Страница 4 из 51
IV. Восстание начинается
Угнетенные христианские народы начали восставать, вассальные государства не хотели больше подчиняться для них одних установленным законам, не хотели больше переносить самоуправства турецких чиновников. Тщетно другие державы ходатайствовали перед Портой за подчиненные ей христианские страны. Визири обещали немедленно приступить к улучшению их положения, но дальше обещаний дело не шло, и христиане оставались в прежнем положении. Тогда угнетенные народы -- гяуры, как с пренебрежением называли их турки, восстали. Они не хотели больше выносить нестерпимое иго и, зная, что ничего не достигнуть просьбами и убеждениями, взялись за оружие, подстрекаемые разными лицами, происхождение и замыслы которых никому не были известны, но которые в действительности были переодетыми турками, подосланными Мансуром и другими, заодно с ним действовавшими ревнителями ислама. Вере божественного пророка необходима была новая кровавая жертва, новое торжество. Как при лесном пожаре опустошительное пламя неудержимо стремится вперед, не зная преград, так и пламя мятежа с неимоверной быстротой переходило с места на место, и в короткое время борцы уже собрались по призыву их вождей. Все клялись вести борьбу с турками не на жизнь, а на смерть, и лучше умереть, чем снова покориться. Силы повстанцев возрастали с каждым днем, и турецкие войска выступили для усмирения мятежа, о бурном начале которого в столицу уже приходили известия. И здесь втихомолку и открыто разжигали фанатизм. Повсюду на площадях появлялись дервиши с зеленым знаменем и подстрекали толпу к кровавой религиозной войне. На улицах толпились софты. На оружейных рынках в скором времени распродали все запасы, и на улицах Стамбула ослепленные фанатизмом турки грозно сжимали кулаки и размахивали кинжалами, ярко сверкавшими на солнце. В Бейко, прелестном летнем дворце, а также на пустынной Тагандшитарской равнине между Скутари и Кадикией уже с давних пор возвышались белые, конусообразные палатки войск. В этом смысле вышеупомянутый пункт -- это историческое сборище созванных под знамена пророка борцов династии Османов. Здесь собирались войска, которые в тридцатых годах в виде подкрепления были посланы в глубь Анатолии, когда египетский Ибрагим-паша уже перешел Тавр и при Конве разбил турок наголову. Весь северо-запад Анатолии походил тогда на огромнейший лагерь. Перед Крымской войной и во время нее неоднократно повторялись подобные сцены, и теперь стоит только бросить взгляд на лагерное поле в Скутари, как все эти сцены снова предстают перед глазами наблюдателя. Живо представляется ему весь этот восточный сброд, яркие разнообразные костюмы которого напоминают маскарад. Сераскир приложил все усилия для подкрепления своих войск в мятежных областях. Хотя система набора рекрутов в азиатских провинциях и находится в младенческом состоянии, но кто знает быструю процедуру этого дела в Турции, тому нисколько не покажется удивительным, что отряды, расположенные лагерем вдоль Босфора, с каждым днем все увеличивались. В больших городах барабанным боем созывают специальных людей, не являющихся солдатами регулярной армии, затем следует чтение короткого приказа, и их дикие орды мчатся в соседние округа, где ловят всех мужчин, способных носить оружие, и отправляют в казармы. Долгие и утомительные походы приходится делать этим новобранцам. С высот Киликийского Тавра и из опасных разбойничьих притонов Антитаврской горной страны спускаются они в малоазиатские области: в Ангору или Канвий. Величие этого последнего города, где под куполообразным сводом почивает магометанский святой Джеллиль-Эддин Стевмрой, быстро помогает рекрутам забыть свое подневольное положение, воспламеняя их сердца любовью к отечеству и разжигая фанатизм. Многие из новобранцев пришли из северных понтийских стран. Надетые на них колючие амулеты выдают в них береговых жителей Симсонских островов, между тем как сильные, рослые фигуры, только что занятые приготовлением жирного барана, внутренность которого они начиняли рисом, не могли скрыть своего происхождения с Аракса, с озера Ван и из Курдистана. Все они вместе примкнули к малоазиатским башибузукам. Их связующим началом служит седобородый дервиш из Баязета, амулеты которого, состоящие из пестрой коллекции камней, раковин, зубов акулы, бренчат на мускулистой, обнаженной шее. Глаза его дважды видели Каабу, а сандалии, ступавшие на землю Геджаса, изрезанные на мелкие ремешки, представляют странное, оригинальное украшение пояса. С восторгом приковываются взоры старика к сверкающим золотом исполинским куполам Айя-Софии. Взгляд этот словно устремлен в видение, может быть, он вызван употреблением слишком сильной дозы гашиша, сквозь розовый туман тусклый взгляд его погружается в золотую область рая. Пронзительно звучат барабаны арнаутов. Радостные крики потрясают воздух. Боязливо смотрит мрачный Аймар, а старый дервиш с истоков Евфрата вздрагивает, словно пробужденный от тяжелого сна. Суеверные сыны гор Курдистана, которые у себя на родине находят большое удовольствие в таинственных приключениях, снова увидели давно исчезнувший призрак, Золотую Маску, предвестника бурных событий... Один хороший приятель рассказывал мне однажды, что в Сирии во время вступления французских войск в 1860 году в одной ливанской деревне встретился он с Золотой Маской, который прошел среди дравшихся друзов и маронитов, положил монету на прилавок шинка, где происходила ссора, и спокойно удалился тем же путем. После заката солнца, когда вечерняя заря уже погасла на небосклоне и яркое пламя костров освещало живописные группы башибузуков, черкесов и других горцев, в одном конце бивуака внезапно возникло дикое смятение. Нельзя было разобрать ни одного звука, и высокомерные дервиши с благоговением складывали руки на груди. Скоро загадка разрешилась -- фигура в лохмотьях, со страшно бледным лицом и необычайным взглядом, словно желавшим открыть мир страданий, прошла сквозь остолбеневшие от удивления ряды. Затем таинственный гость исчез во мраке ночи. Мало-помалу на обширном поле водворилась тишина, только собаки с громким лаем бродили по лагерю, подбираясь к кострам, где они поедали остатки мяса и кости. По временам раздавался однообразный оклик часовых: "Кто идет?". Вот картина турецкого лагеря. Теперь бросим взгляд на лагерь повстанцев: боснийцев и герцеговинцев, пестрой толпы людей в разнообразнейших костюмах, частью плохо вооруженных, которые вблизи одной деревни расположились на несколько дней для отдыха, между тем как вождь их ждет еще подкрепления из окрестных деревень и всех призывает принять участие в борьбе за веру и отечество. Восстание начинается! Повсюду собираются подобные пестрые толпы. Из всех деревень, через которые они проходят, примыкают к ним новые борцы за веру и свободу, сопровождаемые благословениями жен и невест. Отважное мужество и воодушевление всецело овладели ими! Они были в том возбужденном состоянии, в котором воины, презирая опасности, смело идут на смерть. Вот в лагере за деревней, словно цыгане, собравшись у огня, лежат эти мощные, стройные люди с угрюмыми лицами, обрамленными черными кудрями и усами, с темными, сверкающими глазами. Пристально смотрят они в ярко-красное пламя, и один из них рассказывает о новых оскорблениях турок. Ночной ветерок колышет над ними верхушки вековых деревьев, и вдали слышится тихая музыка скрипок и цимбал -- там танцует веселая, пылкая мятежная молодежь с красивыми черноглазыми деревенскими девушками, забывая на время про смерть, на которую они идут. Как обнимаются они в диком, бешеном танце, затем опять, взявшись за руки, в такт музыке выделывают па и потом снова смелыми, ловкими прыжками, показывающими силу их мускулов, несутся по кругу под дикие звуки музыки. Сегодня танцуют -- завтра будут биться! Сегодня целуются -- завтра будут истекать кровью, сегодня веселятся, пьют, едят -- завтра пойдут на смерть! В шинке, расположенном на краю деревни, два бледных чернобородых предводителя повстанцев сидят за столом, с каким-то высоким иностранцем и пьют вино. Он сам присоединился к ним и, яркими красками рисуя прежние злодейства последователей полумесяца, разжигает в их сердцах еще большую ненависть к притеснителям. С бледным лицом и в сильном негодовании подстрекает он мятежников к решительным действиям и велит подавать им вина, чтобы при помощи его заставить их начать действовать быстро и решительно. По-видимому, он отлично знаком с местностью, а между тем он не серб, не болгарин! Он говорит обоим славянским предводителям, что слабый турецкий отряд под предводительством паши прибыл в лагерь, расположенный на расстоянии двух миль от лагеря повстанцев, и ждет подкрепления. Он так увлекся своим красноречием, что даже не замечает, что в тени открытого портика два больших черных глаза наблюдают за ним и что стоящий в темноте слышит каждое его слово. -- С рассветом совершите нападение на этот отряд и вы наверняка одержите победу, -- продолжает он, -- первую победу в вашем походе против притеснителей. Враги ваши слабы, они и не думают о нападении. Позовите сюда ваших солдат и начните атаку! -- Что там такое? -- перебил один из вождей повстанцев иностранца. -- Кто там? Что случилось? Громкий крик раздался в портике, толпа мужчин и женщин обступила какого-то необыкновенно высокого, полунагого человека. -- Укротитель змей! Посторонитесь! Укротитель змей! -- слышалось со всех сторон, и собравшаяся толпа проводила старика, вокруг мускулистых загорелых обнаженных рук которого обвились змеи, до зала, где сидели оба вождя вместе с иностранцем и стояло еще несколько мужчин. Укротитель змей был в старой, грязной чалме, с амулетом и дудкой на шее и в коротких, до колен, широких шароварах. Лицо его так же, как руки и ноги, было сильно загорелое, и резкий контраст с темным цветом кожи представляла длинная, белая борода. Он казался очень старым. Он был худощав, но зато рослый, мускулистый, сильный. Рубашка, покрывавшая верхнюю часть тела, расходясь спереди, обнажала его худощавую, но широкую и сильную грудь. -- Дайте место укротителю змей! -- слышалось из толпы. -- Он заставит сейчас танцевать змей! И в несколько минут около странного старика образовался кружок из любопытных девушек и парней. Старик бросил шкуру на гладко утоптанный глинистый пол шинка, поджав ноги, уселся на нее и снял с рук пять-шесть змей, которые, поизвивавшись несколько минут, спокойно улеглись около своего хозяина. При виде длинных, извивающихся змей присутствующие, особенно девушки, в ужасе отскочили назад, затем снова образовали круг, увидев, что страшные животные, повинуясь знаку своего господина, смирно легли у его ног. Но вот укротитель змей заиграл на дудке, и притихшие, словно сонные, змеи, услыхав эти звуки, мигом поднялись одна за другой. Странно было видеть, как они, привлекаемые музыкой, как стрелы тянулись вверх, приближали головы к дудке и шевелили своими острыми раздвоенными языками. Тут старик стал извлекать другие звуки из своей дудки, змеи вскакивали, приседали и принялись как бы танцевать под музыку. Это вызвало среди присутствующих громкие крики одобрения: одни бросали старику деньги, другие предлагали ему вина, но старик отказался. -- Турок, он турок! -- послышалось несколько голосов, но они были заглушены всеобщим интересом к танцующим змеям. Но вот старик положил дудку, музыка смолкла, а змеи остались стоять в той же позе перед своим укротителем длинным рядом, приподнявшись всем корпусом и высоко вытянув головы. Старик взял маленькую палочку и коснулся ею затылка первой змеи, она, словно мертвая, мгновенно упала, как бы по мановению волшебного жезла. И со второй, и с третьей, и так до последней повторил он свой фокус. Все змеи повиновались ему и, словно мертвые, попадали на землю. Это был, по-видимому, конец страшного представления. Между тем как старик все еще оставался на земле со своими змеями, толпа любопытных разошлась, за столом пировало только несколько человек. Оба начальника повстанцев и сидевший с ним иностранец, казалось, совсем забыли о странном зрелище. Они все еще были увлечены жарким разговором, а иностранец прилежно пил за их здоровье. -- Если вы соберете всех ваших солдат, то у вас будет достаточно сил для того, чтобы обратить в бегство весь корпус паши! -- сказал он так громко, что ни одно слово не ускользнуло от сидевшего сбоку укротителя змей. -- Он еще не знает, что вы со всех концов собираетесь сюда, иначе он не отважился бы зайти так далеко! До наступления утра вы должны выступить со своими храбрыми воинами, а на рассвете совершить нападение. -- Не делайте этого! -- внезапно прозвучал глубокий, сильный голос -- он принадлежал укротителю змей. -- Это было бы для вас гибелью! Незнакомец вскочил с места. -- Кто сказал это? -- гневно вскричал он. -- Я, Абунеца, укротитель змей! Не полагайтесь на слова этого человека, он хочет отправить всех вас на смерть! -- Допросить старика! -- беспорядочно закричали другие, а иностранец громко выражал свою ярость и, казалось, не хотел допустить укротителя змей до ответа. -- Это турок, шпион! -- закричал он, указывая на Абунецу. -- Он держит змей только для виду! -- Он -- турок! Он отказался от вина, -- раздавалось из толпы. -- Паша подослал его выведать численность ваших сил, -- продолжал иностранец, -- он -- шпион! -- Шпион! Да, да! Он -- шпион! -- кричали многие. Абунеца поднялся с места. -- Делайте что угодно, -- сказал он, -- возьмите меня под стражу как шпиона или выступайте против паши. Но только я говорю вам, что вы погибнете, если совершите нападение! Не хотите верить моему предостережению, так слушайте вот того... Присутствующие, по-видимому, разделились на две партии. -- Тот же, что назвал меня шпионом, сам явился сюда подтолкнуть вас к нападению и тем предать вас в руки паши, -- продолжал укротитель змей. -- Берегитесь его, он -- орудие Мансура, приспешник бывшего Шейха-уль-Ислама, он пришел отправить вас на смерть. -- Замолчи, старый пес, или я выбью из тебя храбрость! -- закричал иностранец и, бешено размахивая кулаками, подступил к Абунеце. -- Не трогай меня, Алабасса, младший ходжа из Перы, или ты пропал! -- отвечал укротитель змей. -- Он знает его! Он его знает! -- восклицали присутствующие, обступая обоих противников. -- Он знает его имя! Он назвал его младшим ходжой! А тот назвал старика шпионом! Иностранец, которого укротитель змей назвал Алабассой, орудием бывшего Шейха-уль-Ислама, был вне себя от гнева, в нем кипела злоба на старика, который снял с него маску и назвал его приспешником Мансура! Откуда мог его знать укротитель змей? Как он узнал его имя? С бешенством напал он на старого Абунецу и ударом кулака хотел заставить его замолчать, считая это лучшим и скорейшим средством избавиться от опасного врага! Он полагал, что старость сделала Абунецу неспособным ко всякому серьезному сопротивлению и что потому ему не будет стоить никакого труда справиться с ним. Но расчет Алабассы оказался неверным, хотя его отнюдь нельзя было назвать слабым, к тому же злоба и опасность делали его еще сильнее, чем когда-либо, тем не менее нападение его неожиданным образом приняло другой оборот, чем он предполагал! Оба вождя повстанцев оставались пока безмолвными зрителями происходящей ссоры. Они не знали, кому из двоих верить! Алабасса показал себя их другом и доброжелательным советником, пил с ними вино и призывал их к нападению -- они никак не могли поверить, чтобы он мог быть изменником! Другой был бродяга, укротитель змей, по-видимому, принадлежавший к врагам! Итак, положение старого Абунецы было далеко не завидным! Он был среди мятежников, которые ненавидели и опасались каждого турка! Вид присутствующих уже убедил его, что среди них не было ни одного, кто бы держал его сторону! Никто не помогал ему, никто не удерживал его противника, когда он, размахивая кулаками, бросился на старика -- все оставались праздными зрителями жестокого кулачного боя, никто не вмешивался в него -- все стояли кругом и смотрели, даже оба предводителя и те, сидя за столом, равнодушно смотрели на воинов, спокойно пуская голубоватый дым из своих коротких глиняных трубок. Алабасса, посланник Мансура, боялся дурных результатов, если только ему не удастся заставить замолчать проклятого старика, который обличил его как изменника и мог добиться для него страшной смерти на одном из ближайших деревьев. Но бешеный удар кулака, направленный им в голову противника, отскочил от нее, словно она была из железа. Тем не менее никто из присутствующих не сомневался, что в этой борьбе старый укротитель змей должен уступить, так как противник его был моложе и, казалось, значительно превосходил его силой. Алабасса вторично поднял кулак, чтобы на этот раз, словно молотком, ударить Абунецу прямо в голову -- но в ту же минуту он почувствовал на себе кулаки старика. Укротитель змей спокойно выдержал первый удар, второго он не стал дожидаться, а схватил своего противника за грудь и шею и далеко отбросил его от себя. При этом Алабасса нечаянно наступил на одну из змей. В бешенстве, со страшным шипением кинулась она на него и заставила его в ужасе отступить назад, разозленная змея бросилась преследовать его. Остальные змеи последовали примеру своей подруги. -- Убери своих ядовитых гадов, старый пес, иначе мы убьем их, -- закричал вне себя от ярости Алабасса. -- Убейте змей! -- кричали некоторые из присутствующих, сильно напуганные яростью страшных животных. -- Кто тронет у меня хоть одну из них, смерть тому! -- грозно воскликнул укротитель змей. -- Уж не хочешь ли ты воспользоваться ими для своей защиты, шпион? -- с сарказмом спросил Алабасса, желая натравить всех присутствующих на старика. -- Я сам сумею защититься от тебя, младший ходжа из Перы, который хочет по поручению Мансура заманить этих воинов на погибель, -- отвечал Абунеца. -- Так спрячь же своих змей, чтобы я мог размозжить тебе твой проклятый череп, злоречивый пес! -- кричал Алабасса, будучи не в силах сдерживать больше свой гнев. -- Будешь ли ты отрицать, что ты Алабасса? -- спросил укротитель змей, успокаивая раздраженных животных и пряча их в стоявший сбоку ящик. -- Уж не намерен ли ты отрицать, что ты младший ходжа из Перы? Алабасса бросился на старика, завязалась бешеная схватка. Яростное нападение молодого и к тому же раздраженного человека, по-видимому, должно было сейчас же положить конец этой борьбе -- старый Абунеца вынужден оыл отступить. Но он отступил только на два шага, затем положение дел мгновенно изменилось. Укротитель змей схватил своего противника и со всего размаху бросил на землю. Он сделал это так быстро, так легко, казалось, это не стоило ему никаких усилий. По его обнаженным смуглым худощавым рукам нельзя было догадаться о присутствии в нем такой силы, и все считали падение Алабассы просто несчастной случайностью. Мигом вскочил он на ноги и, бледный, дрожа от бешенства и злобы, снова бросился на старого Абунецу, вытащив из кармана маленький кинжал, которого до сих пор никто у него не видел. Абунеца заметил блестящее оружие в руках не помнящего себя от ярости врага. -- А, так вот чего ты хочешь, младший ходжа из Перы, -- хладнокровно сказал он, -- в таком случае тебе ничто не поможет, ты должен умереть! С пеной у рта бросился Алабасса на своего противника, однако ему не удалось ранить его. Старик снова далеко отбросил его от себя и на этот раз с такой ужасной силой, что вызвал всеобщее удивление и на минуту возвысился в глазах толпы. В первый раз видели они старика, обладавшего такой силой, этого никто не ожидал от него и теперь просто не верил своим глазам. Такой поворот дел невольно вызвал у всех крики удивления, и почти казалось, что благосклонность толпы перешла теперь на сторону человека, который имел еще такую громадную силу в своих сухих старческих руках. Но Алабасса вовсе не хотел признать себя побежденным, хотя при падении и вывихнул левую руку. Он вскочил как ни в чем не бывало. В правой руке при свете спускавшейся с потолка лампы сверкнул кинжал. Скрежеща зубами, как олицетворение безумной злобы, бросился он в третий раз на старика. На этот раз нападение обошлось ему гораздо дороже. Терпение старика, казалось, истощилось. Не ожидая нового удара, он ударил Алабассу по лицу. Кровь хлынула у того изо рта и из носа, он зашатался: с такой ужасной силой поразил его меткий удар укротителя змей. Но тому хотелось положить конец борьбе. Второй меткий удар кулака лишил чувств приспешника Мансура. Затем Абунеца вырвал у побежденного врага кинжал. Словно мертвец, лежал Алабасса на полу, а Абунеца с мрачным видом стоял над ним, как победитель, над побежденным. В его власти был этот человек, жалкое орудие Мансура. Ему оставалось только убить негодяя, вонзив ему в сердце кинжал. Но укротитель змей считал унизительным для себя убивать сраженного, лежащего у ног врага, и он с отвращением отбросил от себя кинжал. В эту самую минуту один из вождей повстанцев встал из-за стола. На улице, перед шинком, поднялся страшный шум, с каждой минутой принимавший все большие и большие размеры. Ясно слышались крики нетерпеливых солдат, громко требовавших, чтобы их вели в бой. Но вот и внутри шинка снова поднялась суматоха. Воины утверждали, что турецкий укротитель змей -- шпион. Предводитель мятежников подошел к нему. -- Ты слышишь, мои солдаты считают тебя шпионом! -- сказал он. -- Я не желаю слушать твоих оправданий, все равно они ничем не смогут изменить твоего положения! Ты -- мой пленник. -- Я не отказываюсь от плена, -- отвечал старым укротитель змей, -- я знаю, что я невиновен. Я вовсе не шпион. Я пришел предостеречь тебя от выступления. Нe полагайся на слова того человека, который лежит на полу без чувств, он -- изменник! -- Обыскать карманы иностранца! -- приказал предводитель стоявшим около него солдатам. Они бросились к Алабассе, оборвали его шитый шнурками кафтан и обшарили все карманы. -- Вот бумажник! -- закричал один из них, нащупав его рукой и почувствовав, что он глубоко вшит в подкладку. -- Оторвать его! -- приказал начальник. Солдаты сделали свое дело и подали бумажник предводителям. Те подошли к столу, чтобы подвергнуть бумаги тщательному осмотру. Все они, по-видимому, были вполне невинного свойства, так как один из вождей хотел уже собрать их и обратно положить в бумажник. Но в эту минуту другой нашел в нем секретное отделение, разорвал бумажник и достал несколько бумаг, доказавших, что старый укротитель змей был прав, называя иностранца младшим ходжой Алабассой из Перы. Но это было бы еще ничего, он мог отказаться от своего прежнего положения и прежней религии. Но вот оба вождя, вокруг которых с любопытством толпились воины, нашли еще другие бумаги, из которых выяснилось, что Алабасса был родом серб, что он, желая возвыситься в Турции, перешел в магометанство, что он состоял на службе у бывшего Шейха-уль-Ислама и действовал в его интересах. Тогда ярость всех бывших в шинке повстанцев перешла все границы, и оба предводителя вовсе не считали своей обязанностью защитить изменника, шпиона и врага отечества. Все бросились на успевшего уже прийти в чувство Алабассу, он мигом был вытащен из шинка на улицу и растерзан на куски. Подобно диким зверям, набросилась разъяренная толпа мужчин и женщин на изменника, одни били его камнями и палками, другие рвали на куски. Через несколько минут пособник Мансура обратился в какую-то неопределенную кровавую массу. -- Ведите нас на бой! -- кричали повстанцы, размахивая оружием. -- Мы хотим напасть на проклятых мусульман, хотим биться с ними! Почему вы медлите, ведите нас! Мы хотим победить! -- Победить! Хотим победить! -- отовсюду раздавались крики воинов, воодушевленных мужеством и ненавистью к врагам. Это высокое чувство увлекло и обоих предводителей. -- Не вступайте в битву! -- закричал старый укротитель змей, которого два повстанца связывали веревками, чтобы как пленника потащить его за собой. -- Послушайтесь моего предостережения! Вы будете побеждены! Паша имеет в своем распоряжении силы, втрое превосходящие ваши... Но предостерегающий голос Абунецы был заглушен криками солдат. -- Вперед! -- громко неслось со всех сторон. Предводители приказали бить тревогу. -- В бой! На победу! -- кричали исполненные мужества воины, размахивая оружием. Под прикрытием ночи они собрали свои отряды. Это было значительное войско. Затем жаждущие брани смельчаки выступили, увлекая за собой и пленного укротителя змей.