Кентавр

Сказание об океаниде Фелире

Среди сестер своих, бессмертных титанид-океанид, всех прелестней была Фелира – с изумрудами сияющих глаз, с волосами цвета морских водорослей. Тесно ей стало жить в Мировой реке-Океан, что разделяет мир живых от мира мертвых. Наскучило нырять и перекатываться с сестрами в вечном движении вод океана. Утомил ее скат высокого неба с бесчисленными стадами облачных коров. Но влекла титаниду таинственная жизнь на суше – могущественного Крона царство. И отправилась отважная океанида в далекое путешествие, знакомясь в пути с морскими нимфами, играя с дельфинами и стаями летучих рыб. Привлеченные красотой одинокой странницы, преследовали ее морские титаны и среброногие тритоны с рыбьми хвостами, но своевольная и изворотливая, как текучая вода, Фелира ускользала от них.

И доплыла красавица-титанида до берегов суровой Магнезии к подножию горного хребта Пелион. Не останавливая могучий стремительный разбег волны, прокатилась Фелира по песчаной косе до самых нив луговых. Вскрикнули зеленые нимфы-кобылицы, засмеялись, отскочили от прохладных брызг морских, замерли поодаль и наблюдают за чудной гостьей с летящей гривой малахитово-зеленых волос. Но не остановилась океанида, окунулась со смехом в шумящее море листвы. Заволновались трепетные магнезийские кобылицы, побежали бурными валами по склону горы Пелион. Вслед за ними плывет на волне титанида. Нимфы быстроногие уносятся в легком беге, а волна отстает, растекается. И тогда обратилась Фелира кобылицей и кинулась вскачь их догонять. Но не смешалась океанида с зеленым стадом прибрежным – вся прозрачно-сверкающе-изумрудная, она так переливалась и отсвечивала зеркальными бликами в потоке света, что даже Ирида-Радуга, залюбовавшись, накрыла ее сияющей дугой своего легкого разноцветного одеяния.

И вдруг почва под летучими копытами кобылицы ходуном вся пошла – от неведомого топота могучего земля загудела. Панически разбежались кобылицы. Ни оглянуться, ни испугаться не успела Фелира, как рядом с нею уже скачет конь – золотой, лучезарный. Как полуденное солнце в зените, слепяще сияет он. Как безлунная ночь, чернея, развеваются грива и хвост. И скачет чудо-конь с ней рядом – скоком в скок – и огненных очей с нее не сводит! Лаской волнует тот взор, жаром охватывает! Никогда прежде в своих волнах перекатных, гребнистых и горбатых, Фелира не встречала такого дива, туманящего ей голову. Она впервые изменила привычкам. До сих пор океанида-оборотень небрежно отвергала всех, и, легко меняя облик, ускользала, вводя в заблуждения всякого, кто пытался утолить с ней свои вожделения. И только Кроносу, вождю титанов, она была не в силах отказать, сама того не зная, что перед нею – Он, могущественный сын Урана-Неба и Геи-Земли!

А дивный конь вдруг сбил их слаженный аллюр, и, кинувшись наперерез, остановил изумрудно-светящуюся кобылицу. Вскинувшись перед нею на дыбы, он заржал с нетерпеливым призывом. И титанида вздыбилась ему навстречу, тонкой изящной голенью коснувшись на взлете сгиба его мощных передних ног, и нежным манящим ржанием ответила на его зов.

Став тайною женою Крона, вышла Фелира из-под зеленого шатра листвы уже не кобылицей, а нимфою лесной. Не захотела титанида возвращаться к отцу – назад в просторы океана. Взошла она на высокую кручу хребта Пелион, богатую пышными лесами, нашла неприступный утес, отвесной стеной срывающийся в море, – отныне здесь, где соединяются две ее стихии – океан и лес – Фелира обрела свой новый дом. Превратилась титанида в исполинское древо – гигантскую Липу, встала на утесе, могуче раскинув руки-ветви, и необозримые дали древнего океана открылись ее взору. Вести от отца и сестер приносил Фелире- Липе косматый пенистый Прибой. То беспокойно, то ласково шелестя листвой, слушала она говор волн – игривых и гулливых, кипящих и бурливых, свирепых, штормовых… А иногда Фелира и сама зеленовласой нимфой спускалась к разгульным подругам и качалась на упругом гребне волны…

Родила Исполинская Липа от Кроноса – сына бессмертного, титана Хирона, которого впоследствии почитали и боги, и люди, и звери. Дитя феерической страсти, Хирон унаследовал от родителей-оборотней одновременно и человеческое, и конское обличие. Могучий человеческий торс, не знающий старости и увядания, перерастал в великолепный золотисто-каурый лошадиный корпус. Вьющиеся рыжеватые волосы обрамляли его лицо с внимательным взглядом изумрудно-зеленых глаз и ниспадали кольцами на плечи. По отцу Кроносу Хирон приходился братом олимпийским богам-кронидам, младший из которых – Зевс, низвергнув молниями отца в Тартар, сам стал владыкой мира.

Никто из титанов и богов-небожителей Олимпа не мог сравниться с премудрым кентавром по силе знаний. Сама Мать-Земля доверяла Хирону свои тайны, он знал язык зверей и птиц, и гадов ползучих; ему открывались чудодейственные силы растений, он умел исцелять недуги. Ему поклонялись, его чтили, как Мудреца, и Хирон никогда не отказывался делиться познаниями, и потому среди титанов и людей он заслужил высокого звания – Учитель.

ГЛАВА 4

1

Зря пронадеялась, что в выходные потомок кентавров вспомнит обо мне и позвонит. В понедельник с утра, не выдержала, и, покрутив скрипучий диск своего старенького телефонного аппарата, который стоял в прихожке еще со времен моего пионерского детства, набрала с бумажки циферки его рабочего номера…

– Райсберг слушает, – голос не просто злой – резкий и категоричный.

– Привет!

– Кто это?

– У тебя так много знакомых женщин, что ты уже не различаешь их по голосам?

– Причем здесь женщины? У тебя голос убитый.

– Нет, просто сонный. Я думала, ты позвонишь...

– Это после такого прекрасного приема?! – в его острых взвинченных интонациях зазвенела обида. – Был удивительно прекрасный прием! Я встал и ушел.

– Нет, – усмехнулась я, – тебя об этом попросили.

К моему удивлению, он не стал упираться, становиться в позу – это при его-то гордыне! – он согласился, и как-то уныло согласился.

– Ну, попросили…

– Я хочу объяснить тебе, почему так получилось: во-первых, ты был груб со мной, во-вторых, ночью я не спала – ты храпел, и днем я еле ноги волокла.

– Да, я храплю… – опять неожиданно для меня согласился он.

– И главное: ты снова был нетрезв, трезвым я тебя еще ни разу не видела. Я сейчас положу трубку, но ты подумай. Та ночь не могла пройти бесследно. Ты не о чем не пожалеешь?

И снова он не стал мне противоречить.

– Да, нам с тобой обоим надо подумать, – сказал он, и в голосе его уже не звучала холодная безжизненность металла. – Я позвоню тебе попозже.

Он приперся в два часа ночи. И опять «под мухой»...

– Пожалуйста, не ругайся. Не ругайся, пожалуйста, – просил он. – Если ты меня прогонишь, я к тебе больше не приду. Прости, ну, уж такой я. И даже не позвоню. Мы с мужиками сидели. Я пришел потому, что не хочу спать один.

Ночью он меня не тронул (и я ему за это благодарна), только гладил и гладил.

В шесть утра тихонечко ушел, а в семь позвонил уже с работы.

– Ты когда вечером дома будешь?

– Рабочий день у меня до семи.

– Я приду.

– Хорошо. Только не пей, ладно?

Пришел трезвый и злой. Ужинать с нами не сел. Я подсела к нему на диван. Лицо черствое. Глаза колючие и льдистые. Целоваться ко мне не лез. Кроме того, и меня предупредил, что сюсюкаться в трезвом виде не переносит. Я попыталась с ним пококетничать, но вместо отклика почувствовала, как закипает в нем раздражение.

– Вот такой я невыносимый по трезвости, – сообщил он.

С каждой минутой его высиживания на диване крепчал мороз в радиусе его ауры. Я уже со страхом стала ожидать, что вот-вот из него начнут вылезать острые колючки инея. Из памяти уже услужливо всплывал рассказ одной знакомой, которая маялась с мужем- алкашом: