Валютчики

— Посмотрел, тебя нет, — мягким голосом заговорил скупщик икон. — Что в руках? Похоже на самовар?

— Он самый, — согласился я. — С медалями, гербами. Главное, в рабочем состоянии.

— Продавать будешь? Или есть заказ?

— Есть и заказ. Но коли на тебя наскочил, будешь первым.

— Тогда давай глядеть.

Мы прошли в недавно открывшуюся дешевую аптеку. Пристроившись в коридорчике, склонились над товаром. Нацепив очки на веревочках, иконник запыхтел паровозом на подъеме. В дверь входили и выходили люди, оглядывались. Наконец, похожий на окончившего десять классов пастуха, иконник разогнулся, сунул очки в карман старенького пальто.

— Не знаю, с чего начать, — произнес он.

Он говорил тихо и убедительно. Спорить не стоило. Не согласившись с доводами собеседника, бормотал задумчивое «да», уходил. Новый контакт наладить было трудно. Я решил замкнуться, нежели делиться неграмотными впечатлениями.

— Медали интересные, — Пастух покосился в мою сторону, оценивая, на сколько просвещен, или успели натолкать. — Гербы тоже необычные. Один московский, второй, кажись, псковской. К чему выгравированы, непонятно. Хлебникова знаю. Занимался не только ложками, вилками, салатницами. Был поставщиком Двора Его Величества по части чайных принадлежностей. Что выпускал самовары, знал, но не видел. Скорее всего, не попадались на глаза. Может, Хлебников и являлся главным их производителем.

— Я пытался отчистить обозначения под одной из ручек, — осторожно включился я, понимая, что иконник полностью просвещать не собирается. Это его хлеб. — Не знаю, запилил, или можно разглядеть.

— Там стоит фамилия заводчика «Хлебниковъ», сверху герб Российской империи, — иконник спрятал хитринку, огладил выбритые щеки. — Внизу проставлен год выпуска самовара 1875, время правления Александра Второго. Думаю, без меня разузнал.

— Естественно, — не стал отпираться я. — Закорючки рядом разгадать не смог. Кружок с правой стороны от инициалов. У тебя лупа сильнее. Что там выбито?

Некоторое время иконник изучал выражение моего лица. Затем вытащил потрепанный справочник, принялся поглощать содержание. Я вежливо переминался с ноги на ногу. В голове проскакивала мысль, что поступаю неправильно. Оставил бы купца с самоваром, а сам потихоньку крутился. Неизвестно, во сколько оценит товар фарцовщик. И деньги не вернешь, и клиентов потеряешь.

Пастух закрыл книжку. Подняв самовар, прикинул вес. Приблизил к глазам боковину с медалями.

— Триста рублей даю сейчас, — начал он. — Если окажется, что об изделии поведано в книге, расклад будет особым.

— Три сотни как за цветной металлолом? — не удержался я от подковырки, хотя полчаса назад мечтал сдать покупку на червонец дороже от истраченной суммы.

— Это предоплата, — пояснил иконник. — Положения сумма не улучшит, зато будет повод не расстраиваться, что деньги заморожены. Ты взял самовар не за тысячу рублей?

— Обошелся в двести тридцать, — согласился я. — Но покупал с расчетом наварить.

— На то и базар. Вещь заберу, приведу в порядок. Но это в случае, если дойдет до продажи. Надеюсь, споров не возникнет.

— Работали вместе еще при ваучерах, — подтвердил я. — Если выйдет, как предполагаешь, какой процент хочешь взять?

— Выручку поделим пополам за вычетом трехсот рублей, которые останутся у тебя. Не забывай, купца беру на себя.

— Еще вопрос, а если не получится?

— Я выкупил самовар за триста рублей как лом.

— Забирай.

Прошло дней десять. Пастух не давал о себе знать. Сомнений в его порядочности не было, бабки тоже вернул. Но самовар представлялся неординарным. Упускать икряного лосося за бесценок никто не горел бы желанием. С набором рукописи на компьютере с переводом на пленку началась непонятная канитель. Я принялся наведываться в издательство едва не через день. Спрашивал у девочек студенток о делах. Те пожимали плечами, мол, рукопись на полке, не раскрывалась. Директора поймать оказалось невозможно. Больше никто данные вопросы решать не имел права. Начало доходить, что за обещанный месяц не то, что выпустить книгу, набрать не успеют, потому что за компьютерами практикантки. Они подолгу разглядывали букву на экране, словно знак выпал из другого алфавита. Скандал с женой Пучкова привел к отторжению от услужливо распахнувшего двери издательства. Входить в компьютерный кабинет запретили. Осталось ждать приезда директора из командировки. Он появился через две недели. Маленький, толстый, воняющий сытными испарениями перекормленного тела. Высказав все, что думал по поводу издательства, я потребовал деньги. Пучков разродился пространной речью, мол, великие замыслы заставляют срываться с места ради возрождения национальной культуры. Через час я забыл, зачем приходил. Удовлетворившись заверением, что он сам будет контролировать продвижение рукописи, ушел, привыкая к новой дате — середине лета.

Заметил с недавнего времени особенность: когда на пути возникали препятствия, просыпалась дополнительная энергия. Расставшись с мечтой о выпуске книги за один месяц, с большим рвением впрягся в работу. Пучков проплывал мимо на базар за тем, что Бог пошлет. Иной раз Тот наваливал столько, что короткие директорские ноги принимались вспахивать покрытую слоем асфальта почву. Я собрал волю в кулак в ожидании своего часа, дорожа каждой копейкой. С женщинами решался обойтись бутылкой вина с парой шоколадок. Или вовсе не отвечал на предложения.

В конце февраля, не успел поздороваться с подружками из магазина Леной с Риточкой, занять законный бугор, как увидел торопящегося ко мне Бандеру. На сытом лице отражалась печать тревоги. Кивая бритой головой Хохол отдышался, заговорил:

— На Западном двоих валютчиков замочили. Менты говорят, из «Стечкина».

— Когда? — подобрался я.

— Вчера днем, — Бандера посмотрел на меня. — С ними баба стояла. Она рассказала, что один из менял отпустил клиента, начал барсетку застегивать. Проезжавшая мимо машина тормознула, из нее вышел длинный парень с пушкой. Поговорили пару минут, валютчик барсетку закрыл. Парень сделал два выстрела. В грудь и в голову. Напарник побежал. Длинный и в него всадил две пули. Деньги забрали.

— А где был охранник? Рядом сберкасса, — я понял, о каком пункте идет речь. В прошлом году там тоже убили валютчика. — Почему его не предупредили, чтобы открывал огонь на поражение. Кто мочит? Быдло трусливое как бродячие псы. Или ментам мы на хрен не сдались?

— Только догнал? — смахнул пот коллега. — Целые банды из бывших ментов, прибавь дембелей из горячих точек. Отморозков.

— О чем говоришь, давно понял. На рынке как нигде видно, чего стоит отечество. Это дурдом. Даунизмом пользуется часть людей, раскусивших «особый путь России». Из кожи лезут, чтобы проскользнуть в менты, инспекторы, ревизоры чуть не по Гоголю. Не лучше других, но с нюхом острее, чем у многих. Они замкнуты на себя.

— Им не до нас, — кивнул Бандера. — Криминал это чувствует.

— Человек обязан благоволить своей нации, чтобы окружающие уважали самого. Разве русский русского признает? Так унижают друг друга, что готов сквозь землю провалиться. На себе испытал. Приехал к младшему брату, а он третий день не просыхал. Я начал укорять его, выпроваживать друзей. Те притихли. Вдруг брат отвязался на меня, мол, кто ты такой, чтобы командовать. Товарищи подняли гогот. А тот так разошелся — циркач. Указал на дверь мне, старшему брату, за несколько лет единожды приехавшему. Ради клоунства перед ничтожеством уничтожил меня. Легко ли теперь простить его?

— Представить не могу, — покачал головой коллега. — На Украине, особенно западной, подобные случаи исключены.

— В России они в порядке вещей. Вылезла дурь, и путь к родным стал труднее. Видишь, два брата картошкой торгуют. Дня не проходит, чтобы не подрались. Кавказцы специально собираются, чтобы потаращиться на скудоумие.

Перебирая ремешок барсетки, Бандера постоял еще немного. Не раз подходил он по другим проблемам. Убийство двух валютчиков я объяснил не просто, мол, у менял крупные суммы, поэтому негодяю трудно пройти мимо, а шире, с точки зрения национального характера. В Германии немцы пачки марок из сбербанка прятать не пытаются, но убийства редки. Больше на бытовой почве.