, осунулся, — говорил Святополк, — угасает жизнь.
Дворский кивнул:
— Не тот, не тот Владимир, какой полки водил в Болгарию и на Корсунь.
— Значит, сказываешь, княже, Борису над нами стоять? — спросил Пуша. — А у него, поди, и борода не пробилась, на губах молоко гречанки не просохло. Обижает, обижает Владимир дедовские обычаи, испокон старший по летам князем киевским оставался.
— Да уж, видно, Борису над нами княжить.
— Борис ныне в Царьград намерился. — Святополк отложил ложку, потянулся за мясом, горкой возвышавшимся на доске.
— Говоришь, к грекам поплывет? — спросил Путша. — Ужли кровь заговорила?
— По всему так, — согласился князь.
— Авось на порогах печенеги переймут, и стрела на Бориску сыщется. — Путша вытер льняным рушником вспотевший лоб.
Дворский поддержал:
— Дай-то Бог.
Святополк поморщился:
— К чему так, не взывайте к Богу, бояре. Что гонец из Кракова?
—: С той поры как ты, княже, в Киев отъехал, не являлся.
Святополк хмыкнул:
— От короля не жду, а Марысе пора и вернуться, засиделась у отца.
— По всему, скоро увидишь княгиню.
— Митрополит духовника в Туров шлет, пресвитера Иллариона.
Путша рассмеялся:
— То-то подарок Рейбергу. Римлянин мнит себя в Турове папой. Марысю поучениями одолел. Видно, намерился туровцев в веру свою обратить.
Святополк прервал его:
— Вы, бояре, такими речами меня до греха доведете. Великий князь и так гневается. И все, что в Турове творится, ему ведомо.
Путша руки развел:
— Откуда?
— Сам гадаю. Однако стоило Болеславу раз появиться в Турове, а великий князь с меня уже допрос снимал, да не единожды.
— Занятно!
— Занятно аль нет, но так оно было, и Онфим тому свидетель.
— Ну что ж, поостережемся.
— Видать, завелся в Турове соглядатай великого князя.
— Познать бы — кто?
— Уследим!
— Уж не из твоих ли холопов, княже? — Путша посмотрел на Святополка.
Князь лоб поморщил:
— Будто и нет таких, однако присмотреться не мешает.
Онфим головой повертел:
— Лишку хватил, Путша. Когда бы кто из холопов, да как в Киев сообщит?
— С гостями торговыми.
— Вестимо! Ты, дворский, глаз с холопов не спускай.
Малый княжеский шатер стоял на корме, но так, что не закрывал видимости рулевому. Борис только спит в шатре, а все остальное время проводит с ладейщиками, с ними садится за весла, поднимает паруса, всматривается в берега с редкими дубравами. Пели птицы, ворковали горлинки, а ночами слышался переливчатый свист соловья.
Где-то здесь начало лесостепи, безлюдной, с землями сочными, никогда не знавшими сохи, вековая целина. И не бывать в этом краю селам и городкам, пока будут угрожать ему орды кочевников.
Мысль Бориса перебрасывается, он думает, что скоро ладья причалит в константинопольском порту…
Римская империя! Варфоломей и Анастас так много рассказывали княжичам о ней, что Борису казалось, он бывал там, Константинополь виделся ему и во сне. Царьградом называли его русичи, городом Константина звал столицу Византийской империи отец, великий князь Владимир.
Видно, разговоры об империи, красоте Константинополя и зародили у Бориса желание побывать в нем. А может, правы те, кто утверждал, что в нем заговорила кровь матери.
Так ли, нет, но Борис и сам не мог ответить на этот вопрос.
А еще он хотел проделать путь, каким ходил на Царьград великий князь Олег. Борис благодарен отцу, позволившему отправиться в такую дальнюю дорогу, а в проводники по Днепру и морю выделил самого опытного на Руси мореходца Ивана Любечанина. Когда тот зычным голосом отдает команды, его слышат на всех ладьях. Гости торговые Любечанину верят, когда он ведет караван ладей, успех всегда обеспечен.
Рулевому немало лет, он ровесник великому князю и, как Владимир, крупный и грузный. Иногда Любечанин разговаривал с Борисом, вспоминал, как водил ладьи великого князя к Херсонесу. О днепровских порогах рулевой высказывался с почтением. Грозные — да, но и страшиться их нельзя. Одолеет страх, быть беде.
Время к обеду, и ладейщики разожгли очаг. В котле сварили мясо, выложили его на кожу и, порезав на куски, принялись за еду. Запивали мясо отваром.
Ели жадно и быстро, а насытившись, снова сели на весла.
Одна за другой плыли ладьи под разноцветными парусами. Вот уже в стороне остался Переяславль, а до него водой верст сто двадцать, миновали Каневское поселение, впереди пороги. Их несколько: Ессупи и Неясыть, Напрези и Шумный, Крарийская переправа, где печенеги убили его деда, храброго князя Святополка.
За много верст послышался неистовый гул порогов. Суров и безжалостен Днепр на порогах. Гул нарастал, бушевал и наконец взревел.
А накануне Иван Любечанин велел ладьям пристать к берегу, спустили паруса, подошли на веслах.
— Ну, други, когда понесет, поспешайте в подмогу, вертеть почнет, в воду и шестами держите, по течению направляйте, да остерегайтесь днища, ино в лепешку сотрет… Животы едой не набивайте, легче работаться будет. И еще, товары на берег снимите.
И вот уже понесло, закружило княжескую ладью. Посыпались мореходы за борт, упёрлись шестами, сдержали. Борис со всеми, не дают течению протащить ладью по гальке, ударить о камни и валуны. Вода кипела, бурлила, и казалось, нет с ней сладу. Однако первый порог позади, а впереди еще и не один.