Страница 34 из 38
– Господин генеральный секретарь, я провел в Советском Союзе несколько недель. Они были насыщены событиями. Эти недели развеяли для меня немало небылиц, которые ходят у нас о вашей стране. Я увидел людей, которые умеют работать и верят своему строительству. Но уровень жизни... Несмотря на власть рабочих и крестьян, ваши рабочие подчас живут беднее своих зарубежных коллег. Как это объяснить?
Сталин улыбнулся.
– А вы бывали в России до семнадцатого года?
– Не бывал. Но у меня сложилось впечатление, что ваши агитаторы и пропагандисты несколько преувеличивают в живописании ужасов царизма.
– Наши агитаторы? – Сталин выразительно посмотрел на Пронина. – А вот мы у них и спросим. Товарищ Пронин, прокомментируйте, пожалуйста, впечатления господина Бронсона.
Пронин сперва кашлянул, а уж потом ответил:
– В любом благородном деле бывают перегибы. Гражданская война у нас окончилась совсем недавно – меньше двадцати лет назад. Все взрослые мужчины так или иначе принимали в ней участие. Вот мы и не можем обойтись без пропаганды. Да, преувеличиваем. Да, сгущаем краски. Но посмотрите, как преобразилась страна за последние пятнадцать лет! Сколько первоклассных мастеров, инженеров, даже профессоров вышло из беднейших крестьян, из фабричных рабочих глухой провинции? У вас в Штатах респектабельная газета вряд ли будет писать о делишках ку-клукс-клана? На войне должна быть тайна. В мирной жизни – фигуры умолчания. Но ни в одной стране мира агитаторы и пропагандисты не пишут с такой прямотой о классовой борьбе, как пишем мы.
– Вы пишете о классовой борьбе в СССР? – удивился Бронсон.
– Ну конечно! Мы не скрываем, что с каждой новой победой социализма классовая борьба в нашей стране обостряется.
– В нашей стране это уважаемая точка зрения, признанная миллионами рабочих. В школах, техникумах и вузах молодежь изучает эту закономерность. Люди мужают, становятся опытнее, получают профессиональные навыки...
И снова Сталин отвечал долго и толково. Время от времени он держал долгие паузы, улыбался и брал в рот давно погасшую трубку.
Ответив на пятый вопрос Бронсона, Сталин неожиданно заговорил беспечным, шутливым тоном:
– По-моему, мы славно поговорили. Как сделаете интервью – пришлите мне на подпись. Доверяй, но проверяй. За свои слова я отвечаю, но дополнения и купюры нежелательны. Как старый газетчик, я ваши хитрости знаю... У нас говорят: делу время – потехе час. А значит, нам нужно хорошенько подкрепиться. За годы жизни в России я мало-помалу растерял навыки грузинского гостеприимства. Но русское гостеприимство не уступит закавказскому. Для нас приготовлено вино и скромные закуски.
Сталин встал, повернулся и пошел к двери. Все двинулись за ним. В небольшой комнате был сервирован стол. Бронсон и Пронин сели рядом с хозяином.
– Что будете пить? – участливо спросил Сталин Бронсона.
– Да я в Советском Союзе к русской водке привык.
– Тогда рекомендую перцовку. Если будете пить водку – скоро захмелеете и с вами будет неинтересно разговаривать. А перцовка не такая крепкая. На вкус приятна.
Бронсон пожал плечами. Его блокнот был испещрен записями. По случаю журналистской удачи он готов был выпить все, что угодно Сталину. И Сталин лично налил ему стопку перцовки. Американец сразу ощутил ее острый запах.
– Я предлагаю выпить за здоровье нашего гостя! – с расстановкой начал Сталин. – Я его сегодня увидел в первый раз, как и он меня. Мы познакомились. Мне пришлось по душе его умение слушать, изучать, вглядываться в нашу жизнь. Мы ему, конечно, кажемся персонажами какого-то странного спектакля. Слишком уж не похож советский уклад на ту жизнь, к которой он привык у себя в Соединенных Штатах. И поэтому я...
Бронсону уже поднадоел монотонный голос Сталина. Хотелось скорее опьянеть, чтобы увидеть мир в ярких искаженных красках. А тут еще и перцовка «не такая крепкая»! Кто-то подложил Бронсону два добрых куска говяжьего языка, ложку пахучей горчицы и соленый помидор.
– Квашеной капусты ему положите! – беспокоился Сталин. – Я ее полюбил в ссылке. Да так с тех пор и не могу отвыкнуть. А в нее – сахарку. Простая, но такая вкусная русская пища. Я что-то нэ вижу на столе капусты...
Пронин нашел в углу стола хрустальное блюдо с квашеной капустой, осторожно взял его в правую руку и передал Бронсону.
– А я уже успел оценить это кушанье. Мы с господином Прониным уже участвовали в настоящих русских пирах. И я с удовольствием закушу перцовку квашеной капустой.
– А как аппетитно она хрустит! – улыбнулся Сталин. – И не захочешь, а нальешь вторую рюмку. Прошу, товарищи. А кто возьмет слово?
Руку поднял Бронсон. Захмелеть ему не удалось, и, чтобы не слушать Сталина, он решил самолично произнести спич:
– Мои дорогие советские друзья! Именно друзья, потому что за эти дни я стал относиться к вам как к родным, близким людям...
Сталин вслушивался в английскую речь. Он немного говорил по-немецки, более-менее хорошо знал латынь, а с английским сталкивался редко. И вот теперь пытался понять речь американца без переводчика. Когда слова переводчика подтверждали догадки Сталина – вождь улыбался. «Для журналиста он говорит скучновато. Округлыми общими фразами. Или он боится нас, или просто сам по себе является вялым деятелем – ни рыба ни мясо. Наши писатели говорят куда ярче. Даже когда увлекаются подхалимажем и аллилуйщиной», – так думал Сталин, которому уже осточертела пустопорожняя вежливость Бронсона.
Подали горячее: весьма прихотливое кавказское жаркое с таким сложным названием, что бывалый переводчик спасовал. Бронсон с аппетитом налегал на мясо в остром соусе – и, по совету Сталина, заливал пожар в утробе грузинским сухим вином.
– Сегодня нэмного нарушим режим! – сказал Сталин. – Попробуем и закуски, и горячее, и дэсэрт. В честь такого дорогого гостя мы можем себе позволить...
– А я могу себе позволить мешать перцовку с вином в честь главной беседы в моей журналистской судьбе, – сказал Бронсон и тут же встал. Сталин удивленно посмотрел на американца. А Бронсон с офицерской деликатностью спросил у переводчика: «Где я могу помыть руки?» Переводчик сам был впервые в столь заветном месте и в столь избранном кругу. Пришлось Пронину сопровождать американца в сортир.
– Господин Бронсон! Мне кажется, за время пребывания в СССР вы неплохо выучили русский язык?
Бронсон загадочно кивнул.
– Тогда я расскажу вам историю про кремлевский сортир. Если хотите – исторический анекдот.
Они остановились. Бронсон закурил и заинтересованно взглянул на Пронина.
– Несколько месяцев назад с товарищем Сталиным обедал наш гость из Франции. Лидер тамошней компартии. Очаровательный человек, между прочим. Где-то между горячим и десертом, после перцовки и сухого вина, он тоже захотел помыть руки. И провожать его вызвался сам товарищ Сталин, которому тоже потребовалась гигиеническая процедура. Возле писуара французу в голову пришла лихая шутка, которую он поторопился сообщить товарищу Сталину. Француз, кстати говоря, неплохо говорил по-русски, что вполне типично для деятелей Коминтерна. Он сказал, указав на писуары: вот единственное место в странах капитала, где рабочий держит средство производства в своих руках! И, представьте себе, товарищ Сталин ответил молниеносно: «Для социалистической страны это тоже верно!»
Бронсон не все понял из рассказа Пронина, но рассмеялся.
– А вы-то откуда знаете эту историю? – спросил он по-русски. – Вы что же, прятались за рукомойником?
– Я б вам ответил, господин Бронсон. Но простому ответу вы не поверите. А сложный – не поймете. Все-таки в русском языке вы еще не дока. Вот, например, я произнес: «дока». А вы и не знаете этого слова! А по-немецки вы говорите? Вот по-немецки я бы с вами побеседовал основательно.
– По-немецки – хуже, чем по-русски. Гораздо хуже.
Бронсон грустно курил неподалеку от мужской комнаты. Он смотрел в окошко, там в сумраке ноябрьского вечера переливались золотые купола. Пустынный тихий Кремль казался огромной осажденной крепостью. Бронсон запутался, заплутал в этой холодной стране. «Здесь невозможно работать. Все общество у них пронизано контрразведкой. Даже вот этот усатый журналист, несомненно, работает на НКВД. И не просто работает между делом, как наши газетчики. Это первоклассный агент. Я уверен, что он в совершенстве владеет английским. Но ему удобнее лгать, вилять, маневрировать. Я не успеваю за его кульбитами. Остается Виктор. Вся надежда на Виктора».