Ярославичи

Огромный пласт жизни, реальной, теплой, с ее страстями, борениями, вековыми накоплениями народного опыта, был поднят этими энтузиастами, людьми, горящими творческой энергией, обращенной на благо горячо любимого края.

Все, что было собрано, нынче хранится в фондах музея. Общество перестало существовать в тридцатом году, и многие из его участников разъехались по стране. С одним из них (адрес узнала в музее) я переписывалась некоторое время. Это был учитель Сергей Евгеньевич Елховский, живущий в Иванове, но поддерживающий постоянную с Переславлем связь.

Его «Стихи двадцатых годов» — он их писал «для себя», не претендуя на публикацию даже в местной газете, — были полны глубокого чувства к Залесью, к изумрудным берегам озер, полям, лесам и холмам, к легендам Берендеева болота. Писал и о старинных селениях: Купани, Усолье, Кухмаре, Вёксе, в самих названиях которых таилось что-то влекущее, будоражащее воображение.

— Вы тоже были участником Научно-просветительного общества? — спросила я «гостя».

Он посмотрел удивленно, пытливо, поинтересовался, почему я сказала «тоже». И едва назвала фамилию Елховского, обрадовался, воскликнул:

— Как же, как же! Вместе устраивали музыкально-этнографические вечера. Большую работу вели, потом ее почему-то посчитали никчемной. Помните, может быть, само слово-то краевед вдруг стало звучать оскорблением. Им клеймили отсталых, косных людей, копающихся в исторической рухляди.

— Время было сложное, не все еще устоялось, круто менялась жизнь, что-то действительно мешало движению, — сказал «хозяин», уловив в тоне друга нотки обиды. — Нет, нет, я отнюдь не оправдываю ошибок, — поспешил он добавить, заметив протестующий жест товарища. — Не сразу разобрались, что к чему.

— До начала нашего века Переславль был торгово-мещанским городом. — «Гость» не стал возражать, повернулся ко мне. — Не берусь утверждать, что это точные цифры, кое-что ускользает из памяти, но мещан и купцов было больше раз в десять-двенадцать, чем духовенства, дворян и рабочих. Да, да, рабочих, я не ошибся, — он предварил мой вопрос. — Уже тогда было десять довольно значительных по тому времени предприятий.

Бежит навстречу машине дорога с ее вековыми приметами — ямскими станциями. Когда-то они стояли через шестьдесят или семьдесят верст — таков был прогон, где меняли обычно лошадей. Путники пили чаек, заказав самовар, и, передохнув, на свежих лошадях трогались дальше. Иностранцы дивились тому, как в России была блестяще организована почтово-дорожная служба. В день двести верст — такая скорость в их странах была недоступной. Историки отмечают, что древние города стояли на расстоянии прогона один от другого: Москва, Загорск (бывший Сергиев), Переславль-Залесский, Ростов, Ярославль, Кострома. Случайность? Надуманность? Факт тот, что между всеми расстояние шестьдесят или семьдесят верст.

Ямщики, возившие путников, жили в слободах, и одна из слобод была где-то там, впереди, возле самого города Переславля. В ней, возможно, и жили потомки Богдашки Постникова, «галахи» по прозвищу, который в XVII веке был посажен в тюрьму за то, что о батюшке-государе позволял себе говорить «невежливыми словами».

Ямщицкие слободы, ямщицкие песни, тягучие, длинные, как дорога. Поют их и нынче, воскрешая эпоху: «Вот мчится тройка удалая...»

Кое-где еще сохранились екатерининские березы. Растрескались, потемнели стволы, безвольно свисают ветви. Зато все чаще появляются аллеи сомкнувшихся кронами молодых деревьев — долговечная и надежная защита от зимних вьюг и заносов.

Глядя на одну из таких аллей, «гость» вдруг вспомнил о какой-то Лидии Павловне: здорова ли она, что поделывает?

— Помнишь, значит, ее? Ничего живет, все в тех же заботах. Опять с ребятишками затевает посадки. Неугомонная. И все для людей. Такой же вот памятник о себе оставит.

И друзья смотрели в окно на елочки, которые крепко переплелись лапами, преграждая путь метелям и ветрам, разгульно бушующим на российских просторах.

— Скажите, а кто же соорудил этот памятник? Такие славные елочки!

— Этот — не знаю, а в Переславском районе — Лидия Павловна Болдырева. Энтузиастка. В дорожном отделе работает. Инженер. — Даже складки разгладились на лице говорившего. — Не только сажала, руководила рабочими, но, главное, детишек к этому привлекла. Учила любить, понимать природу, ухаживать за посадками. У нас есть немало энтузиастов. Вот хоть бы Харитонов Сергей Федорович — создатель дендрария. Это удивительный кусочек природы. Обязательно побывайте там. И тоже ребят приучает заботиться о посадках, учит природоохранному делу. Школьное лесничество при дендрарии основал. Любит он свое дело. Обязательно встретитесь с Вавициной Валентиной Ивановной. В горкоме найдете. Она, как мы говорим, из петровских. Жила в Веськове, где Петр строил флот. Там и сегодня сохранились фамилии и Шкиперовых и Думновых. Эти уж подлинно петровские, с тех времен...

Ярославская область встретила нас символом раскинувшей крылья чайки. «Я — Чайка!» — таковы были позывные первой женщины-космонавта, родившейся на Ярославской земле. Побывать бы у ее земляков. Я сделала пометку в блокноте, а спутник сказал, что теперь в тот район проложили автомагистраль, так что добраться будет не трудно. И вообще стало проще путешествовать по области, дороги хоть и не везде хороши, но все же лучше, чем прежде.

Воскрешая в памяти обилие впечатлений, я в то же время прислушивалась к разговору приятелей о переславской жизни, о тех процессах, которые совершались при движении могучего людского потока, общественного развития, когда нужно было настигать упущенное и одновременно строить новую жизнь, формировать новые отношения.

Возле грузного Духовского собора, повторяющего уменьшенные архитектурные формы Исаакия, старушка опять закрестилась, зашептала что-то, ее кроткое личико загрустило.

К Олимпиаде, проходившей в восьмидесятом году, собор подновили, заделали верхние окна досками, по черному фону нарисовали решетки, издали кажется, что они настоящие.

От собора дорога до Переславля-Залесского прямая, словно стрела. Машина тоже летит, как стрела, мимо аллей, песчаных карьеров, селений, лесов и полей.

— Вот и еще историческое место.

Мелькнул дорожный знак и ушел назад.

— Глебовское? Вроде бы незаметное селение...

— Что вас удивляет? Здесь все селения с многовековой историей. Глебовское в XVI веке было владеньем царей, в начале XVII на том вон поле, — попутчик показал туда, где, волнуясь от ветра, стояли начавшие колоситься хлеба, — трудно представить, не правда ли — бой был с войсками пана Чаплинского, шедшего на Переславль. Глебовские крестьяне тоже взялись за оружие — так отмечал летописец.

— Ты расскажи про анекдот, — усмехнулся «гость».

— Про самодура, что ли? — и, получив подтверждение, пожал плечами. — В истории и курьезы встречались. Тогда же примерно один из владельцев села — их было трое — выказал свой характер. Взял да и завалил дорогу. Дамбу сделал, кузню на ней поставил, избы в ряд — пусть, дескать, совершают объезд, мне мой покой дороже.

— И как же все обошлось? — поинтересовалась я, подумав, что в истории случай не единичный.

— Что было дальше? Когда вся эта история дошла до Москвы, то царь приказал уничтожить дамбу. Дорогу восстановили. Самодурство — отнюдь не наилучшее из человеческих качеств, увы, встречается и сейчас. Иному лишь предоставь простор, он тебе нагородит. К счастью, таким не дают развернуться, — и перевел разговор, сказал, что в Глебовском в тридцатом году был создан первый в уезде колхоз, который возглавил крестьянин Глумов, а нынче совхоз — хозяйство не на плохом счету...

Некоторое время мы ехали молча. Но вдруг машину тряхнуло на выбоине. Бабушка охнула.

— Большое движение, — сказал переславец. — Историк Ключевский назвал этот тракт дорогой русской истории. Иной раз вот так проедешь, окинешь взглядом, задумаешься: сложна, велика она, наша история. И все живые люди творили ее, каждый в свою эпоху. Нынче мы как примемся иной раз их осуждать, такую критику наведем — куда там!