Гувернантка

Курбатов был высоким, статным и довольно привлекательным мужчиной, хотя ему и было чуть за шестьдесят. Выправку имел военную, хотя в армии он никогда не служил – по данным Платона Алексеевича, по крайней мере. Движения его всегда были ловкими, а ум острым.

– А я все же надеюсь, Афанасий Никитич, что не будет, – возразила ему с крайне озабоченным видом Елена Сергеевна. – Потому как нет на свете ничего хуже войны – должны же дипломаты наши взять это в разумение. Уж лучше худой мир.

– Ежели дипломаты понимали бы это, то войн и вовсе бы не было, – мягко попытался настоять на своем Курбатов, однако, он явно пасовал перед обезоруживающей искренностью и верой Полесовой.

– А я все ж таки надеюсь… – еще тише повторила та.

Елена Сергеевна приняла новость о возможной войне с англичанами очень близко к сердцу. Хворала, не вставая с постели до самого ужина, и даже сейчас поминутно вздыхала и прикладывала подрагивающую руку к губам. В этом была вся Елена Сергеевна – право, более доброго, ранимого и чувствительно сердца я не знала.

Это была дама тридцати шести лет – темноволосая, несколько расплывшаяся в талии, с сеточкой едва заметных морщин возле глаз и легкой, притаившейся на губах улыбкой. Улыбка эта всегда была столь теплой и искренней, будто каждый собеседник Елены Сергеевны был самым дорогим ее человеком. Ей хотелось улыбаться в ответ и хотелось немедленно завести с нею дружбу.

– Глаза у вас, Еленочка, как у рафаэлевской Мадонны… – сказал вдруг Курбатов совершенно некстати, поймал руку Полесовой и поцеловал. – Как же похожи вы на вашу маменьку.

– Да полно вам, Афанасий Никитич, – смутившись, отобрала руку та, – глядите лучше в карты, а то, пока мы отвлекаемся, Лидочка нас снова обыграет.

– Всенепременно обыграю… – отозвалась, задумавшись над картами, я.

– Ну, уж нет, Лидия Гавриловна – только не в этот раз! – рассмеялся Курбатов, возвращаясь к преферансу.

Надо отметить, что хозяин дома – Жорж Полесов – все это время находился здесь же, в другом конце просторной, оформленной в голубых тонах гостиной. Он сидел вполоборота к фортепиано, закинув ногу на ногу, и лениво наигрывал что-то меланхоличное, видимо, соответствующее состоянию его души в этот момент. Беда в том, что сегодня Жоржик намеревался ужинать в клубе, как обычно, но погода на улице стояла слякотная, в то время как соседский пудель некстати изгрыз левую калошу Полесова, а две остальные пары не подходили по цвету к новому английскому пальто. Потому Жоржик остался дома и был в печали.

– Вот вы говорите, Афанасий Никитич, как у Мадонны глаза у Еленочки, – заговорил вдруг Полесов, когда о Мадонне уже все забыли, – так ведь у Мадонны-то Рафаэля прикрыты всегда глаза или в сторону смотрят. Это как же?

На что Курбатов в очередной раз рассмеялся:

– Ничего-то вы не понимаете, милый Жорж. Светлый у Еленочки взгляд – с таких иконы пишут. Ох, не цените вы своего счастия, Жоржик, не цените…

– Это отчего же не ценю? – не оборачиваясь, возразил тот. – Ценю и даже очень…

За дверью в этот момент послышались шаги, а вскоре перед всеми предстали, держась за руки, Мари и графский внук Алекс Курбатов – молодой человек двадцати лет, про которого говорили, что он большой повеса и дебошир. Но, как по мне, это его ничуть не портило.

Мари, цепко держа Алекса за руку, прошла через всю гостиную к столу, за которым мы играли в карты, и громко, почти торжественно сказала:

– Maman, Афанасий Никитич, m-lle Тальянова… мы с Алексом хотим вам сообщить кое-что. Papa, прекратите играть и подойдите, пожалуйста, это важно!

– Мне и отсюда все прекрасно слышно, крошка! – крикнул в ответ Жоржик и стал играть, кажется, громче.

Мари смирилась и пихнула зачем-то Алекса в бок, но тот молчал, явно чувствуя себя неловко. Тогда Мари заговорила сама:

– Маменька, мы с Алексом решили пожениться, – выдала она.

Я вскинула на них пораженный взгляд – первой моей мыслью было, что Полесовым незачем теперь держать гувернантку. И мысль эта оказалась отнюдь не печальной. Потом я посмотрела на родительницу Мари – но та и бровью не повела, а спросила только:

– Хорошо, ma chere, а отчего вы с Алексом не вышли к ужину?

– Я же говорю, маменька, Алекс делал мне предложение.

– Ах да, понимаю. Но вы все же поужинайте, милые мои, в столовой еще не убирали…

– Мама, ты что не слышишь, о чем я говорю?! – вспыхнула девица.

– Мари, ну, право, не смешно уже!… – Жорж, который все это время терзал клавиши, лениво прервал спектакль.

Похоже, я была единственной, кто на мгновение поверил происходящему.

– Идите ужинать, новобрачные, иначе заработаете себе гастрит, – с той же невозмутимостью заметила Елена Сергеевна и вернулась к картам.

Мари еще раз обвела нас троих взглядом, после чего губы ее расплылись вдруг в довольной улыбке:

– Я же говорила вам, Алекс, что когда люди дружат столько времени, сколько хотя бы мы с вами, они никогда не сумеют полюбить друг друга, и никто и никогда не станет воспринимать их как пару. Так что и Наташа Ростова никогда не была влюблена в Пьера Безухова – она вышла за него только потому, что ее репутация после попытки сбежать с Анатолем была безнадежно испорчена, и никто бы другой на ней не женился. Ну, и еще потому, что Безухов – граф, – Мари многозначительно хмыкнула.

Я уже совладала с собой, уверилась, что воспитанница моя в ближайшее время замуж не собирается, и заговорила в обычной своей чуть наставительной манере:

– Очень рада, Мари, что вы осилили все же труд Толстого, но, кажется, читали как всегда по диагонали и ничего не поняли.

– Разумеется, по диагонали! – с вызовом и той же ухмылкой отозвалась девица, – читать от корки до корки эту полную пафоса и идеализма нудность – изощренная пытка, по моему мнению. Для чего, скажите мне, расписывать на пять страниц то, что можно уместить в одно предложение?

Я сперва даже не нашлась, что ответить – когда я дискутировала с Мари, это случалось со мною часто.

– Все же вам придется осилить «Войну и мир» целиком, ma chère – хотя бы для того, чтобы завтра правильно ответить на контрольные вопросы по этой книге. Я настоятельно прошу вас прямо сейчас пойти к себе и заняться подготовкой.

Резковатый мой тон не оставлял сомнений, что это именно приказ наставницы, а не ироничная рекомендация. Однако Елена Сергеевна попыталась возразить:

– Боюсь, это ужасно вредно – столько времени посвящать занятиям… – но тут Полесова встретилась со мной взглядом и мигом передумала: – Хотя, вам виднее, конечно, Лидочка! Но пусть Мари сперва хотя бы поужинает.

– Благодарю, maman, – хмыкнула на это Мари свысока, – но пребывание в этой комнате окончательно отбило у меня аппетит.

Не отвесив даже книксен на прощание, она развернулась и вышла вон. Сомневаюсь, что Мари ушла читать Толстого.

Алекс же остался. Освободившись от моей воспитанницы, он поправил галстук и поднял голову с искренним раскаянием в глазах:

– Простите за эту сцену, господа… Мари меня с ума сведет – клянусь, это не я выдумал.

На что Елена Сергеевна лишь улыбнулась ему своей мягкой улыбкой:

– Это вы простите нас, Алекс, за нашу девочку – когда-нибудь Мари будет стыдно за свое поведение… И, разумеется, она не права насчет романа Толстого! – Полесова приложила руку к груди и глядела на меня с таким сожалением в глазах, будто оскорбленный Толстой приходился мне близким родственником. – Это потрясающее произведение, просто потрясающее! Правда… я и сама читала его не полностью – перелистывала страницы про военные баталии, – Полесова чуточку покраснела.

А Курбатов рассмеялся:

– А я, знаете ли, наоборот с большим интересом читал про баталии, а перелистывал все эти салонные беседы. И про похищение Наташи совсем ничего не помню. Вот даже только что узнал, что она, оказывается, вышла замуж за Пьера! – Курбатов веселился вовсю.

– Да Наташа вообще была той еще штучкой, скажу я вам… – отозвался из своего угла Жоржик.