Страница 9 из 17
Покончив с формальностями, мы уселись, и он спросил меня, что я думаю о его положении. С кривой усмешкой он сказал:
— Думаю, они поймали меня без штанов.
Я рассмеялся. Его слова казались тем более забавными, что, когда агенты ФБР ворвались в его номер в гостинице ранним июньским утром, Абель спал нагишом. Агенты, производившие арест, обнаружили целый набор шпионских принадлежностей в его номере в манхэттенском отеле и в его студии в Бруклине. Там были коротковолновый радиоприемник с расписанием приема передач, болты, запонки, зажимы для галстуков и другие предметы с высверленными в них отверстиями, служившие «контейнерами», блокнот с кодами, зашифрованные тексты, приспособление для изготовления микроточек, географические карты США с отмеченными на них основными районами обороны. (Администрация утверждала, что она располагает, кроме того, и исчерпывающим признанием по крайней мере одного из помощников Абеля.)
— Пожалуй, я согласен с вами, полковник, — отозвался я и добавил, что, судя по газетным сообщениям, которые я читал, а также на основании беглого просмотра официального досье по делу, находящегося у секретаря суда, можно сделать вывод, что доказательств его шпионской деятельности имеется вполне достаточно. — Скажу вам откровенно: учитывая новое положение о введении смертной казни за шпионаж, а также нынешнее состояние «холодной войны» между вашей страной и моей, только чудо поможет мне спасти вашу жизнь.
На мгновение он опустил голову. Я, желая прервать затянувшуюся тягостную паузу, начал говорить о том, что надеюсь создать более благоприятную обстановку для процесса. В этой связи, сказал я, важно посмотреть, какова будет реакция на мою первую пресс-конференцию. Он невесело размышлял вслух о том, можно ли вообще рассчитывать на объективное судебное разбирательство в условиях, когда, по его словам, атмосфера в стране «все еще отравлена недавним маккартизмом». По его мнению, добавил он, министерство юстиции, ведя «пропаганду» его виновности и представляя его «главным шпионом», уже тем самым осудило его.
— Ведь судьи и присяжные читают все это, — сказал он.
Я ответил, что он должен верить в приверженность Америки идеалам справедливости.
У меня не было никаких сомнений: Абель является именно тем, кем его считает администрация США, и он решил, что бесполезно отстаивать другую версию. Во время рассмотрения дела в Техасе, где он содержался в лагере для иностранцев, прежде чем ему было предъявлено обвинение, он показал под присягой, что является гражданином СССР и просил выслать его в Советский Союз. В Техасе он показал, что в течение девяти лет жил в США, в основном в Нью-Йорке, незаконно и по крайней мере под тремя вымышленными фамилиями.
Когда я упомянул о Техасе, он сказал, что в то время, когда он там находился, ФБР предлагало ему свободу и работу в спецслужбах США с окладом десять тысяч долларов в год, если он согласится на «сотрудничество».
— Они всех нас считают продажными тварями, которых можно купить, — проговорил он.
Эта фраза невольно заставила его вспомнить об основном свидетеле обвинения, предавшем его бывшем помощнике Хэйханене.
— Он тварь, — с горечью констатировал Абель. — Не могу понять, как человек ради спасения собственной шкуры мог предать свою страну и обесчестить свою семью.
Затем он заявил, что ни при каких обстоятельствах не пойдет на сотрудничество с правительством США и не сделает для своего спасения ничего такого, что может нанести ущерб его стране. Я заметил, что если он будет осужден, то я буду настаивать на том, чтобы во имя национальных интересов Америки ему была сохранена жизнь, поскольку после нескольких лет в тюрьме он, возможно, изменит свое решение.
Я также сказал, что мы будем стремиться сохранить его жизнь еще и потому, что политическая обстановка может измениться и во взаимоотношениях между СССР и США может наступить благоприятное для него улучшение. Кроме того, ведь русские также могут задержать равного ему по значению американского агента, и тогда появится возможность устроить обмен или может произойти что-либо другое. Я имел в виду, что члены его семьи могут умереть, и тогда исчезнет одна из причин, заставляющая его молчать.
— Не собираюсь оказывать на вас давление в связи с этим вопросом, — сказал я, — но, как американец, надеюсь, что ваше решение относительно сотрудничества изменится. Мы не станем пока больше говорить об этом, если вы только сами не захотите вернуться к этой теме.
Я полагал, что это все, что я мог сделать.
— Благодарю вас, — сказал он, — я понимаю, что вы в связи с принятием на себя обязанностей моего защитника должны испытывать по отношению ко мне противоречивые чувства.
Потом мы беседовали о его прошлом. Я перестал направлять разговор, мне казалось, что ему хочется выговориться; я считал, что важно с первой же нашей встречи добиться взаимопонимания. Он рассказал, что происходит из известной в дореволюционной России семьи, и снова заговорил о своих патриотических чувствах и преданности по отношению к «матушке России». Я сказал, что во время пресс-конференции старался отдать должное его происхождению и провести грань между его делом и делами «предателей, являвшихся коренными американцами». Он считал, что это очень важно, и поблагодарил меня.
Я предупредил его, что, возможно, большое значение будет иметь установление его военного статуса: тогда при ведении его дела можно будет использовать договоренности, закрепленные в международных соглашениях. Он подтвердил, что на родине действительно носил военную форму. Однако, если в этом нет необходимости, предпочел бы, чтобы его не называли полковником, поскольку это может причинить ущерб его стране. Я спросил, как мне лучше называть его во время наших разговоров. Он улыбнулся.
— Почему бы вам не называть меня Рудольфом? Это имя не хуже других, мистер Донован.
В процессе нашего общения нельзя было не заметить (как мне ранее и сказал судья Абруццо), что Абель — культурный человек, великолепно подготовленный как для той работы, которой он занимался, так и для любой другой. Он свободно говорил по-английски и метко употреблял американские идиоматические выражения («твари, поймали меня без штанов»), знал еще пять языков, имел специальность инженера-электронщика, обладал обширными знаниями в области химии и ядерной физики, был одаренным музыкантом и художником, а также математиком.
Абель говорил со мной прямо и откровенно, и у меня сложилось впечатление, что он чувствовал себя со мной так свободно потому, что я в прошлом работал в Управлении стратегических служб. Он, наконец, нашел человека, с которым мог «поболтать», не беспокоясь о том, что его подслушивают. Во всяком случае, Рудольф — интеллигентный человек и джентльмен, обладающий чувством юмора. В процессе общения у нас невольно возникла взаимная симпатия, и у меня появился интерес к нему как к личности. Как человека его просто нельзя было не любить.
Не я один подпал под его обаяние. Он с некоторой гордостью рассказал мне, что в федеральной тюрьме другие заключенные также относились к нему по-дружески и с уважением.
— Они называли меня полковником, — сказал он. — Они не только понимали всю сложность моего положения, но и считались с тем, что я служил своей Родине. Кроме того, они всегда с уважением относятся к человеку, который, несмотря ни на что. не становится предателем.
Я заверил его, что как защитник приложу все силы и постараюсь добиться, чтобы на всех стадиях процесса была обеспечена надлежащая законная процедура. Затем я добавил, что, по моему убеждению, в интересах правосудия, адвокатуры и его самого необходимо, чтобы вся защита проводилась при самом строгом соблюдении правил этикета.
Абель полностью согласился с таким подходом. Он спокойно проговорил:
— Я не хочу, чтобы вы делали что-нибудь такое, что может умалить достоинство человека, честно служащего великой стране.
«Вот это парень!» — подумал я.
Я спросил, есть ли у него какая-либо просьба и не могу ли я что-нибудь сделать для него. Он ответил, что в его студии на Фултон-стрит находятся все написанные им картины.