Страница 29 из 63
Одна тыква,
Да и та ничего не весит.
Вся моя жизнь.
<1687-1688>
ПОСЛЕСЛОВИЕ К «РАЗМЫШЛЕНИЯМ О ГУСЕНИЦАХ МИНОМУСИ»382
Как-то, затворившись в своей травяной хижине, я предавался безотчетной тоске, и вдруг сложил строфу о гусеницах миномуси. Мой друг, старец Со, расчувствовавшись, предпослал ей стихи и нанизал фразы383. Стихи переливаются парчой, фразы катятся, словно драгоценные камни. Прочтя со вниманием, ощутишь, что по мастерству стихи его сродни «Лисао»384, есть к тому же в них новизна Су Ши385 и неповторимость Хуана386. В начале превозносит он сыновнюю почтительность Шуня387 и Цзэн Шэня388 — призывая людей следовать их примеру. Далее сочувствует
132
бесполезности и беспомощности миномуси389, призывая еще раз всмотреться в сердцевину Южного цветка390. В конце же, говоря о ветрености жемчуж-ниц-тамамуси, предостерегает от любострастия391. Кто, как не этот старец, познал душу миномуси? Сказано: «Если посмотришь успокоенным взглядом, увидишь — любой вещи присуще то, на что она способна»392. Именно благодаря старцу Со уразумел я смысл этих слов. Многие из тех, кто издавна балуется кистью, увлекаются цветами в ущерб плодам или наоборот — любя плоды, забывают об изяществе внешней оболочки. Читая же написанное старцем, и цветами налюбуешься сполна, и вкусом плодов насладишься. Есть один человек, его зовут Тёко393. Прослышав о том, он запечатлел все на бумаге. Истинно, краски его легки и прозрачны, чувства — насыщенно-глубоки. Если вглядеться, сосредоточив мысли, гусеницы будто зашевелятся тихонько, покажется вдруг — вот сейчас упадет желтый листок... Прислушаешься, ухо насторожив: различишь голоса гусениц, шелест прохладного осеннего ветра... Обрести покой в тишине скромной хижины, удостоиться благосклонного внимания этих двух людей — пожалуй, и мне повезло не меньше, чем этим славным гусеницам.
<1687>
К ГОНСИТИ394
Один человек395, покинув старое жилище свое, некоторое время бродил по полям и лугам. Слуга же его тем временем, утруждая тело свое и душу доводя
133
до изнемоЖсения, добывал дрова и воду, тут он соперничал в усердии со слугой Адуанем из племени ляо396, следовал примеру слуги-инородца Тао Каня397. Истинно, правильность пути не определяется принадлежностью человека, а суть вещи не в ее внешнем обличье. Говорят же, что и среди низших по званию есть люди высокой мудрости. Поддерживай же и впредь крепость своего каменного сердца и железных кишок398. Впрочем, и хозяину не должно забывать о добродетели.
Благопожелательное:
Грядущее славь. Слива цветет в душе И в зимнюю стужу.
<1687>
ПАЛОМНИЧЕСТВО В ИСЭ
В Пятом году Дзёкё399, в конце месяца Кисараги400 я отправился в Исэ. На эту священную землю ступаю уже в пятый раз. С каждым новым годом, который ложится мне на плечи, я все сильнее ощущаю ее внушающее трепет величие и святость, на этот же раз, увидев место, где когда-то пролил слезы благоговения Сайге401, я настолько умилился сердцем, что расстелил веер и, припав лицом к земле... 402
Что за цветы
За этой оградой, не ведаю.
Но аромат...403
<1688>
ft
ТЕРЕМ «ДЕСЯТИ И ВОСЬМИ»
В провинции Мино, на берегу реки Нагара, стоит высокий дом. Хозяина его зовут Касима. Позади высятся горы Инаба, на западе — не близко и не далеко — громоздятся разновысокие вершины. Сельский храм прячется в зарослях криптомерии, разбросанные вдоль берега людские жилища окружены густо зеленеющим бамбуком. Повсюду растянуты ткани для отбеливания, справа качается на волнах паром. Местные жители во множестве снуют по дорогам, рыбачьи хижины теснятся крыша к крыше, рыбаки тянут сети, забрасывают удилища, — все это словно нарочно производится для того, чтобы развлечь взоры обитателей дома. Бывает, забываешь даже о бесконечности летнего дня, когда же наконец заходит солнце, и свет его уступает место сиянию луны, а на речных волнах — совсем близко от дома — начинают мерцать огоньки рыбаков и прямо под балюстрадой появляются ловцы с бакланами — как не насладиться столь редкостным зрелищем. Кажется, в одном дуновении прохладного ветерка заключена прелесть всех восьми достопримечательностей рек Сяо и Сян404 и десяти пейзажей озера Сиху405. Так что, если бы мне пришлось давать этому дому имя, я предпочел бы назвать его Терем Десяти и Восьми — Дзюхатиро.
В этих местах,
Все, чего ни коснется взгляд —
Чисто-прохладно.
<1688>
135
СЛОВО О ЛУНЕ НАД ГОРОЙ БРОШЕННОЙ СТАРУХИ В САРАСИНА
А еще, воодушевленный рассказами о Сирара и Фукиагэ406, весь год постоянно мечтал о том, как бы полюбоваться луной над горою Брошенной старухи — Обасутэ407, и в конце концов на одиннадцатый день восьмой луны покинул провинцию Мино, поскольку же дорога предстояла неблизкая, да и дней оставалось немного408, то выходил в путь затемно, на закате же преклонял голову на изголовье из диких трав. Как и намечено было, достиг деревни Сарасина в ту самую ночь409. Гора находится на одно ри к югу от селения Явата, отроги ее тянутся на юго-запад, она не поражает взор неприступно высокими вершинами и островерхими скалами, но при взгляде на нее безотчетная печаль пронзает душу. Я понял, почему об этом месте говорят: «сердцу здесь не обрести покоя...» 41°, и мною овладела неизъяснимая тоска. «И зачем надо было бросать стариков?» — подумал я, и по щекам моим покатились слезы...
Плачущая старуха
Увидится вдруг, как живая.
Вместе глядим на луну.
Шестнадцатый день Луне,
а мы еще здесь —
Уезд Сарасина.
,< 1688>
ТРИНАДЦАТАЯ НОЧЬ В БАНАНОВОЙ ХИЖИНЕ
После дорог Кисо
Никак не оправлюсь, а тут —
«Вторая луна»...
Сердце еще не успело «обрести покоя»411 с тех пор, как любовался срединной осенней луной412 у горы Обасутэ в селенье Сарасина, навевающие печаль очертания горных склонов все еще стоят перед глазами, а тем временем приблизилась Тринадцатая ночь Долгой луны. Кажется, это император Уда впервые предписал славить луну этой ночи и назвал ее «поздней» или «второй» луной. Но особую изысканность сумели сообщить ей, пожалуй, ученые и поэты. И вот я решил, что отрешившимся от мира празднолюбцам не годится пренебрегать этой луной, а поскольку к тому же еще не изгладились из памяти впечатления страннической жизни с ее блужданиями по горным тропам и ночлегами на ложе из трав413, я пригласил друзей, постучал по тыкве-горлянке, в которой держал вино: «не пуста ли?», достал горные каштаны, которыми гордился так, как если бы они были из долины Белой вороны — Байягу414. На стену хижины в качестве особого угощения повесил свиток с китайской песней почтенного Дзёдзана415: «Круг не полон еще, двух частей не хватает ему», который со словами: «Трудно лучше выразить прелесть этой ночи» — преподнес мне сосед, старец Со416. Один из гостей-сумасбродов начал декламировать стихи о Сирара и Фукиагэ417, это добавило луне великолепия, словом, трудно представить себе ночь более прекрасную.
<около 1688>
137
ПОСЫЛАЮ ЭЦУДЗИНУ
Дзюдзо из Овари называет себя Эцудзином418. Очевидно потому, что родом он из земли Эцу. Нуждаясь в просе, рисе и хворосте, он выбрал «уединение среди городской суеты»419: два дня служит, два праздничает, три служит, три праздничает. Он любит хорошее вино, а когда, захмелев, приходит в благодушное расположение духа, начинает петь «Хэй-кэ»420. Таков мой друг.
Снег, которым вдвоем
Год назад любовались,
Выпал опять...421
<1688>
ЛЕТНЯЯ КУКУШКА
Стоит подумать: «Где, в какой стороне, застава Сиракава422 ?» — ив душу повеет осенним ветром, однако ныне передо мной — зеленые поля, среди которых кое-где румянится пшеница, тут же крестьяне, в поте лица взращивающие каждое зернышко, и нет вокруг ничего достойного взора — ни прелестей весны или осени, ни луны, ни снега, — самый заурядный пейзаж четвертой луны, и хоть бы один из сотни прекрасных видов! Остается лишь, умолкнув, отбросить кисть...