Страница 83 из 93
В это время ребята расстелили на мелком песочке какое-то подобие покрывала-скатерти, странно сочетавшее в себе малиновый, желто-коричневый и фиолетовый цвета.
По-турецки поджав под себя ноги, вся братва полукругом разместилась за этим импровизированным столом.
Из коляски «Урала» была извлечена литровая переплетенная бутыль и множество съестной всячины.
— За вчерашнюю удачу! — поднял наполовину наполненный стакан Артист.
— За тебя и Генриха! — вставил Серый, в два глотка заглотив свою дозу.
— А кто такой Генрих? — полузадохнувшись от мутного самогона, поинтересовался я.
— Великая голова с умопомрачительным множеством умственных извилин! — сострил Жора, с удовольствием захрустев малосольным болгарским огурчиком.
— Его старшой брательник, — пояснил Дантист.
Пригладив пятерней непослушно-растрепанную рыжую шевелюру, Жора взял гитару.
Над спокойной гладью воды томно полилась песня. Все-таки Артист пел профессионально, что называется, искренне-чувственно. В его голосе слышались то бесшабашно-удалой кураж, то безысходно смертельная тоска:
— Ну что ж, помянем бедолагу Кучеренко! — криво усмехнулся Серый и плеснул всем из бутылки.
Солнце поднялось уже довольно высоко. Мы разделись. Вода была теплая, освежающая и такая чисто-прозрачная, что свободно просматривалось золотое песчаное дно. Кое-где сквозь песок настырно пробивались кустики водорослей. Их мохнато-косматистые лапки, причудливо закручиваясь, хватаясь друг за дружку, жадно тянулись вверх к безнадежно далекому солнцу.
— Хочешь жить — умей вертеться! — сделал я вывод, взглянув на них, и поплыл саженками к берегу.
Когда вышел из воды, ребята уже разлеглись на песочке, подставив горячим лучам свои когда-то успевшие загореть тела.
— Небось, сыграть желаешь? — взглянув на меня, спросил Жора и, не дожидаясь ответа, вынул из валявшейся рядом куртки колоду засаленных карт.
Повторилась, вплоть до мелочей, вчерашняя история. Вся моя наличность — двадцать семь рублей, выуженные из домашней копилки, в мгновение ока перекочевали к Артисту. Жора почему-то остался совершенно равнодушным к своему везению, сунул смятые бумажки в боковой карман куртки и закурил.
— Завтра обязательно отыграешься, браток! — успокоил он, виртуозно выпуская серию колечек табачного дыма.
Настроение совсем упало в минус. Я так твердо рассчитывал на выигрыш, что совсем не учел последствия проигрыша. А они были далеко не из лучших. Мама, без сомнения, вскорости узнает о внезапно опустошенной копилке, и будет крупная неприятность.
Не спрашивая разрешения, наполнил до краев граненый стакан из оплетенной бутылки и залпом выпил обжигающую, ставшую тепло-противной на жаре жидкость, чем-то напоминавшую морилку для тараканов.
Жора скосил на меня насмешливо-издевательский взгляд.
— Не гони, Джонни, по пустякам, — дело житейское. Суета сует!
— Душно что-то. Искупнусь.
Тяжело ступая, безусловно, стараясь держаться прямо, я вошел в реку по грудь. Вода обладала живительно-волшебной силой. Недаром, видать, я родился под знаком Рыб. Хмель почти испарился, осталась только какая-то мрачная подавленность.
Случайно блуждающий взгляд остановился на кустике водорослей.
— Жить хочешь?! — я вдруг озлобился и нырнул.
Когда вышел на берег, в руке у меня были намертво зажатые кустики подводных растений. Отшвырнул их подальше от воды.
— За жемчугом охотишься? — захохотал Серый, наблюдавший за моими манипуляциями.
— Угадал! — я растянулся на песке.
«Где достать капусту для реванша?» — не давала покоя нудная мысль.
Из лесочка медленно выехало такси.
Но это не была пьяная фантазия, не мираж, как я поначалу подумал.
Дверца машины хлопнула, и появился водитель с шапкой кудрявых рыжих волос — точно таких, как у Жоры. За ним из автомобиля вышла молодая девица в ярком платье.
Артист с трудом поднял отяжелевшую голову; он успел уже изрядно приложиться к самогонке:
— A-а! Наша ненаглядная принцесска Тамарка прикатила! — хохотнул он.
— Отстань, козел. Надоел, — скривив напомаженные губки, отмахнулась Тамара.
— А меня, пьяная твоя харя, ты уже и в упор не видишь? — спросил рыжий таксист.
Артист осоловело воззрился на него.
— Генрих?! Ты как здесь очутился?
— Закусывать надо, милый братик, и поменьше хлебать водки. Она, как нам доказывает история, и так массу замечательных людей сбила с панталыку. А нашел я вас просто, ты же сам сказал, на старом месте будете.
— Между прочим, эт-то не водка, а самогон! — заплетающимся языком попробовал оправдаться Артист.
— Тем более! — засмеялся Генрих. — Ладно. Покемарь децал. Позже побазарим.
Жора не заставил себя уговаривать, обессиленно уронил голову и больше не подавал никаких признаков жизни.
Серый с Дантистом встали, как солдаты перед командиром, ожидая от таксиста приказаний.
— Садитесь! — махнул тот рукой. — Как водичка? Ништяк?
— Первый сорт!
— Как парное молоко!
— Отлично. Отдохну немного от служения родине и отечеству! — Генрих скинул одежду, удобно прилег на песочек.
— Забавная, скажу я вам, эта штучка — жизнь, братишки! — сладко зевнул он, интеллигентно прикрыв рот ладонью.
Тамара присела рядом с ним. Ее карие глаза задумчиво смотрели на воду.
Я даже позабыл про карточное поражение, глядя на Тамару. Это была стройная девчонка, лет двадцати, с длинными вьющимися черными волосами, с приятным, по-детски чуть капризным выражением лица. Ее изящная, аппетитная фигурка притягивала жадные плотоядные взгляды всех ребят.
Генрих, явно по-хозяйски, положил голову на колени Тамары. Та снисходительно усмехнулась и нежно-ласково провела ладонью по его курчавой шевелюре.
— Скучно что-то, — томно вздохнул таксист.
Серый с готовностью взял гитару и начал старательно настраивать струны.
— Нет уж, уволь! — притворно испугался Генрих. — Только не это! С гитарой Жорик мне уже все мозги перетрахал! Дантист, глянь-ка в машине на заднем сиденье!
Дантист, покачнувшись, встал и приволок кассетный магнитофон.
В скором времени все птахи в лесу сильно перепугались: из мощного динамика понеслись лихие вопли ансамбля «Ху». Пташки волновались не напрасно — голоса певцов смахивали то на лай, то на мяуканье, то на плачь изголодавшегося волка, жалующегося на луну.
Стая птиц поднялась в небесную синь и скрылась подальше от опасного соседства.
Лишь сороке, казалось, шизоидные выкрики ансамбля пришлись по душе. Она устроилась недалеко на ветке и, восхищение вертя маленькой головкой и треща без умолку, как будто солидарно подпевала.
А может, она, наоборот, сердилась и выражала тем свое бурное птичье недовольство.
— Вот это я понимаю, современная цивилизация! — мечтательно произнес Генрих. — Не то, что наша балалаечная Русь! Знаете, ребятишки, сколько «Ху» зашибает за одно турне по Штатам? Два миллиона долларов! — он завистливо вздохнул. — Вот настоящая красивая жизнь!
Генрих вдруг вспомнил обо мне.
— Новенький, что-ли? Серый, почему я не в курсе?
— Да нет, это так… Жора с ним в карты шпилит.
— A-а! Цыпленок! Неравнодушен, значит, к дензнакам? Логично! Но поосторожнее, дружок. Жорик дока в этом деле. Талант! Враз ощиплет. «И жалобно не вой, — как в песне поется, — ты бежишь домой раздетый и босой!». Информация к размышлению — сопли и слезы позднего раскаянья Жорика не разжалобят! Давай задний ход, мальчонка, пока времечко позволяет!
— Я не цыпленок! И не лезь в мои личные дела! Тебя они нисколько не касаются! — процедил я, еще больше распаляясь, заметив заинтересованно-удивленный взгляд Тамары.
— Брось, Джонни, не связывайся ты с ним! — шепотом посоветовал Дантист.