Страница 33 из 38
– Товарищ Сталин будет через десять минут.
А что же Бронсон? Его вел к Сенату Виктор Железнов. Пронин приставил к американцу Железнова, чтобы избежать провокаций на территории Кремля и заодно надежно отследить возможные контакты с предателем. Кому еще доверять, если не Виктору?
– Принять машину американского посла! – зычно прокричал офицер охраны. Нет, не тот старшина караульной службы Толстиков, который был на карандаше у Пронина, а безукоризненный чекист. Из лимузина вылез Джозеф Дэвис – горбоносый, лысоватый господин, посол Соединенных Штатов в СССР, чувствовавший себя в сталинской империи как рыба в воде. За ним показался и Бронсон.
– Господин Дэвис, вы примете участие в беседе? – спросил Бронсон.
– Это ваш крест, друг мой. Мы должны четко исполнять договоренности. Сегодня со Сталиным будете беседовать вы. В это время в другой комнате я пообщаюсь с госсекретарем Литвиновым. А уж обедать будем все вместе. Это давно решенный вопрос. И запомните, Уильям: регламент – это воздух дипломатии. Без него мы задохнемся. А любая договоренность с такой великой державой, как Советская Россия, заслуживает уважения.
– Вам так нравится Россия. Может быть, вы попросите у Сталина политического убежища?
Джентльмены улыбнулись.
– Хорошая шутка. Можете использовать ее в одном из репортажей. Только добавьте: Россия для меня – это страна, пригодная для дружбы с моей Родиной. В этом качестве я ее уважаю.
– Многие уважаемые люди в Вашингтоне придерживаются другого мнения, – как можно легкомысленнее заметил журналист.
– Эти многие недооценивают систему Сталина. Вот увидите, в предстоящей большой войне Сталин выстоит. И нам придется разговаривать с ним на равных. Или почти на равных. А все эти скептики, сравнивающие Сталина с немецким ефрейтором, окажутся аутсайдерами. Если вы принимаете советы от человека, прожившего три года в Советском Союзе, вспомните о моих словах, когда будете разговаривать с дядюшкой Джо. И президент оценит ваши старания.
– Я не государственный человек, господин Дэвис. Это вы у нас – оплот американской идеи. Мне важно, чтобы интервью стало мировой сенсацией. Тогда оно принесет мне десятки тысяч долларов.
– Друг мой, вы пытаетесь выглядеть прагматичнее, чем вы есть. Это делает честь вашей скромности. Признаться, я не люблю патетических болванов и патриотических дураков. А их немало водится и у нас на родине, и здесь, в России.
Наступала пятиминутка дипломатических улыбок и рукопожатий. Пути посла и журналиста расходились. Одному предстояло чаепитие с милейшим Максим Максимычем Литвиновым, другому было суждено беседовать с самим Сталиным.
Литвинов неплохо подготовился к чайной церемонии по-советски. Молодой офицер внес в комнату дымящийся самовар, который вскипел во дворике под надзором пожарной охраны. Он приготовил для американского посла и несколько подарков «по чайной тематике»: очаровательную чашку Ломоносовского фарфорового завода, серебряную чайную ложечку с выгравированными инициалами американского посла. Наготове был патефон с пластинками: песни Руслановой, «Богатырская симфония» Бородина... Русский колорит в своем лучшем проявлении ждал американского гостя.
А Бронсон плечо к плечу с Железновым шел по кремлевской тропинке к дверям большого ампирного дома.
– Мы, кажется, встречались?
– Впервые вас вижу! – ответил Железнов на сносном английском.
– А мне кажется, я вас где-то видел. То ли в театре, то ли в библиотеке. А вы часто бываете на ипподроме?
– Совсем не бываю.
– А мне понравилось у вас на ипподроме. Я к нему пристрастился. Щекочет нервы! – говорил Бронсон, но Железнову трудно было понять столь эмоциональную английскую скороговорку.
Вот уже и последняя проверка документов. Железнов остался в приемной. Пронин и переводчик заждались гостей... Стуча костылями, Пронин встал навстречу Бронсону.
– И снова мы вместе! – Бронсон широко улыбнулся. – Мы приговорены к сотрудничеству, господин Пронин!
– Для меня это не приговор – награда!
Они не ограничились рукопожатием, по русскому обычаю Пронин сжал Бронсона в объятиях. Прощупал на всякий случай на предмет вооружения: хотя охрана уже досматривала визитеров, проверка лишней не бывает. Бронсон все понял и грустно улыбнулся.
– У вас сегодня замечательно подстрижены усы, господин Пронин. Очень элегантно. Ваши усы так и просятся на обложку журнала мужских мод. Мы и не знали, что в СССР есть джентльмены экстра-класса.
Язвительный американец давал понять, что вчера он поймал пронинский взгляд на свежевыбритые щеки...
– Ну, сегодня, я надеюсь, мои усы будут не на первом плане. Вот-вот придет товарищ Сталин. А я вообще-то из крестьян. В джентльмены не гожусь, наверное. Куда нам.
Бронсон уселся рядышком с переводчиком. Пронин задумчиво побродил вдоль стола и в конце концов сел по соседству с американцем. Значит, Пронин и переводчик смогут в случае необходимости зажать Бронсона. Американец смотрел на маневры Пронина с улыбкой. Пронину эта улыбка показалась натужной. Бронсон напуган. По крайней мере, неприятно удивлен. Или наоборот – расставил ловушки, а теперь смеется над нами? И тут в зал вошел Сталин. Один, без свиты. Вошел по-хозяйски, как ремесленник каждое утро входит в мастерскую. Все встали. Сталин подошел к Бронсону:
– Рад приветствовать нашего уважаемого гостя.
Бронсон ответил ему велеречиво. Переводчик с трудом успевал тараторить. Сталин пожал руку переводчику, а под конец – и Пронину.
– Я вас помню. Вы Пронин. Наш известный журналист. Читал ваши репортажи. Вот этому человеку все советские люди боятся попасть на карандаш! – добавил Сталин персонально Бронсону. – Я был журналистом недолго. И о вашей профессии имею приблизительные представления. Но еще Ленин завещал нам уважать прессу, без которой нэ существует ни политики, ни массового просвещения. Мы не имеем права забывать этот завет Ленина. А что вы стоите? Прошу садиться.
Приветствуя Сталина, Бронсон сделал несколько шагов и сел на новое место – подальше от Пронина. Но Пронин не постеснялся, помахивая костылями, подойти к Бронсону и снова сел по соседству... Правда, переводчик оказался в двух креслах от американца.
Сталин сел напротив заморского гостя и, улыбнувшись, положил на стол руку с трубкой. Трубка не дымилась.
– Самое трудное в любой беседе – это пролог. С чего начать? У нас говорят: лиха беда начало. Это народная мудрость. Поэтому я предлагаю отбросить традиции этикета и сразу же говорить о самом наболевшем. О деле. А обменяться дежурными любезностями мы всегда успеем.
Бронсон достал блокнот и модерновое, невиданное в Советском Союзе перо. На этой встрече не было стенографисток! Они отвлекают, мешают свободной беседе...
– В мире немало сторонников социалистического развития, – начал Бронсон. – В годы Великой депрессии даже в моей стране власти стали учитывать опыт Советского Союза. Ощущаете ли вы себя вождем интернационального сообщества коммунистов? Или все-таки – только главой Советского государства?
Сталин, кажется, не успел выслушать перевод вопроса, как начал медленно, обстоятельно отвечать:
– Вы упомянули Великую депрессию. Мы предсказывали ее. Но когда горячие головы объявили депрессию концом мирового империализма, концом буржуазии – я нэ смог с этим согласиться. У капитализма еще есть силы, есть ресурсы, чтобы видоизменяться и развиваться. И нам долго придется сосуществовать на одной планете. Во всяком случае – десятилетия...
Сталин говорил долго. Он не отвечал на вопрос напрямую: в таком случае Бронсон постарался бы прижать собеседника к стене. Сталин хладнокровно и логично теоретизировал. Бронсона эти финты не удивили: он высоко оценивал риторическое мастерство Сталина. Это германский фюрер любил покричать, погримасничать, размахивая руками. А Сталин спокоен и даже ироничен. Но за этим спокойствием чувствуется и впрямь стальной каркас. Все-таки эти большевики находят на редкость точные псевдонимы! Сталин – это твердость металла, это индустриализация. Молотов – это настойчивость туповатого, но тяжелого инструмента, изображенного на гербе СССР. Вот только насчет Ленина у Бронсона не было предположений. Странный псевдоним.