Человек среди песков

Он сжал кулаки, его снова захватила страсть.

— А как здесь? — спросил он. — Все в порядке?

Я кратко отчитался ему в делах, а также рассказал о своем разговоре с графом, не уточняя, однако, обстоятельств нашего свидания. Дюрбен слушал меня, покачивая головой, но я чувствовал, что он слишком поглощен собственными мыслями и слушает невнимательно. Еще неделю назад он наверняка захотел бы поговорить с графом Лара. Но сейчас он был слишком утомлен и просто сказал:

— Да, мне следовало бы с ним повидаться, побеседовать. Мы это устроим, как только дела наладятся.

Но шли дни, нам приходилось хлопотать, прибегать к уловкам, обороняться, и было уже не до графа Лара.

Именно в то время произошло событие, поразившее воображение всего болотного края. Стадо быков примерно в сорок голов вслед за своим вожаком бросилось в канал и потонуло. На рассвете сторожа обнаружили их трупы, прибитые к плотине. И тут уж развязались языки. Здесь в быках знали толк: подобного еще никогда не случалось. Какой-то старик, правда, утверждал, что примерно такой же случай был в начале века, но при каких обстоятельствах, он не помнил. Говорил то одно, то другое. Просто выживший из ума старик, известный пустомеля. К тому же в его рассказе фигурировало не стадо, а всего несколько животных. Слушали его рассеянно и тут же забывали его россказни. Каждый понимал, что произошло нечто совершенно чудовищное, вроде таких ужасов, как, скажем, кровавый дождь, говорящие лошади, рана на солнце. Каждый предлагал свое объяснение. Тут были и паника, и жажда, и коллективный психоз, и землетрясение, и воздействие луны, но ни одно из этих объяснений не удовлетворяло людей, занимавшихся скотоводством испокон веков. Кто-то пустил даже версию о «летающих тарелках» и пожал известный успех. Так шаг за шагом добрались до Калляжа, хотя событие это произошло далеко от строительства. Наши подъемные краны, наши механизмы, загрязненная вода, распотрошенная земля, вечный шум, разносимый ветром, — всего этого вполне достаточно, чтобы благородные животные, привыкшие к безлюдью и свободе, взбесились. А ведь то, что губительно для быков, не может быть полезно для человека. Понятно, что все эти разговорчики мало способствовали нашим делам.

В харчевне меня встречали с кислой физиономией. Изабель обращалась со мной почти как с убийцей. Но в глазах Мойры я читал нечто большее, чем простое снисхождение. Должен признаться, что я никогда не был безразличен к чувствам, которые ко мне питают.

Я рассудил, что мне лучше в ближайшие дни не показываться в Лиловом кафе. Весь этот шум в конце концов утихнет. А к Мойре я могу съездить домой, и у нас найдутся иные сюжеты для беседы, кроме гибели быков.

Жила она на берегу лагуны в низеньком, крытом тростником домике, где поселилась после замужества, а теперь, когда муж погиб, осталась одна. Под тамариском на кольях висели полуистлевшие сети. Черная облезлая лодка стояла у причала.

Дверь хлева открыта, и меня обдает теплом и сладковатым запахом коровы и сена. В полумраке слышно мычание, позвякивание цепей и шорох крыльев летающих ласточек. Мойра доит корову, сидя на скамеечке и прижавшись щекой к коровьему боку. С этой темной шерстью совсем сливаются ее волосы, я различаю лишь ее застывший профиль, да мелькают руки, и о стенки железного ведра звонко ударяются струйки молока. Мойра не слышала, как я вошел. Она продолжает доить, прерываясь лишь для того, чтобы огладить корову, когда та беспокойно переступает с ноги на ногу, и ласково, вполголоса уговаривает ее.

Когда я окликаю Мойру, она оглядывается и, улыбнувшись, говорит:

— А, это ты? Я сейчас кончаю. Присядь вот тут!

Я пристраиваюсь на краю кормушки под свисающей с потолочных балок паутиной.

— Не обращай на меня внимания, — говорю я, — делай свое дело. Мне приятно смотреть, как ты работаешь. И к тому же я люблю хлев, еще с детства на нашей ферме. Узнаю знакомые запахи…

Мы потихоньку болтаем о том о сем, и по-прежнему звонко бьется молоко о стенки ведра. Она спрашивает меня, не хочу ли я парного молока. Затем берет из кормушки ковшик и, наполнив его до краев, протягивает мне.

— Ведь и это тоже, Мойра, мое детство, вкус моего детства. Я ничего не забыл. Я часто смотрел на мать и поражался ее умению. Да, помню, у нас еще говорили не доить, а «тянуть за соски». Я был совсем мальчонкой и ловкостью не отличался. Так что «вытянуть» ничего не умел.

— Хочешь я тебя поучу?

— Ну давай попробуем.

Я сажусь около нее, и она мне показывает, как захватить вымя всей пятерней, а не тремя пальцами, давить надо сверху вниз. Я чувствую нежную и теплую плоть в своем кулаке и колено Мойры, касающееся моего. Запах ее волос смешивается с запахом хлева и соломы.

— Вот так! — говорит она и направляет мою руку, но умения у меня не прибавилось, течет лишь тоненькая, как ниточка, струйка. — Так! Нажимай сильнее. Вот видишь, теперь получше!

Я стараюсь изо всех сил, но больше всего мне хочется, откинув пряди ее волос, поцеловать Мойру в шею, она совсем рядом с моими губами. Я говорю:

— Ну ладно! На сегодня хватит. Поучишь меня в следующий раз.

Она заканчивает дойку и тем временем расспрашивает меня, как идут дела на строительстве, и я отвечаю, что работа идет хорошо, но у нас неприятности в столице: политиканы, банкиры…

— То-то у тебя такой озабоченный вид, — говорит она. — Чего же они хотят?

— Да не знаю. Вероятно, обмануть нас… Давай лучше поговорим о чем-нибудь другом!

— Как хочешь. Пойдем я покажу тебе мой дом.

— Хорошо. А ты не боишься здесь жить совсем одна?

— Чего же мне бояться? И потом, у меня собака, лошади.

— А не лучше ли тебе было бы жить в харчевне?

— Нет. Это совсем рядом, десять минут ходу, а здесь мне нравится. Такая дикарка, как я… Зайдешь на минутку?

Дом типичный для этого края, я уже привык к таким: белые стены, печь, а над ней балка, тяжелая мебель из рыжего дерева. К потолочным балкам подвешены охапки трав, наполняющие комнату своим ароматом. В приоткрытую дверь я вижу другую комнату, кровать, веточки букса на стене.

— Вот мое жилье! — говорит она. — Нравится?

— Да.

— На Калляж не похоже!

— Здесь гораздо лучше, чем в Калляже. Мне, наверное, не следовало бы так говорить, но в душе я предпочел бы жить именно в таком вот доме.

— Можешь приходить сюда, когда тебе вздумается.

Она стоит несколько смущенная около печки и рассказывает мне о своем доме, лошадях, а потом добавляет:

— А знаешь, жить одной не очень-то приятно, никто тебя вечером не ждет. Иной раз ночью такая стоит тишина над болотами, что даже страшно!

Я смотрю из окна на лагуну — она совсем рядом, и думаю, что мы впервые остались с Мойрой одни без Изабель. Там в хлеву, сидя подле нее, я, наверное, мог бы ее поцеловать, и она, вероятно, не воспротивилась бы. Но наступает темнота и отдаляет меня от нее: «Она мне нравится, и только! Как мог я минуту назад думать о том, чтобы…» Мне уже хочется, чтобы с нами была Изабель.

— Уже поздно, Мойра. Думаю, мне пора возвращаться.

— Да, верно. Меня ждут в харчевне.

Закрывая дверь, она тихонько вздыхает.

В последующие дни я видел Мойру только в присутствии Изабель или старухи. История с быками заглохла, и мы снова вместе проводили на кухне мирные вечера. Однако теперь они оставляли у меня чувство какой-то неудовлетворенности, и я повторял: «Ну и свалял ты дурака! Сам не знаешь, чего хочешь. Ведь достаточно было только пожелать…» Но таким уж я создан: вечная добыча смутных желаний, столь долго вынашиваемых, что возможность их утоления наполняла меня даже какой-то печалью, поскольку грозила лишить меня моих мечтаний. И другой голос в противовес первому шептал, что я уже старею, что подобная нерешительность мне не к лицу и недалеко то время, когда мне останется одно — дремать в уголке у камелька. Но понятно, душевные распри не подвигали моих дел ни на йоту, и я, как и прежде, сидел в Лиловом кафе за тарелкой супа и украдкой поглядывал на Мойру.