Страница 98 из 119
— Это от Славочки, сынок, из лагеря, где он сидит, — пояснила она. — Привезли от него сообщение.
За порогом ухмылялись два приблатненных типа. Я пожал плечами, отступил в сторону, не зная, что делать.
— Приглашай, мать, весточку от сына привезли, — развязным голосом сказал один из них, широкоплечий красномордый увалень с неспокойными глазками. Несмотря на природное здоровье, видно было, что лагерные горки его изрядно укатали. — Неужели у тебя не найдется бутылки водки?
— Не знаю, ребятки, что делать. Сын написал, чтобы в дом никого не запускала, — растерянно забормотала мать. — Ладно, что с вами делать, проходите. Только давайте договоримся, выпьете и сразу за дверь.
— Об чем базар — вокзал, мать, мы все понимаем.
Оба быстренько проскочили на кухню. Я укоризненно покосился на мать, но та уже выставляла на стол закуску и бутылку водки. Один из вызывающих неприязнь уголовников щелкнул выкидным ножом, порезал колбасу на кружки, второй сорвал зубами пробку с пузырька. С первого взгляда можно было понять, что это отбросы общества, ни на что неспособные, алчные, со звериными инстинктами. На ростовском базаре этот тип людей иногда появлялся тоже, но вели себя они смирно, вежливо, инстинктивно чувствуя, что вмиг могут заработать неприятность в виде ответного пера в бочину. Но здесь был не Ростов, а маленький захудалый городишко Козельск с тихими домашними жителями, в котором каждый скот мог чувствовать себя королем, были бы здоровье и желание. Резкий контраст между ростовскими уголовниками и здешними сразу бросался в глаза. Козельские действительно имели первобытное обличье, повадки. Как-то один казак в форме утверждал, что с черножопыми договориться о чем-то невозможно, потому что они просто не понимают. Их нужно только мочить. Если утверждение человека, с пеленок соприкасавшегося с лицами кавказской национальности, было правильным, то его стоило смело применить по отношению к сидящим за столом русакам. Я занервничал. Во первых, слабость от пережитого еще не прошла, в мускулах не чувствовалось достаточной силы, во вторых, боль в животе не проходила, сковывая движения. В третьих, если что начнется, а я понимал, что задраться они могут в любой момент по любому поводу, то размахивать ножами в доме престарелой матери просто неприлично. На улицу привыкшую к закоулкам темную мразь, не вытащить. Зачем она запустила их в дом, неужели неясно, что это не люди, а обыкновенное быдло без чести и без правил. Если брату приходится вращаться в подобном обществе, то нетрудно представить, в кого он превратился.
Выпив по полстакана водки, поддатые еще до прихода гости завели между собой неспешный блатной разговор. Лагерный язык, как всем бывшим «совкам», оказался мне более-менее понятным. Над кем-то установить контроль, кого-то срочно «пощипать», а кому пора «подвинуться». Проскользнуло имя местного авторитета, слышанное мною от брата Владимира. В коротком, на ходу, диалоге о ситуации на современном рынке, он пояснил, что к милиции за помощью давно не обращается. Сегодня менты не только бессильны, но и сами не прочь урвать изрядный кусок без конкретной подмоги. На халяву. Козельских бизнесменов контролирует одна из подмосковных группировок. Делается все очень просто, в месяц раз наведывается небольшая кодла рэкетиров на иномарках. Держатели ларьков и магазинчиков отстегивают положенную сумму. Во время контакта фирмачи выкладывают обиды, претензии друг к другу, к местной шпане. Крутые ребята быстренько наводят порядок и сваливают. Все предельно просто. Никаких договоров, актов и прочих бумажек. Жесткие законы держатся на одном железном слове, если возникает необходимость, подкрепленном решительными действиями. Кто попал в упряжь, имеет право выскочить из нее лишь без собственной шкуры — чистеньким до внутренних органов.
Заметив, что я невольно прислушиваюсь к беседе, красномордый бугай плеснул водки в стакан:
— Выпей, чего ты на корточках затих, — протягивая стакан, сказал он. — Ждешь, когда распахнут ворота в зону?
— Он не пьет, сынки, — как-то неуверенно посмотрела на меня мать. — Нельзя ему, живот расстроился.
— Или правда вмазать с солью, — поморщился я. — Говорят, что помогает.
— Еще как, — подтвердил второй гость, смуглый худощавый парень лет тридцати. — Получше сырых яиц.
Приняв стакан, я бросил в него соли, размешал и выпил. Пойло показалось противным до отвращения. Красномордый сунул в руку маринованный огурец, внимательно всмотрелся в лицо:
— Торчал на зоне?
— Сто лет бы она… — попытался перевести я дыхание.
— Ты что это, мужик? За такие слова и в рог недолго заехать, — сузил поросячьи глазки бугай.
— Он писатель, сынок, — торопливо сказала мать. — Откуда он знает про зоны, про лагеря. Это Славочка наш, дай Бог ему терпения, не вылезает. Как попал, еще восемнадцати не было, так до сих пор мучается.
Красномордый хмыкнул, медленно отвел колючий взгляд. Гости молча выпили, затем разлили остатки. Буквально на глазах они крепко захмелели.
— Ставь еще бутылку, мать, — потребовал красномордый. — Мы с твоим сыном не просто знакомы, а вместе тянули срок. Знаешь, что такое особняк? О, это тебе не строгач — шаг влево, шаг вправо… На месте стоять будешь — пришьют. У полосатиков одна дорога — в крытку, из нее на кладбище. И никто-о не узна-ает, где могилка — а… Ставь бутылку, не крутись перед носом.
— Больше нету, ребятки, — принялась уговаривать мать. — Хватит вам, сынки, Мы же договорились, что выпьете и уйдете.
— Да? Не припомню, — красномордый начал расстегивать пуговицы на пальто. — Не заставляй искать, мать, жадность фраера губит.
— Да вы что, ребятки…
Худощавый встал из-за стола, обнял мать за плечи, потерся небритой щекой о ее морщинистое лицо:
— Мать… Ты наша дорогая мать, мы все тебя уважаем, — пьяным голосом затянул он. — На зоне слово мать — святое. Никто не имеет права попрекнуть, какая бы она ни была…
— Понимаю, сынок. Только убери руки, задушишь, — мать боком потащилась к выходу из квартиры, утаскивая за собой повисшего на ней худощавого. — Не обнимай, пожалуйста, я уже старая. Тебе молодую надо…
Я пошарил глазами по кухне в поисках тяжелого предмета. Заметил вдруг, что красномордый не сводит глаз.
— А ведь ты обманул меня, — наконец отвалил он тяжелую челюсть. — Тянул срок, тяну-ул. Писатель… И Славка говорил.
— Мне плевать, что рассказывал вам брат, — стараясь сдержать волнение, как можно спокойнее произнес я. — Вам действительно пора убираться. За то, что исполнили его просьбу, спасибо. Но наглеть не стоит.
— Не стоит или не стоит? — поиграл желваками гость, несколько раз подряд щелкнув выкидным ножом. — Не слышу ответа?
— Слушай, корешок, — начал заводиться я, забыв, что в руках по прежнему ничего нет. — Ты вообще-то моего брата уважаешь? Или он на зоне в дураках ходит? Если у него среди вас нет никакого авторитета, то чего бы тащиться сюда с его весточкой. Мог бы и в письме отписать.
— Кроме привета он передал еще кое-что. Для матери, — немного умерил наступательный порыв красномордый. — Но это уже не твоего ума дело. Старушка сама знает, как поступать дальше.
Каким-то чудом мать все-таки дотянулась до замка, открыла дверь. Дом заселяли семьи офицеров, в любой момент один из них мог прийти на помощь. Оружие как раньше они, кажется, уже не сдавали. Впрочем, в городке хватало незарегистрированного. Это знали и гости, натиск обеих ослаб. Бросив на меня косой взгляд, красномордый криво усмехнулся, направился к выходу. Только сейчас на глаза попался лежащий на подоконнике железный топорик для рубки мяса. Переложив его на табуретку, я подошел к двери. Стоя на лестничной площадке, мать продолжала уговаривать гостей. Она специально увела их, не дав разгореться конфликту в квартире. На душе было противно, ужасно хотелось выпить. Улучшив момент, когда голоса немного стихли, нашарил на кухне под столом оставленную одним из алкашей недопитую бутылку водки, глотнул прямо из горлышка. Затем приложился еще несколько раз. Наконец мать вошла в прихожую, защелкнула замок.