Валютчики

— Вы про него ничего не знаете?

— Откуда. Увидели, когда сели поминать старуху, — пожал плечами один. — Дед из соседнего дома сказал, мол, заберите. Все равно двери с окнами заколачивать. Одна жила.

— Может, с дедом — соседом чаи гоняла.

— Кто ж признается. Это ихняя жизня.

— И то правда, — согласился я. — Сколько просите?

— Без понятия, — сунул бычок в карман тот мужчина, что разговаривал со мной. — До автобуса тащили, на автобусе везли. От Ворошиловского на горбу перли. Посчитай.

— На Дону никогда не прогадывали, — засмеялся я. — Если бы не водка, богаче края не было бы.

— Здорово подметил, — откликнулся второй мужчина, пониже, пошире в плечах, погрубее в наружности. — Если бы, да кабы, да рожали бы прямо казаков бабы. Триста рублей не жалко, без торговли отдадим.

— Говорите, цены не знаете, — подковырнул я. — Никогда не сталкивался с подобными вещами.

— Деньги на бочку и разбежались, пока менты не пристроились, — забасил квадратный. — Они цену скажут.

— Согласен купить за двести рублей.

— Двести пятьдесят, мы пошли на автобус, — махнул рукой первый мужчина.

— Сорить деньгами охоты нет.

— За сколько решил к рукам прибрать? — начал гоношиться квадратный. — Задарма отдать?

Черта донцов лезть на рожон или отвернуться, когда спросят, где находится контора, улица, вызывала ответную негативную реакцию, в крайнем случае, недоуменную усмешку.

— Задарма неси обратно, — сплюнул я под бочку. Рынок успел истрепать нервы до состояния лыковой мочалки. — Двести тридцать рублей. Цена окончательная.

Квадратный перемялся с ноги на ногу. Его уже не интересовала ни стоимость самовара, ни сам аппарат. Закаленных в драках прирожденных бойцов наезжало на рынок много. Слабым местом было то, что по поводу и без оного дубасили они исключительно земляков, поджимая хвост перед любым смуглым инородцем. То ли местное население лучше знало зверьков с азиатами, потому что в жилах текла часть тоже ихней крови. То ли кацапы с хохлами были активнее. Засунув барсетку за полу куртки, я похлопал перчатками друг о друга, давая понять, что казачьему «еленю» с ветвистыми рогами здесь делать нечего.

— Двести тридцать, — повторил я, осознавая, что связываться с пропившимися колхозниками по меньшей мере стыдно, не говоря о приличии. Потому и злые, что брошены всеми, в том числе Москвой, на половине неизвестно куда ведущего пути. Их обманули. Ограбили, оставив молодых, крепких, доживать век как дряхлых стариков. — Двести тридцать. Копейки сверху жалко.

— Давай, — сказал первый мужчина, косясь на друга. — Все равно никуда не приспособишь.

— Не ошибись, когда отмусоливать будешь, — хрипло повторил за ним квадратный. — Я проверю.

— Когда отсчитаю, носом ткну. Сапог раздолбаный.

— Своими бабками мы утремся сами. — сбавил тон квадратный. — Шевелись, морячок, на автобус опаздываем.

— Пошел ты… Сказал бы спасибо, что от рухляди избавился, — протягивая купюры первому мужчине, по инерции оскорбил я донского крестоносца с рогами на башке.

— Пошел ты сам, — забывая меня, отбрехнулся квадратный.

Некоторое время я смотрел мужикам вслед. Потом задумался над приобретением. Ну и что, что дореволюционный. В музеях полки забиты. Вместо раскручивания на выгодных сделках, снова влез в говно по самые некуда. Надо искать консультанта, купца. Если они еще интересуются. Принесут крупную сумму валюты, ни отбежать на рынок, ни перепродать возможности не будет. Подхватив самовар, заспешил к палочке — выручалочке, хитровану Красномырдину. Тот как раз обслужил женщину с таксой на поводке.

— Брат, взял, не знаю, для чего, — издали запричитал я. — Не в женский половой орган, так в Красную гвардию. Давай посмотрим, за что деньги заплатил.

— Писатель, дуй с добром куда подальше, — окинув самовар беглым взглядом, посоветовал Красномырдин. — Здесь не пункт по приему цветных металлов.

— Одна идея родилась, — оживился я. — По сколько принимают за килограмм?

— Приволокешь туда, скажут.

— Далеко? — не унимался я.

— Меня это не колышет.

— Взвесить здесь нельзя?

— Заколебал, — нос у Красномырдина налился нездоровой лиловостью. — Иди в мясной павильон, там весы с платформой, на которой взвешивают рога с копытами. Пристрой приобретение.

— Виталик, я заскочу на минутку в ларек, — попросил я. — Попробую рассмотреть, какого года выпуска и кто мастер.

— Облизывай, не жалко. Кроме как на лом, все равно не приправишь. Разве, на рынке нумизматов найдется дурак. Вроде того, который скупает иконы, изделия из серебра. Но фарцовщика давно не видно.

Слова тоже являлись ценной информацией. Я выпустил из виду похожего на деревенского пастуха, голубоглазого скупщика икон и серебряных конфетниц. Вооружившись шилом с надфилем, принялся очищать забитые грязью буквы с цифрами. Вскоре проявились первые значки. Слово оказалось длинным с твердым знаком на конце. Сумел разобрать: «Хлебниковъ» с дореволюционным «е». Фамилия располагалась в овальной рамочке. Над нею двуглавый орел с атрибутами власти в разбросанных лапах. Рядом почерневший от времени круг с цифрами и знаком. В один из моментов спешного старания почудилось, что цифры складываются в число «84», рядом женская головка. Испарина покрыла лоб, за ушами заструились струйки пота. Если так, то самовар отлит из серебра. Под надфилем блестела царская медь. Красноватая, желтовато — золотистая. Но медь. Еще прилежнее взялся выковыривать грязь из пазов. Круг засверкал, разобрать, что было выбито, не представлялось возможным. Понял, если усердствовать в том же духе, затру обозначения напрочь. Схватился за выгравированные сбоку медали с гербами. Награды с парижских, венских, берлинских выставок. Среди них попались два герба — московский с Георгием Победоносцем на коне, копьем поражающим Змия, еще один, родовой. Боярский. На медалях годы с 1875 по 1883 год. Значит, самовар сделали во времена правления Александра Второго, но призы он продолжал завоевывать и при Александре Третьем. Странно, почему не видно года выпуска. Русская промышленность, культура, цену ведали. На любом изделии проставлялось клеймо мастера с временем изготовления под знаком имперской мощи — двуглавым орлом. Я отыскал дату под фамилией хозяина производства. Самовар выпустили в 1875 году. И он пошел гулять по международным павильонам. Интересный экземпляр. Придется ждать прихода пастуха. Рассовав подсобные принадлежности по карманам, взял самовар за ручку, вышел из ларька.

— Спасибо, Виталик, — поблагодарил я коллегу. — Ты набор ложек на столе забыл. Или так и надо?

— Каких? — насторожился Красномырдин.

— Посмотри.

— Все при мне, — зыркнув, отмахнулся тот. — Видишь, в Карлсона превратился. Пропеллер в задницу вставить и поскакал по крышам.

— Возьмет какой, будешь потом бегать.

— Что ты… как за свое. Это Пахлак стальные забыл. Оно тебе надо?

Позвенев ключами, на всякий случай Красномырдин зашел вовнутрь. Дождавшись, пока появится снова, я поговорил на общие темы, подался на место. Сумрачный вечер превратился в темно — синий сгусток прошитого выхлопами машин с плавающими пятнами света воздуха. Автомобилей на улицах не убавлялось. Потоком текли они по дорогам, на ремонт которых ушло столько денег, что можно было бы выстроить новые города с проспектами, с насаждениями вдоль обложенных камнем тротуаров, со скамейками, памятниками предкам. Как в чистеньких Германии с Францией. Про Америку лучше промолчать — до того настряла в зубах. Когда там что-то случается, наши люди радуются как дети — так любят жителей страны с другого бока голубенькой планетки. Проявляется неистребимая зависть, зависимость от дяди, который должен принести, положить в рот, чернеющий не чищенными зубами. Но непременно поделиться заработанным собственным горбом.

А может, на ремонт не потратили ни копейки. Или две копейки — заплатки видны.

Не успел умоститься на бугре, как заметил того пастуха, о каком вспоминали. Бывает, выбежишь из дома, пройдешь до остановки, автобус как раз подъезжает. Редко, но метко.