Бродячее сокровище

– У меня в голове один глупый предрассудок, – сказал Мазур. – Чертовски хочется положить в карман двести тысяч долларов.

– Ну, этот предрассудок вовсе не глупый и даже не предрассудок.

– Значит, гестапо… Вот это гораздо больше похоже на правду. Были приставлены к командиру, а? Ничего удивительного – на такой лодке…

– Ничего удивительного, – спокойно повторил за ним Хольц. – Самая обычная практика, свойственная не одной Германии, не одному нашему времени. Любая спецслужба всегда присматривает за военными – они иногда склонны к самостоятельным решениям и, мало того, поступкам. слышали что-нибудь о покушении на фюрера в сорок четвертом? Ну вот, видите… За военными нужен глаз да глаз. Между прочим, не считайте меня обычным, примитивным вербованным стукачом. Я был не стукачом, а офицером СС, штатным сотрудником гестапо – коли вас не коробит слово «гестапо», вряд ли вы станете морщиться при слове «СС»…

– Да мне, откровенно говоря, наплевать, – сказал Мазур. – Я вам уже изложил свою нехитрую жизненную философию.

– Вот и прекрасно, – сказал Хольц с некоторым облегчением. – А то кто вас знает, англосаксов, вам столько лет промывали мозги… Не следует при слове «офицер СС» тут же представлять себе тупого садиста из охраны концлагеря с плетью в одной руке и скальпами в другой. Были такие, согласен. Но лично я в жизни никого не ударил плетью, вообще не бывал в концлагерях. Мы, в гестапо, все поголовно числились офицерами СС. Специфика, знаете ли. Кстати, если вам интересно – по эсэсовскому званию я был даже на чин выше, нежели в кригсмарине…

– Ответственный пост, а?

– Именно, – без тени иронии кивнул Хольц. – Лодка выполняла очень уж важные и секретные задания. В таких случаях к командиру… вообще любому подлежащему надзору объекту приставляли не заурядного стукача, а настоящего офицера СС, полноправного сотрудника известных ведомств… Гестапо, несмотря на все, что вокруг него наплели, было в первую очередь контрразведывательной службой… В общем, я знал о том, что окажется в сейфе, даже раньше командира. Он еще понятия не имел, а я уже знал. В один прекрасный день меня вызвал штандартенфюрер… но вам, наверное, эти детали совсем неинтересны?

– А кому сейчас интересны имена, второстепенные детали?

– Ну да, разумеется… – ничуть не удивившись, кивнул Хольц. – Мне на вашем месте все это было бы тоже не интересно… Если коротко, от меня на сей раз потребовали максимальной бдительности. Я там был не один, еще три человека из экипажа тоже были людьми двойной подчиненности – команда на случай активных действий. Ну, вы наверняка понимаете: исход войны был ясен, существовала опасность, что отдельные инициативные личности будут искать собственные варианты выхода из боя…

Мазур усмехнулся с полным пониманием:

– Иначе говоря, ваш босс опасался, что командир может прикарманить бриллианты и смыться?

– Совершенно верно. У него имелась для того масса возможностей.

– Но ведь и вы, простите, тоже…

– Я – это другое дело, – отрезал Хольц. – Меня к тому вынудили обстоятельства. Так сложилось…

– Это как? – с нешуточным любопытством спросил Мазур. Подлинная была история, или нет, но она, что отрицать, чертовски увлекательная, а свободного времени достаточно…

– Уже возле здешних берегов мы потеряли антенну, – сказал Хольц. – Нелепая случайность, неинтересно рассказывать… Ну, и давно следовало зарядить аккумуляторы. Командир решил убить двух зайцев одни махом. Он дал команду, и лодка всплыла возле одного из небольших островков. Их тут множество. Связаться с нашими друзьями должен был радист, с помощью переносной рации, ну, а мне, как офицеру, следовало за сеансом присмотреть. Это уже была инициатива командира, но не моя собственная. Немецкий порядок, знаете ли. Была инструкция – в подобных случаях радиста непременно должен контролировать офицер… Мы взяли надувную лодку и высадились на берег. Поднялись на одну из высоких точек. Субмарина осталась у берега на глубокой воде, там приличные глубины у самого берега, не менее восьмидесяти – ста футов. – Его голос приобрел некоторую мечтательность, судя по всему, ностальгия по молодости обуяла. – Это была картина для художника-мариниста, только стань у мольберта и рисуй – вид с вершины горы, утесы, зеленая чащоба под ногами, вокруг – зеленовато-синий океан, лазурное небо… Знаете, дизели при зарядке аккумуляторов грохочут страшно, поэтому они, на лодке, спохватились поздно, а я не обратил внимания, у меня на голове была вторая пара наушников, я тоже слишком поздно услышал… хотя чем я мог помочь?

– Ага, – сказал Мазур, – какой-нибудь противолодочный корабль?

– Самолет, – сказал Хольц. – «Эвенджер» с американскими опознавательными знаками. Видимо, он патрулировал район, у американцев уже тогда были тут военно-воздушные базы… Это было, как в кино, право слово. На войне возможны самые невероятные события, все так причудливо переплелось… Мы с радистом все отлично видели, лучшего наблюдательного пункта и не подберешь. Самолет пошел на боевой заход, в красивое пике… Мне потом пришло в голову, что все обернулось именно так исключительно из-за того, что на зенитном автомате стоял Крифельд. Он был мастером своего дела, прямо-таки виртуозом. Промахнись он, все произошло бы как-то по-другому. А так… Крифельд попал по самолету первой же очередью. Я уверен, пилота убило сразу. То ли я и в самом деле видел тогда, как брызнули осколки фонаря, то ли внушил себе потом, что видел. Какое это имеет значение? Самолет не изменил траектории, понимаете? И врезался в носовую часть лодки, перед рубкой. Тут же рвануло. Ох, как рвануло… Я выяснил потом: «Эвенджеры» обычно несли или торпеду в бомболюке, или девятьсот кило бомб. В любом случае шарахнуло на совесть. Лодка утонула в считанные секунды. Это все произошло гораздо быстрее, чем я вам сейчас рассказываю. Мы с радистом стояли, как истуканы, разинув рты – а там, внизу, вода уже успокаивалась, на поверхности ничего не было, ни обломков, ни людей, ничего… только море… – его взгляд оставался столь же мечтательным, отрешенным. – Текли минуты… первая мысль у меня была: «О господи, мы остались совершенно одни!» А вторая: «Теперь только я знаю, где лежит два миллиона долларов!» Конечно, по тогдашним ценам это было далеко не два миллиона – но я уже не помню тогдашней суммы…

– Подождите-ка, – сказал Мазур. – «Только я знаю», вы сказали? А радист? Ему что, каким-нибудь осколком в лоб прилетело?

– Да нет, – сказал Хольц, криво усмехаясь. – Он стоял тут же. Но, понимаете… Он бы не одобрил, я бы не нашел у него понимания. Этот парень был идейным. Фанатик со стандартной биографией. Как говорят американцы, упертый.

– А вы, стало быть, нет?

– Верьте или нет, дело ваше, но к тому времени я давным-давно не был убежденным нацистом. Я был в гестапо, не забывайте. В любой спецслужбе очень мал процент идейных фанатиков. Потому что именно спецслужбы имеют дело с реальной информацией о реальном положении дел. Официальная пропаганда – это для толпы. Нет уж, мы были кем угодно, только не фанатиками. К тому времени человеку вроде меня уже стало ясно, что идеи стухли, а цели недостижимы…

– Ага, – сказал Мазур. – И радист, я так понимаю, покончил самоубийством, выстрелив себе в затылок?

– В основание черепа, – с большим знанием дела поправил Хольц. – Есть такая точка, вот тут. – Он наклонился над Мазуром и ткнул крепким пальцев в точку, о которой и сам Мазур прекрасно знал. – Смерть мгновенна, ни мига страданий, я вовсе не хотел, чтобы он страдал, как-никак мы служили в одном экипаже… Но он ни за что бы со мной не согласился. Он умер через четверть часа после взрыва, когда стало ясно, что на лодке погибли все до одного, и никто более не вынырнет. О трупе я позаботился, его так никто никогда и не нашел.

– А потом?

– Остаток дня я провел даже с некоторым комфортом – в лодке, как и полагалось, был НЗ, пресная вода на острове отыскалась. А назавтра над островом и вокруг стали летать самолеты. Американцы искали свой штурмовик. Несомненно, он просто не успел связаться с базой и сообщить, что видит субмарину – иначе моя легенда не прокатила бы… А она прокатила. К тому времени я успел многое обдумать, принялся бегать по берегу, как какой-нибудь Робинзон Крузо, махать, костер разжег, навалил зеленых веток для дыма… Летающая лодка быстренько подрулила к берегу. Янки были очень разочарованы – они, понятное дело, решили, что это их пилот спасся. Ну, что им оставалось делать? Мне дали по шее для порядка, обыскали и забрали с собой. Привезли сюда, на свою базу. Обычно пленных отсюда переправляли в Штаты, но я был один-одинешенек, да и оказии не случилось. А через несколько дней кончилась война. И я сразу стал почти неинтересен. Допрашивали, конечно. О, я им преподнес чертовски убедительную версию… Назвался младшим офицером с другой лодки. Американцы ее потопили в тех же местах дня три назад, мы слушали их радио до того, как потеряли антенну. Я там знал кое-кого, вот и присвоил себе чужое имя – такой же младший офицер, ничего интересного. Со своим «зольдбухом», солдатской книжкой, я успел поработать – подтер, где надо, до полной нечитаемости, подмочил морской водой… Они ничего и не заподозрили. Мундир кригсмарине, погоны соответствуют обозначеному в книжке званию, место службы тоже, вот только номер подлодки не читается. Я им напел, что спасся на той самой надувной лодочке, и течением меня принесло прямехонько к острову. Съели. При серьезной разработке могли и докопаться, но кому это было нужно. Война закончилась, я был обычным младшим офицером кригсмарине, каких в плену у союзников торчало немерено… Меня еще два месяца держали за колючкой, в каком-то пункте для интернированных – а потом вышибли к чертовой матери. С соответствующей справкой. Можно было выправить бесплатный билет в Европу – в трюме какого-нибудь сухогруза. Только зачем? Родители к тому времени уже умерли, невеста… в этом плане я не сентиментален. Я ведь единственный знал, что там лежит на дне.