Красавица

После завтрака, переодевшись с помощью горничных в платье для прогулки, — показалось или я действительно уловила краем глаза какое-то мерцание, когда ветерок сновал вокруг? — я сказала вслух:

— Мне вас не хватало сегодня ночью.

— Ох как нехорошо получилось! Мы ей были нужны, я так и знала, мы ведь всегда прежде были рядом. Но разве могли мы его оставить? Я его в таком бешенстве не видела уже… ох, да и не упомнишь, сколько лет. Всегда боюсь, как бы он с собой чего дурного не сотворил в сердцах — ей-то, конечно, ничего не грозит, — но мы ведь в таких случаях от него не отходим, мало ли что, помочь не поможем, так хоть отвлечем, все лучше, чем ничего.

— Ему тяжко приходится. Куда тяжелее, чем нам.

— Еще бы! — горячо согласился голос. — Мы-то, можно сказать, добровольно, а невидимость не беда, можно привыкнуть, сама понимаешь.

— Понимаю, — сухо заметил второй голос.

— Повезло колдуну, что он убрался отсюда, как только завершил свое черное дело. Иначе ему несдобровать. Всегда вспоминаю, как выдастся ночь вроде вчерашней. Хотя и не возьму в толк, почему нельзя было прикончить этого изверга, этого нелюдя!

— Будет тебе, Лидия. Причитаниями горю не поможешь. Да и хозяин бы рассердился, если б слышал. Если он держится, значит и нам надо.

— Знаю, Бесси, знаю, не права. Но иногда это просто выше моих сил. — В голосе послышались слезы. — Ничего не получится, ничего.

— Ты, конечно, делай как знаешь, — отрывисто возразил второй голос, — но я не сдамся. И он тоже.

— То-то и оно, — вздохнул первый голос, так горестно, словно в упорстве как раз и заключалась вся беда.

В ответ раздался едва уловимый надтреснутый смешок.

— Она хорошая девочка, смышленая. Дойдет до всего своим умом рано или поздно.

— Скорее поздно, чем рано, — угрюмо буркнула Лидия.

— Так и хорошо — достаточно времени во всем разобраться. Значит, надежда есть. Да и девочка куда сильнее, чем она сама думает, хоть ей и невдомек. Видела птиц? Прилетают, несмотря на строжайший изначальный запрет. Ни бабочек, ни птиц — строго-настрого, а они вот, щебечут.

— Да, точно, — задумчиво протянула Лидия.

— Вот и ладно, — подытожила Бесси, оставляя последнее слово за собой. — Пойдем, до обеда еще кучу дел надо переделать. — Невидимая ладонь погладила меня по голове, и ветерок, покружившись, исчез как не было.

Я ничего не понимала. Колдун? Разумеется, замок ведь самый что ни на есть заколдованный. А «он» — это, вероятно, Чудище. И он тоже заколдован. Сам ведь сказал как-то, что не всегда был таким, как сейчас. А я, выходит, «смышленая». Получается, мне надо искать подсказки, чтобы из них сложить полную картину и во всем разобраться? Господи… Я ведь ничего не смыслю ни в колдовстве, ни в чарах — в моем окружении эти познания считались малоприличными и не слишком интеллектуальными, поэтому я им внимания не уделяла. Вряд ли я должна идти этим путем. Но каким тогда? Несмотря на слепую (по-моему) веру Бесси, что в результате все образуется, я пока никак не могла связать концы с концами.

Я ухватилась за более понятную мысль: «он» был ночью в бешенстве.

От внезапного страха заныло под ложечкой и желудок болезненно сжался. Чудище злится на меня? Но ведь Лидия сказала: «Ей-то, конечно, ничего не грозит». Желудок успокоился, страх тоже, но беспокойство не ушло — мне совсем не хотелось сердить Чудище. Может, я действительно обидела его вчера вечером? Может, следует извиниться? А если он так зол, что сегодня я его вовсе не увижу? Мне тут же стало одиноко и стыдно за себя.

Взяв расписанную павлинами жестянку, я пошла к окну и, высунувшись наружу, тихонько посвистела, посыпая зерном подоконник. Бабочки и птицы под запретом, я сильнее, чем думаю, хоть мне и невдомек. Я вздохнула. Да, мне определенно невдомек.

Перед глазами замелькали крошечные легкие тени, чьи-то коготки вцепились в волосы, а на подставленную руку уселся воробей. «Эй, ну-ка слезай оттуда», — велела я, осторожно снимая с головы зяблика. Мы почирикали о том о сем — о погоде, о возможном дожде. Я попыталась подманить малиновку зерном на ладони, однако хитрая птица лишь посматривала на меня искоса. Птицы под запретом… Может, это не настоящие птицы, а морок, наведенный замком или Чудищем, чтобы исполнить мое желание? Но выглядят они настоящими и царапают своими коготками совсем по-настоящему. Подлинные они или мираж, их всегда немного. Но я и в самом деле стала все чаще слышать птичье пение во время прогулок с Доброхотом. Неужели чары слабеют? И тогда мне не придется совершать никаких подвигов?

Просидев с птицами минут десять, я ощутила легкое беспокойство. Хотя нет, «беспокойство» — это, пожалуй, слишком сильно. Я будто пыталась уловить слабое эхо невнятного звука, который, возможно, и не раздавался вовсе. Что-то робко дергало меня за краешек сознания. Я повертела головой в поисках разгадки. Нет, это даже не звук, это какое-то будоражащее дуновение, пахнущее лесом, смолой, мхом, талой водой в ручьях, с привкусом дикости и необузданности. Птицы беспечно перепрыгивали через мои пальцы, склевывая с подоконника зерно.

— Чудище! — позвала я. — Ты здесь, я знаю. Где-то рядом. Я чувствую. Или как это назвать? — Я потрясла головой. Перед глазами мелькнуло видение, как он возникает из ниоткуда и выходит из-за угла замка. Через миг он действительно показался из-за угла и встал под моим окном. Птицы сразу же разлетелись — еще до того, как он явил себя во всей красе.

— Доброе утро, Красавица!

— Со мной что-то произошло, — пожаловалась я, словно ребенок, ищущий утешения и заботы. — Не пойму что. Какое-то странное ощущение с самого утра. Откуда я узнала, что ты рядом?

Он молчал.

— Ты ведь знаешь, в чем дело, — уверенно заявила я, прислушавшись к новообретенному шестому чувству.

— Я знаю одно: твои обострившиеся ощущения доставят мне немало хлопот.

Моя комната располагалась на втором этаже, над очень высоким первым, поэтому я смотрела на Чудище сверху вниз, упираясь взглядом в его макушку. Он ни разу не поднял на меня глаза, с тех пор как пожелал доброго утра. Проседь в волосах смотрелась немым укором — что я не проявляю должного понимания к пленнику заколдованного замка и ничем не могу помочь. Сегодня он облачился в бордовый бархат, цвета заката и роз, с кремовыми кружевами.

— Чудище, — начала я несмело. — Я хотела бы попросить прощения за вчерашнее. Я не хотела тебя обидеть. Ты пытался помочь, я знаю.

Тогда он поднял глаза, но я была слишком высоко. Даже высунувшись из окна, перегнувшись через подоконник, я не могла разобрать выражения его темного лица. Он снова потупил взгляд и долго молчал.

— Спасибо! — проговорил он наконец. — Ты могла и не извиняться, но… Спасибо.

Я высунулась еще дальше и случайно осыпала его зерном.

— Прости!

Темное лицо прорезала белозубая улыбка.

— Ты разве не пойдешь на свою утреннюю прогулку? — полюбопытствовал он, отряхивая с камзола дробленое пшено и шелуху от семечек. — Солнце уже высоко.

— Пойду, конечно. — Я отпрянула от окна и, сбежав по лестнице, со всех ног полетела через парадный двор к конюшне, выводить Доброхота.

Он вышагивал впереди, как исполинский пес, а мы с Чудищем шли следом. Когда конь, отыскав подходящую лужайку, собрался плотно позавтракать, я устроилась на низкой порфировой стенке и пристально посмотрела на Чудище. Тот отвел взгляд.

— Тебе известно, что именно со мной произошло, — заявила я. — Я тоже хочу знать.

— Не наверняка, — возразил он, глядя на Доброхота. — Но я догадываюсь.

Я уселась, поджав ноги. Мой спутник стоял, засунув руки в карманы, вполоборота ко мне.

— Так расскажи. О чем догадываешься?

— Боюсь, тебе не понравится, — извиняющимся тоном проговорил он, тоже усаживаясь на стенку и не спуская глаз с коня.

— Что? — не отставала я.

Он вздохнул:

— Как бы тебе объяснить? Ты смотришь на здешний мир — мой мир — теми же глазами, какими смотрела на прежний, привычный, в котором жила с родными. Неудивительно, ведь другого мира и других глаз у тебя не было. Однако здесь все по-иному. Здесь другие законы. Некоторые понять несложно — например, на деревьях в саду круглый год растут плоды, цветы никогда не вянут, а по хозяйству управляются невидимые слуги. В библиотеке попадаются еще не написанные книги, — продолжал он с легкой усмешкой. — Однако есть много такого, к чему твоя прежняя жизнь тебя совсем не готовила. — Он замялся. — Я гадал еще до твоего приезда, как ты все это воспримешь — если приедешь, конечно. Ты ни в чем не виновата, тебя заманили обманом. Понятно, что у тебя нет оснований мне доверять.