Направо и налево

— Через год он пойдет в институт. Будет экономить. Мы все будем экономить, — сказал второй почтальон.

— Наш отец тоже никогда не интересовался политикой, — заметил третий.

— Мы не хотим ничего знать о политике, — сказала мать Густава, вперившись в Теодора взглядом.

Теодор понял, что семья друга его не любит. Каждое сказанное ему слово имело скрытый, враждебный смысл, которого он не угадывал, но которого боялся. Эти людишки вели себя так, будто считали, что именно Теодор ответствен за политические пристрастия Густава. Тот же сидел в окружении родственников, став вдруг аполитичным и неотличимым от них. Праздничный запах из кухни овевал всех и побуждал к пошлому, близкому и очевидному удовольствию. Теодор понял, что внезапно потерял единомышленника. У Густава больше не было политических убеждений. Он хотел идти честным, порядочным мелкобуржуазным жизненным путем.

Дурная раса, думал Теодор, пока его острый матовый носик вдыхал кухонные запахи. Он быстро простился. И, уже оказавшись на улице, почувствовал, что одиночество, которое всегда представлялось ему невесомым, стало вдруг тяжелым, давящим.

Я буду стараться, начну учиться, познавать, наметил он себе. По мне, так пусть Густав хоть почтальоном станет.

Дома мать принесла ему короткое письмо от Пауля. В нескольких фразах, звучавших как служебное уведомление, Пауль сообщал, что обручился с Ирмгард Эндерс.

— Везет парню, — заметил Теодор.

— Будем надеяться, — сказала мать.

— Проходимец, — пробормотал Теодор.

Госпожа Бернгейм вышла из комнаты. Со времени приезда Теодора прошло едва ли восемь часов. Между тем она уже устала от его присутствия. Это очень напоминало прежние мучения. Теодор вернулся как ревматическая боль, которая отпустила на несколько месяцев и забылась. Ах, она узнавала его, своего сына! Таким он всегда был, таким навсегда и останется.

Она дала Теодору ключ от дома и сказала, что он может уходить и приходить, когда захочет. Есть он будет в своей комнате. Обед ему могут оставлять и подогревать. Госпожа Бернгейм подняла на мгновение лорнет. Ее взгляд скрепил печатью и утвердил то, что она постановила. И с тех пор Теодор видел мать только при случайных встречах. Лишь через несколько месяцев, за два-три дня до бракосочетания Пауля, которое должно было состояться в Берлине, он обратился к матери с несколькими словами. Он спросил ее, когда она собирается ехать. Она ответила:

— Я не поеду. Нищая мать не смотрится на свадьбе.

— А вот я поеду, — решил Теодор.

— Я думала, ты не любишь брата, разве не так?

— Для меня это возможность завязать отношения.

Несколько секунд госпожа Бернгейм раздумывала. Затем сказала неожиданно резким тоном, каким обычно разговаривала с привратником:

— Я напишу Паулю. Он пошлет тебе денег, ты поедешь в Берлин и там останешься. Я не могу больше тебя содержать. Тебе действительно нужны связи. Пора зарабатывать себе на хлеб. Собирай чемоданы!

Впервые Теодор испытывал уважение к своей матери. Она стояла перед ним, бледная, старая, выше его ростом, левая рука на бедре, правая простерта в воздухе, указывая на коридор, где стояли чемоданы Теодора. Рука, казалось, хотела увековечить приказ. Она изгоняла сына из дома. В этом не было никакого сомнения.

Теодор отправился в Берлин. Он пошел в отель Пауля и назвал себя. Пауль попросил его подождать в холле. Теодор воспринял это как оскорбление и хотел уйти. Хорошо, сказал он себе, очень хорошо. Буду голодать, останусь без крыши над головой, начну опускаться. Ну и пусть! Но покинуть отель у него не хватило духу. Это был богатый отель. Этот молодчик, думал он, не пускает меня к себе, чтобы я не увидел, что он занимает целую анфиладу комнат. Ну ладно! Это «ну ладно!», которое он прошептал себе под нос, принесло ему некоторое утешение, будто имело какой-нибудь смысл, будто выражало собой какую-то ответную меру.

Наконец появился Пауль.

— Безукоризненная элегантность! — произнес Теодор вместо приветствия. Они протянули друг другу кончики пальцев. Затем молча сели.

— Что ты пьешь? — спросил Пауль в смущении.

— Во всяком случае, не липовый чай.

— Виски?

— Если больше ничего нет.

— Послушай, Теодор, — начал Пауль, — ты можешь, если будешь в настроении, навещать меня раз в месяц, когда мы вернемся из свадебного путешествия. Выбери себе определенный день. Насчет прочего — вот адрес моего адвоката. В течение полугода ты будешь получать пятьсот марок в месяц. За шесть недель начиная с завтрашнего дня ты должен найти работу. Вот адрес моего портного. Можешь сшить себе три костюма. И можешь прийти на мою свадьбу. Она состоится здесь, не в церкви.

Наступила долгая пауза. Оба пили виски с содовой. Затем Теодор встал, протянул брату вялую кисть и вышел.

Он тотчас пошел к адвокату.

— Ваш брат просит вас, — услышал Теодор, — послезавтра пораньше посетить господина Брандейса. Господин Брандейс ждет вас. — Ему отсчитали пятьсот марок.

На следующий день состоялось бракосочетание Пауля. Оно совершилось быстро, без особого шума; все прошло как по маслу. Теодор едва успел увидеть жену Пауля. Среди пяти гостей-мужчин он заметил и Брандейса.

«Этот молодчик скупит теперь всю Германию».

В холле Теодор увидел, как Брандейс сразу же отделился от группы других гостей и пошел прочь легкими шагами, странными для его грузной и крупной фигуры.

— Не хотел бы я с ним породниться, — сказал вблизи от Теодора один из гостей другому.

— Да, один из тех, кто нажился на инфляции, — ответил его собеседник.

Одного Теодор знал: это был господин Эндерс. Другой походил на господина Эндерса как родной брат. Оба состояли из одинаковой гладкой, округлой и твердой субстанции и напоминали деревянные, отполированные до глянца и раскрашенные шары. Они разговаривали так громко, что их можно было слышать во всем зале.

— Эти люди, — сказал господин Эндерс и остановился у колонны, словно подыскивая себе опору для долгого и утомительного доклада, — эти люди так же отличаются от нашего брата, как морские разбойники от обычных моряков. Это пираты!

— Совершенно верно, господин Эндерс. В то время как отцы наши приобретали состояние, трудясь в поте лица своего, эти люди получили деньги бессовестно и благодаря счастливому случаю. В этом и разница. И особенно повинен в том Восток, который дарит нам, как вы справедливо заметили, этих пиратов делового мира. Moral insanity.

— Я рад, что хотя бы господин Бернгейм входит в число его директоров. Одна гарантия, по крайней мере, есть, пусть и одна-единственная.

— И все же мне не хотелось бы вести с ним дела, — заметил собеседник господина Эндерса.

— Послушайте, — сказал господин Эндерс, который принимал во внимание все возможности, — делать дела — это нечто другое. Если мы покажем людям a lа Брандейс, что такое приличный торговец и честный промышленник, то мы воспитаем в них порядочность, а это доброе дело!

Оба удалились. Теодор остался за колонной. Разговор этот наполнил Теодора самоуверенностью и большой благодарностью к господину Эндерсу. Ему так трудно было совершить визит вежливости к Брандейсу! Теперь, когда он знал, что думает высшее общество о монголе, ему казалось проще противостоять этому типу. Он никоим образом не благодетель мой, думал Теодор, это Германия оказала ему благодеяние.

Воодушевленный таким образом, Теодор на следующий день отправился к Брандейсу. Он не стал подниматься, как некогда это сделал его брат Пауль, пешком по лестнице; он вошел в лифт. Но Пауля Бернгейма Брандейс принял сразу же, а Теодора заставил долго ждать. Приемная была белая и голая, на столике лежали специальные журналы, которые Теодора не интересовали. Теодор начал бегать из угла в угол и скоро устал. Молодчик пытается меня унизить, думал Теодор, но я ему это припомню! Он все еще ходил туда-сюда по пустой комнате, все более вялыми становились его шаги, слабые глаза уже ничего не видели, кроме маслянистой белизны стен. Теодор вынул из кармана зеркальце, осмотрел свое бледное, помятое лицо и остался доволен. Лицо выглядело, по его мнению, благородным, решительным и умным. Он слегка выпятил нижнюю губу, чтобы профиль казался энергичнее. Его тонкая шея раздулась. Он еще раз провел кончиками пальцев по светлой полоске пробора. В этот момент его позвали к Брандейсу.