Страница 12 из 95
За митрополичьим подворьем домик иерея. Жилище ему срубили те же мастеровые, что поставили палаты митрополиту. Остановился Анастас у калитки, мимо монах прошел, поклонился, а иерею вспомнилось пожелание великого князя иметь на Русской земле монастыри.
В пользе монашества иерей Анастас убежден. И не только потому, что оттуда проповедники пойдут по всей Руси, но и появятся свои летописцы. Кому как не монахам-книжникам писать летописи, истории княжеств.
Едва Анастас за ручку двери взялся, как позади услышал шаги.
— Отче, — сказал догнавший его инок, — владыка зовет.
Иерей заторопился к митрополиту. Разговор с Иоанном был недолгим. Скорее не разговор, митрополит совета спрашивал.
— Вчерашним вечером посетил меня туровский князь Святополк и просил дать ему духовника. Жаловался, папский прелат Рейнберг одолевает, склоняет к вере латинской. Намерился яз послать в Туров пресвитера Иллариона. Не совершаю ли яз ошибку, иерей, ты пресвитера Иллариона лучше меня знаешь.
— Владыка, пресвитер Илларион духом крепок и католику даст отпор достойный.
Митрополит кивнул головой:
— Ты, иерей Анастас, развеял мои малые сомнения, ибо на туровского князя Святополка не только прелат папский давление оказывает, но и король Болеслав, а он ревностный сторонник веры латинской.
Одиноко Святополку в отцовских хоромах, неприкаянно. Борис попрекнул, дескать, злобствуешь на меня, Святополк. Но забыть ли Святополку отрочество, когда великий князь из всех детей Бориса и замечал. А не так ли ныне? Борис все в любимцах ходит. В отроческие годы посеял боярин Блуд в душе Святополка подозрение, что не Владимир отец его, а Ярополк. Сомнения начали рассеиваться, когда великий князь выделил ему Туров, город не ниже других городов земли Киевской. Через Туров лежит дорога торговая из Киева к морю Варяжскому, и многие гости не через Новгород, а туровского пути держатся, где речной узел: Струмень и Припять, Случь и верховья Немана.
На этом пути Гродно и Слуцк да иные поселения славянские…
Но вот дошли в Туров слухи, что будто бы Владимир мыслит посадить после себя киевским князем не по старшинству, как испокон велось, а Бориса. В Киеве Святополк в этом убедился, а встреча с Блудом пробудила сомнения в отцовстве Владимира.
С этими неспокойными мыслями намерился Святополк покинуть Киев, собрался просить великого князя отпустить его, да тот сам позвал. Усадив рядом, повел строгий разговор:
— О прежнем речь моя, Святополк. Ты хоть и отрицал, что с королем ляхов противу меня уговаривались, но я в ответе твоем сомневаюсь. Было ли такое, признайся.
Не ожидал Святополк такого вопроса, развел руками:
— Таких речей не вели мы, отец.
Пристально посмотрел Владимир в глаза Святополку:
— Гляди, туровский князь, коли слухи о том подтвердятся, а ты замыслы короля ляхов скрываешь, постигнет тя суровая кара…
Потер седые виски, снова сказал:
— От митрополита слышал, ты в духовники попросил Иллариона, выбор твой одобряю, ибо с Марысей католики в Туров ровно саранча налетели. От них подальше держись, Святополк. — И, взяв его руку в свою, добавил: — Римлянам палец протяни, ладонь отхватят, дашь ладонь — руки лишишься.
Святополк с Владимиром в душе согласен. Болеслав уже вел речь о Червенских городах. Однако признаться в том не решился. Ну как обвинит его великий князь в измене…
— Хочу в Туров воротиться, отец, — промолвил Святослав.
— Не держу, но помни, короля ляхов не привечай и сам к нему не тянись, ино веру в тебя потеряю, и тогда не будет те прощения…
Триста верст от Киева до Турова. Места ближе к Турову лесные, болотистые, зверя всякого не мало, туры водятся, оттого и город Туровом назвали. А уж грибов и ягод, не ленись, собирай.
Со Святополком дружина малая, десятка два гридней, от лихих людей защита. Случалось, нападали они здесь, особенно когда ладья какая без надежного караула плыла. Окружат ее ватажники на быстрых челнах, ограбят и скроются в лесах…
Тревожно в душе Святополка. Киев покидал, никто не проводил. А с вечера Борис сказал:
— Не держи на меня обиду, брате Святополк, я тебя завсегда старшим чту.
Усмехнулся Святополк, хотел спросить, поди, так будет, пока на киевский стол не сядешь? Да смолчал, иное промолвил:
— Добро бы так…
Рядом с князем, стремя в стремя, дворский, бярин Онфим. Время к полудню, и боярин замечает:
— Не пора ли, князь, дружине отдых дать, семь ден в седлах, только ноне верст десять кинули.
— В Турове отоспятся, — недовольно буркнул Святополк. Но вскоре, заметив впереди на лесной окраине поляну, сказал: — Пусть гридни коней расседлают, часок-другой дадим им передых…
Пока гридни костер разожгли и кашу варили, Святополк на войлочном потнике уселся, обхватив руками колени, смотрел, как дым высоко поднимается над лесом.
Подошел Онфим, уселся рядом.
— А что, дворский, не пытал ли о чем тя великий князь? — спросил Святополк.
— Князь Владимир нет, а боярин Блуд в гости зазвал, все спрашивал о тебе, князь, и как живешь, и случается ли королю наезжать в Туров. Я ему и ответствовал, что князь туровский не милостью Болеслава княжит, а с руки великого князя киевского…
Вздохнул Святополк. Ах боярин Блуд, боярин Блуд, чего же в тебе больше, добра ли, зла?
Уже когда тронулись дальше, Святополк вспомнил, как Блуд звал его в гости, вздохнул:
— Поди, угощал бы, а сам в душу ко мне лез.
Дворский не расслышал, переспросил:
— Ты это о чем, княже?
— Да так я, сам с собой. Неспокойна душа моя.
Ночь перед отплытием Борис не сомкнул глаз. Спать не хотелось, мысли уносили молодого князя в город, о котором он думал не единожды и в котором мечтал побывать. А накануне отец обнял его, сказал:
— Не для праздного любопытства отправляешься ты в далекий путь, а познания ради. Византия — могучая империя, но помни, сыне, Русь Киевская приходила ей на подмогу. Смекаешь ли, какой урок? Отдавая должное империи, помни о силе Руси, о стены киевские сколь раз печенеги разбивались. Не уподобляйся птице сороке, какую блеск манит, ты орлом над Царьградом пари и помни, князь Олег его ворота потрясал… А еще в пути забудь, что князь ты, с ладейщиками едешь и труд дели, Днепр и море возмужанию твоему поспособствуют. К голосу старшего рулевого Ивана Любечанина прислушивайся.
Едва рассвет тронул небо, прокричал петух, отсчитывавший кораблям время. В плавании петух будет звонкоголосо будить мореходов, напоминать им о земном бытии…
Начали гаснуть звезды, и ладьи одна за другой на веслах отошли от причалов. Сначала ладья князя Бориса, за ней ладьи купцов киевских. Гомонили на пристани провожающие, но Борис не слышал их. Он стоял у борта, высматривал отца, хотя знал, на берегу его нет. Владимир сказал еще вечером:
— Я, сыне, провожать тебя не явлюсь, боюсь, как бы слезу не ронить. Видно, старость подобралась. Ждать буду, вот тогда и встречать выйду.
Медленно отдалялся город, сначала не стало видно и люда, теснившегося на нем, затем скрылись домики и избы предместья, постройки на Горе, а вот уже не стало видно стен крепостных и стрельниц.
Посмотрел Борис на небо, звезд нет, и только подрагивала утренняя звезда, скоро и она погаснет. Покачивается ладья, взмах и всплеск весел, еще взмах и всплеск. Вышли ладьи на течение реки, подняли паруса ладейщики, и корабли один за другим потянулись вниз по Днепру.
— Смотри, князь, любуйся, — обронил молчавший до того Анастас. — Такую красоту только по возвращении узришь.
Таврия встретила валку суховеем. Он задул на перешейке, обдавал жарой. Огнем перехватывало в горле, обветривались губы. Хотелось пить, но Аверкий предупредил: Таврия на воду скупа, где ни копни, одна горечь.
Артельщики с нетерпением ждали встречи с соляными озерами. К ним они подъехали только к обеду следующего дня. Здесь, у Гнилого моря, озера казались мертвыми. Наполненные соленой морской водой, в летнюю пору озера пересыхали, покрывались соляной коркой, у берега — тонкой, дальше — толще, и она от ярко-розовой переходила в бледную.