Домой

Майк, Стафф и я не могли дождаться, когда окажемся подальше оттуда.

Спасибо Господу за армию.

Ни по чему тамошнему я не скучаю, кроме звезд.

Если бы не беда с сестрой, не подумал бы и ехать в ту сторону.

Не изображай меня героем энтузиастом.

Я должен был поехать, но ехал с ужасом.

Гладила Джеки безупречно. Пол мыла не так хорошо, но Ленора держала ее за мастерское обращение с карманчиками, манжетами, воротничками и кокетками. Одно удовольствие было смотреть, как управляются с утюгом ее маленькие ручки, как ловко она поддерживает огонь в дровяной печи. Как хорошо чувствует, не перекалился ли утюг, чтобы не подпалил, но хорошо разгладил. Ей было двенадцать лет, и лихие детские игры она совмещала со взрослым отношением к работе. Можно было видеть, как она на дороге выдувает пузыри из жвачки и одновременно играет мячом или висит вниз головой на дубовом суку. А через десять минут чистит рыбу или профессионально ощипывает курицу. Что она неважно моет пол — в этом Ленора винила себя. Швабра была сделана из тряпок, а не из впитывающих веревок, как должно быть у хорошей швабры. Ленора подумывала, не сказать ли ей, чтобы мыла пол на коленях, но ей не хотелось видеть детское тельце согнутым на четвереньках. Салема не раз просила купить новую швабру, съездить с мистером Хейвудом в Джеффри за продуктами. Он отвечал: «Ты умеешь водить. Съезди сама», — это была одна из отговорок.

Ленора вздыхала и старалась не сравнивать Салема с первым мужем. Ох, какой же милый был человек, думала она. Не только заботливый, энергичный и хороший христианин, но и деньги умел зарабатывать. У него была заправочная станция на развилке, где от главной дороги ответвлялся проселок, — самое подходящее место, чтобы заправить машину. Милый человек. Ужасно, ужасно — застрелили его. Кто-то завидовал или хотел заполучить его заправочную станцию. Записку оставили у него на груди: «Убирайтесь к черту. Немедленно». Это случилось в разгар Депрессии, и у шерифа были заботы поважнее, чем разыскивать какого-то обыкновенного убийцу. Он взял записку и сказал, что займется расследованием. Если и занялся, то о результатах ничего не сказал. К счастью, у мужа были сбережения, страховка и в Лотусе, Джорджия, пустующий дом его двоюродного брата. Она боялась, что те, кто убил ее мужа, явятся и к ней, поэтому продала свой дом, погрузила в машину все, что могло влезть, и переехала из Хартвилла, Алабама, в Лотус. Страх постепенно отступил, но не настолько, чтобы чувствовать себя спокойно, живя в одиночестве. Так что замужество со здешним вдовцом, Салемом Мани, эту проблему решило — на время, во всяком случае. Ленора стала подыскивать человека, чтобы отремонтировал дом, и поговорила с пастором церкви Конгрегации Божией. Пастор назвал несколько имен, но намекнул, что у Салема Мани найдется для этого и время и хватит умения. Это было верно, а поскольку Салем был одним из немногих неженатых мужчин в окрестности, ничто не мешало им объединить силы. Ленора села за руль, и они поехали в Маунт-Хейвен за брачным свидетельством, но чиновница отказалась его выдать, потому что у них не было свидетельств о рождении. Так она, по крайней мере, объяснила. Этот чиновный произвол их, однако, не остановил. Они обвенчались в Конгрегации Божией.

Едва она обосновалась здесь и почувствовала себя в безопасности после Алабамы, как нагрянула ватага родственников Салема — обтрепанных и выгнанных из дому: его сын Лютер с женой Идой, другой сын Фрэнк, внук, тоже Фрэнк, и горластая новорожденная девочка.

Это было невыносимо. Все их с Салемом старания привести в порядок дом пошли прахом. Побыть одной невозможно — она уже подумывала перебраться в домик во дворе. Проснувшись пораньше, чтобы не спеша позавтракать по своему обыкновению, она вынуждена была переступать через спящие, кормящие грудью, храпящие тела, разлегшиеся по всему ее дому. Она приспособилась: завтракала, когда уйдут мужчины и Ида заберет с собой младенца в поле. Но больше всего бесил ее детский крик по ночам. Когда Ида спросила, не присмотрит ли она за девочкой, потому что уже не может за ней уследить в поле, Ленора думала, что сойдет с ума. Отказаться она не могла и согласилась, главным образом потому, что настоящей матерью малыша явно был ее четырехлетний брат.

Эти три года дались тяжело, хотя бездомная семья была благодарна, исполняла все, чего она хотела, и никогда не жаловалась. Из их заработков она ничего не брала — пусть накопят денег, арендуют дом и съедут. Теснота, неудобства, лишняя работа, равнодушие мужа — ее тихая пристань была разрушена. Так обманула жизнь. Туча ее недовольства нашла, куда плыть: она повисла над головами мальчика и девочки. Расплачивались они, хотя Ленора считала себя всего лишь строгой приемной бабушкой, а не злой.

Девочка была безнадежна, поправлять ее приходилось каждую минуту. Обстоятельства ее рождения не предвещали ничего хорошего. Было, наверное, какое-то медицинское название для ее неуклюжести и короткой памяти, такой короткой, что, стегай ее не стегай, все равно забывает закрывать курятник на ночь и каждый день роняет еду на платье. «У тебя два платья. Два! Я что, должна стирать их после каждой еды?» Только ненависть в глазах ее брата мешала Леноре закатить девчонке оплеуху. Он все время защищал ее, утешал, словно любимого котенка.

Наконец, семья перебралась в свой дом. Воцарился покой и порядок. Шли годы, дети выросли и уехали, родители поболели и умерли, урожаи падали, ураганы ломали дома и церкви, но Лотус держался. Ленора — тоже, пока не участились головокружения. Тогда она и уговорила мать Джеки, чтобы девочка помогла ей кое в чем по хозяйству. Смущала только собака девочки, ее верная нянька. Черный с коричневым доберман не оставлял ее ни на минуту. Даже когда девочка спала или находилась в чьем-то доме, собака ложилась у дверей и клала морду на лапы. Не страшно, думала Ленора, лишь бы собака оставалась на дворе или на веранде. Кто-то должен был делать такие работы по дому, когда надо долго стоять на ногах. Кроме того, она могла выпытать у Джеки кое-какие новости о жизни поселка.

Ленора узнала, что городской парень, с которым сбежала Си, украл автомобиль и меньше чем через месяц бросил девушку. Что от стыда она не может показаться дома. Понятно, думала Ленора. Все, как она и предполагала. Даже законно выйти замуж не сумела. Надо было настоять Леноре хоть на какой-нибудь официальности, какой-нибудь записи. А так — какое-то непонятное «совместное проживание». Никаких обязательств: один может свободно украсть «форд», с другой — взятки гладки.

Джеки рассказала и о двух семьях, потерявших сыновей в Корее. Один был Майкл — у Даремов. Ленора помнила его как противного огольца и дружка Фрэнка. А другой, Абрахам, сын Мейлин и Хауарда Стоунов, его звали Стаффом, тоже погиб. Из троицы уцелел один Фрэнк. По слухам, он не собирался вернуться в Лотус. Даремы и Стоуны, понятно, переживали гибель сыновей, но можно подумать, им домой должны прислать тела святых. Не знают или не помнят, что ли, как эти ребята набивались на приглашение в дом парикмахерши? Разговоры о распущенности. Разговоры о позоре. Ее звали миссис К. Сказать наглая — мало. Когда пастор Олсоп пошел к ней предупредить, чтобы не привечала подростков, она выплеснула чашку кофе ему на рубашку. Поговорить с ней пастора упросили бабушки; отцов же ее услуги не интересовали, и матерей — тоже. Подросткам надо где-то поучиться, и если вдове их мужья не нужны, то от нее больше пользы, чем греха. Да и дочерям их так спокойней. Миссис К. никого не заманивала и платы не брала. По-видимому, она ублажала себя (и ребят) время от времени, когда у нее разыгрывался аппетит. Кроме того, никто не делал прическу лучше ее. Ленора и не подумала бы перейти дорогу, чтобы сказать ей: «Доброе утро», — а тем более посидеть на ее гадостной кухне.

Все это она выложила девочке, и, хотя глаза у девочки затуманились, та не возражала и не спорила, как Салем.