Мельмот скиталец

не всегда оказывалось возможным доставить им столь милое развлечение, ибо действие широко известных пьес чаще всего происходило в Африке или в Испании; сэр Роберт Хауерд, Элкене Сетл и Джон Драйден — все единодушно остановили свой выбор на испанских и мавританских сюжетах[88]. В этой веселой компании было несколько светских дам в масках; они втайне наслаждались свободой, которой не решались пользоваться открыто, и подтверждали характерные слова Гея, хоть и написанные много лет назад, что

Стентон взирал на все это как человек, «в котором ничто не может вызвать улыбки». Он посмотрел на сцену: давали «Александра»[90], пьесу, в которой участвовал сам автор ее, Ли, а главную роль исполнял Харт[91], с такой божественной страстностью игравший любовные сцены, что зрители готовы были поверить, что перед ними настоящий «сын Аммона»[92].

В пьесе этой было достаточно всяческих нелепостей, которые могли вызвать возмущение — и не только зрителя с классическим образованием, но и вообще всякого здравомыслящего человека. Греческие герои появлялись там в башмаках, украшенных розами, в шляпах с перьями и в париках, доходивших до плеч; персидские принцессы — в тугих корсетах и с напудренными волосами. Однако иллюзию было чем подкрепить, ибо героини оказались соперницами не только на сцене, но и в жизни. Это был тот памятный вечер, когда, если верить рассказу ветерана Беттертона[93][94], миссис Барри, исполнявшая роль Роксаны, поссорилась с миссис Баутел, исполнительницей роли Статиры, из-за вуали, которую костюмер, человек пристрастный, присудил последней. Роксана подавляла свой гнев вплоть до пятого акта, когда же по ходу действия ей надлежало заколоть Статиру, отплатила сопернице ударом такой силы, что острие кинжала пробило той корсет и нанесло ей рану, хоть и не опасную, но глубокую. Миссис Баутел лишилась чувств, представление было прервано, большинство зрителей, в том числе и Стентон, взволнованные всем происшедшим, повставали с мест. И вот как раз в эту минуту в кресле напротив он неожиданно обнаружил того, кого искал столько лет, — англичанина, некогда встреченного им на равнинах Валенсии, который, по его убеждению, был главным действующим лицом рассказанных ему необыкновенных историй.

Как и все остальные, он поднялся с места. В наружности его не было ничего примечательного, но выражение его глаз не оставляло никаких сомнений, что это именно он, — забыть его было нельзя. Сердце Стентона сильно забилось, в глазах у него потемнело, — безымянный и страшный недуг, сопровождающийся зудом во всем теле, на котором проступили капли холодного пота, возвестил, что…

Прежде чем он успел окончательно прийти в себя, послышались звуки музыки, тихой, торжественной и пленительно нежной; они доносились откуда-то из-под земли и, распространяясь вокруг, постепенно нарастали, становились сладостней и, казалось, заполонили собою все здание. В порыве восторга и удивления он спросил кого-то из присутствующих, откуда доносятся эти звуки. Однако отвечали ему все так, что было совершенно очевидно, что его считают рехнувшимся, да и в самом деле, происшедшая в его лице перемена могла только подтвердить это подозрение. Ему припомнился рассказ о том, как в роковую ночь в Испании такие же сладостные и таинственные звуки послышались жениху и невесте и как молодая девушка погибла в ту же самую ночь.

«Неужели следующей жертвой должен стать я? — подумал Стентон, — и неужели назначение этой божественной мелодии, которая словно создана для того, чтобы подготовить нас к переходу в иной мир, только в том, чтобы возвестить этими „райскими песнями“ присутствие дьявола во плоти, который насмехается над людьми благочестивыми, готовясь излить на них „дыхание ада“?». Очень странно, что именно в эту минуту, когда воображение разыгралось до крайнего предела, когда существо, которое он так долго и так бесплодно преследовал, за одно мгновение сделалось, можно сказать, ощутимым и доступным и для тела и для души, когда злому духу, с которым он боролся во тьме, пришлось бы наконец себя обнаружить, Стентон испытал какое-то разочарование, перестал верить в смысл того, чего так упорно добивался; нечто подобное испытал, вероятно, Брюс, открывши истоки Нила[95], или Гиббон, завершив свою «Историю»[96]. Чувство, которое столько времени владело им, что сделалось для него своего рода долгом, в сущности было самым обыкновенным любопытством; но есть ли страсть более ненасытная или более способная окутать ореолом романтического величия все совершающиеся во имя ее странности и чудачества? В известном отношении мобопытство походит на любовь, оно всегда сводит воедино предмет и чувство, которое он вызывает; и если чувство это достаточно сильно, то предмет может быть и ничтожен, и это не будет иметь никакого значения. Ребенок, пожалуй бы, улыбнулся при виде необычайного волнения Стентона от неожиданной встречи с незнакомцем, но любой мужчина в расцвете сил содрогнулся бы от ужаса, обнаружив, что ему грозит катастрофа и конец близок.

После окончания спектакля Стентон простоял еще несколько минут на пустынной улице. Ярко светила луна, и неподалеку от себя он увидел фигуру, тень от которой, достигавшая середины улицы (в те времена еще не было вымощенных плитами тротуаров, единственною защитой пешеходов были стоявшие по обе стороны каменные тумбы и протянутые между ними цепи), показалась ему невероятно длинной. Он так давно уже привык бороться с порожденными воображением призраками, что победа над ними всякий раз наполняла его какой-то упрямой радостью. Он подошел к поразившей его фигуре и увидел, что гигантских размеров достигала только тень, тогда как стоявший перед ним был не выше среднего человеческого роста; подойдя еще ближе, он убедился, что перед ним именно тот, кого он все это время искал, — тот, кто на какое-то мгновение появился перед ним в Валенсии и кого после четырехлетних поисков он только что узнал в театре…

— Вы искали меня?

— Да.

— Вы хотите что-нибудь у меня узнать?

— Многое.

— Тогда говорите.

— Здесь не место.

— Не место! Несчастный! Ни пространство, ни время не имеют для меня никакого значения. Говорите, если хотите что-то спросить меня или что-то узнать.

— Мне много о чем надо вас спросить, но, надеюсь, мне нечего от вас узнавать.

— Ошибаетесь, но вы все поймете, когда мы встретимся с вами в следующий раз.

— А когда это будет? — спросил Стентон, хватая его за руку, — назовите время и место.

— Это будет днем, в двенадцать часов, — ответил незнакомец с отвратительной и загадочной улыбкой, — а местом будут голые стены сумасшедшего дома; вы подыметесь с пола, грохоча цепями и шелестя соломой, а меж тем над вами будет тяготеть проклятье здоровья и твердой памяти. Голос мой будет до тех пор звучать у вас в ушах и каждый предмет, живой или неживой, будет до тех пор отражать блеск этих глаз, пока вы не увидите их снова.

— Может ли быть, что наша новая встреча произойдет при таких ужасных обстоятельствах? — спросил Стентон, стараясь уклониться от блеска демонических глаз.

88

…остановили свой выбор на испанских и мавританских сюжетах. — Названные Метьюрином драматурги действительно создали ряд пьес, в которых обработаны были сюжеты из истории Испании и ее колоний, борьба испанцев с арабами и т. д. Драматург Роберт Хауард (Robert Howard, 1626–1698) написал «Индийскую королеву» («The Indian Queen», 1664, напечатана в 1665 г.), продолжение которой создал в том же году Драйден под названием «Индийский император, или Завоевание Мексики испанцами» («The Indian Emperor, of the Conquest of Mexica by the Spaniards»); выше уже была упомянута пьеса Драйдена «Завоевание Гранады» (см. [83]). Элкене Сетл (Elkanah Settle, 1648–1724) создал «Императрицу Марокканскую» («The Empress of Morocco», 1673) и т. д.

89

Смеяться шутке, что смущает ложи. — Стихи заимствованы из произведения Джона Гея (John Gay, 1685–1792) «Чайный столик. Городская эклога» («The Tea-Table. A Town Eclogue»).

90

…давали «Александра»… — Речь идет о пьесе Натаниэла Ли «Королевы-соперницы, или Смерть Александра Великого» (см. выше: [67]).

91

…главную роль исполнял Харт… — Артист Чарлз Харт (Ch. Hart, ум. 1683).

92

…настоящий «сын Аммана». — Александр Македонский был обожествлен при жизни, объявленный сыном Зевса-Аммона.

93

Смотри «Историю сцены» Беттертона[94]. (Прим. автора).

94

Смотри «Историю сцены» Беттертона… — Томас Беттертон (Th. Betterton, 16351710) — известный актер и драматург. Его заметки по истории английских театров, делавшиеся им в течение долгого времени, были изданы под заглавием «История английской сцены» («A History of English Stage», 1741).

95

…испытал, вероятно, Брюс, открывши истоки Нила… — Речь идет о Джеймсе Брюсе (James Bruce, 1730–1794), шотландском путешественнике, открывшем истоки реки Нил в Африке (так называемый Голубой Нил) и напечатавшем об этом подробный отчет.

96

…Гиббон, завершив свою «Историю». — Эдвард Гиббон (Gibbon, Edward, 17371794) писал свой знаменитый труд «История упадка и падения Римской империи» («The History of Decline and Fall of the Roman Empire») в течение многих лет: первый том (в издании in 4o) вышел в свет в 1776 г., второй и третий — в 1781, последние три тома появились в 1788 г.