Красавица

— Солнце! — воскликнула я. — Смотри, дождь прошел. — Я шагнула к окну, и Чудище следом за мной. Сад блестел, даже башни помолодели, окунувшись в эту весеннюю купель. — Я все-таки смогу погулять с Доброхотом.

— Да. Он, наверное, тебя заждался. — Непринужденность исчезла. — Тогда прощаюсь с тобой до вечера.

Он повернулся к выходу.

— Нет, постой! — Я протянула руку и едва коснулась бархатного рукава. — Постой. Доброхот примет того, кого приняла я. Пойдем с нами.

Чудище покачало головой:

— Спасибо за радушное приглашение, но нет. Это лишнее и, уверяю тебя, ни к чему хорошему не приведет. Увидимся вечером.

— Пожалуйста! — попросила я.

— Красавица, я не смогу тебе отказать. Поэтому не проси. Доброхот любит тебя. Не надо из прихоти губить его доверие.

— Пожалуйста. Я прошу.

После минутного молчания он проговорил, словно слова тянули из него клещами, как благословение от черного колдуна:

— Изволь. И заранее прости.

— Тогда пойдем.

Я вышла в коридор и повернула в противоположную от портретов сторону. Чудище следовало за мной. Как обычно, за ближайшим поворотом оказалась моя комната, а уж от нее я без труда спустилась по парадной лестнице к входным дверям. Там я задержалась, дожидаясь Чудища. Когда он молчал, одно его присутствие нагнетало напряжение в комнате. На меня словно грозовая туча надвигалась.

Мы вышли на парадный двор. Моей щеки коснулась влажная прохлада.

— Только не в конюшне, — предостерег мой спутник. — Дай бедняге простору. Я подожду вас здесь. — Он прошествовал мимо конюшенного крыла и уселся на скамью в противоположной части сада.

Я пошла за конем.

Доброхот встретил меня радостно, с нетерпением ожидая выхода на прогулку. Я же, наоборот, готова была пожалеть о своей опрометчивости, проникаясь постепенно опасениями Чудища. Доброхот слишком умен, чтобы лезть в драконью пасть по моей прихоти. Но уже ничего не поделаешь. Поразмыслив, я надела на коня седло и узду. Если он заартачится, пешей я с ним не слажу, а в седле хотя бы продержусь рядом (хотелось бы), пока он не поддастся на уговоры. Боже мой. И надо было Чудищу так некстати впасть в уныние…

Доброхот слегка удивился, что его седлают так рано, но рвения не утратил. Когда дверь конюшни начала отворяться, он зафыркал и натянул поводья. Заподозрив неладное, я взлетела в седло еще на пороге. Едва высунувшись из двери, Доброхот шумно захрапел, раздувая ноздри, и мотнул головой в сторону скамейки, где дожидалось Чудище. Я почувствовала, как он каменеет у меня под рукой, и увидела белок испуганно косящего глаза. Дверь за нами бесшумно закрылась, дохнув мне в затылок теплым сенным запахом. Доброхот не сводил глаз с Чудища и обиженно храпел. На губах выступила пена. Я подтянула подпругу и, сказав себе: «Ну что ж, была не была!» — тронула поводья.

Двор шириной в двести шагов мы пересекали добрую четверть часа. Взмокший, весь в мыле, несчастный конь мало-помалу продвигался к заветной скамье. Я шептала ему ласковые слова, но впервые в жизни он и ухом не вел в ответ. Он повиновался — и только. Все его внимание было приковано к темной фигуре, раскинувшей руки вдоль беломраморной спинки.

В пятидесяти шагах от грозной Немезиды Доброхот остановился, отказываясь идти дальше. Мы застыли, как изваяние, выясняя, кто кого переупрямит. Стиснув бока Доброхота коленями до ноющей боли в ногах, я пыталась поводьями послать его вперед, но он намертво закусил удила, и я чувствовала по нарастающей дрожи, как овладевает им паника.

— Не шевелись, — отдуваясь, велела я Чудищу. — Получилось труднее, чем я думала.

— Хорошо. Я и не ожидал, что он так близко подойдет.

Услышав голос Чудища, Доброхот растерял остатки самообладания. Он взвился на дыбы, так круто, что я упала ему на шею, испугавшись, как бы он не завалился на спину, и истошно заржал. Крутнувшись на задних ногах и чуть не выкинув меня из седла, в два скачка он оказался на противоположном конце двора — в самом начале нашего долгого и трудного пути.

— Стой, дурачина! — услышала я собственный крик. — Остановись, послушай меня! Да послушай же меня, остолоп!

Когда я отцепилась от его гривы и снова натянула поводья, он запрядал ушами и остановился наконец, ведь дрожа. Бока его ходили ходуном, как после бешеной скачки. Развернувшись, он в ужасе глянул на врага, мотнул головой и обреченно затоптался на месте.

Хозяин замка стоял на ногах — видимо, вскочил, когда Доброхот метнулся назад. Теперь, видя, что я худо-бедно справилась с конем, он медленно уселся обратно.

Я отпустила поводья и принялась перебирать шелковистую гриву, оглаживая взмокшие плечи коня. Неохотно, словно забыв, как это делается, он выгнул шею и медленно наклонил голову. Я продолжала увещевать, доказывала, что он большой дуралей и ничего не понимает, а мне лучше знать. Тихо, тихо, спокойно, не бойся, нечего бояться, что тут страшного… Он прял ушами, мотал головой в сторону Чудища, но в конце концов встал смирно, внимая, и я почувствовала, как из каменной статуи он превращается в прежнего теплого и послушного коня.

— Вот и умница, — похвалила я. — Давай попробуем заново.

Подобрав поводья, я развернула его к Чудищу.

Он пошел медленно, понурив голову, будто очень-очень устал. В пятидесяти шагах от края парадного двора он снова замер настороженно, однако, стоило мне тронуть поводья, беспрекословно двинулся дальше.

— Все хорошо, — сказала я Чудищу. — Ему теперь стыдно, и он меня послушается.

На последнем шаге мы подошли вплотную к скамье, и Доброхот, будто сдаваясь, уронил голову, коснувшись губами колен Чудища.

— Боже милостивый… — пробормотал хозяин замка.

Доброхот дернул ушами, услышав голос, но не тронулся с места.

Я спешилась, и конь уткнулся щекой мне в плечо, оставляя на блузке серые пятна пены. Я почесала его за ушами.

— Видите, — обратилась я к обоим своим соседям, словно ни минуты не сомневалась в успехе. — Не так уж плохо все и прошло.

— Когда-то я любил лошадей. — Слова Чудища отозвались гулким эхом, словно из глубины столетий. Я посмотрела на него вопросительно, ничего, впрочем, не говоря, но он ответил на мой незаданный вопрос: — Да, я не всегда был таким, каким ты меня видишь.

Значит, не Цербер, подумала я рассеянно, поглаживая мокрую холку Доброхота, но расспрашивать не решилась. Ради собственного мало-мальского душевного спокойствия я предпочла наслаждаться своей маленькой победой и не тревожить бесчисленные замковые тайны.

Чудище вскоре оставило нас одних. Я слегка огорчилась, но задерживать его не стала. Пообедав, я раньше обычного поехала с Доброхотом на дальнюю дневную прогулку. В тот день мы катались не торопясь, и уже в стойле конь никак не отпускал меня, требуя, чтобы его гладили, успокаивали и хвалили. Расчесав гриву и хвост волосок к волоску несколько раз кряду, я уселась у Доброхота в ногах и стала развлекать милыми глупыми сказками, какие рассказывают детям на ночь, а он тыкался мне в волосы и в лоб своими мягкими губами. Только убедившись, что он снова спокоен и счастлив, я смогла его оставить. Чудище ждало меня в саду, его массивный силуэт темнел на фоне янтарно-золотистого неба.

— Долго беседовали, — пояснила я, и хозяин замка молча кивнул.

Когда я легла в постель и заботливый ветерок укрыл меня одеялом, я вновь услышала те же голоса, что и в самую первую, жуткую ночь здесь. Они мерещились мне уже не первый раз за последние недели, однако всегда сквозь сон. «Спокойной ночи, детка, сладких снов» — вот и все, что я слышала, и лишь однажды: «Бога ради, оставь ты ее в покое», после чего одеяло тут же перестало подтыкаться.

— Ну что? — услышала я в этот раз. — Теперь видишь? Нет, не так. Обнадеживает? Тебе спокойнее стало? Смотри, как все хорошо складывается.

В ответ раздался грустный вздох.

— Да, все складывается куда лучше, чем я смела надеяться, но ведь этого недостаточно. Мы слишком многого хотим от крошки. Как ей понять? Как ей догадаться? И подсказать нельзя, запрещено.