Кобзарь

Родила казачка сына

в зеленой дуброве;

дала ему кари очи

и черные брови.

Китайкою повивала,

святых умоляла,

чтобы их святая воля

сыну долю слала.

«Пошли тебе матерь Божья

своей благодати —

всего, чего мать не может

дать сама дитяти!»

Брала воду до восхода,

в барвинке купала.

До полночи колыхала,

до зари певала:

«Спи, мой милый...

Я в рощу ходила,

кукушку слыхала.

Она предсказала:

сто лет любоваться

я буду тобою,

в шелка наряжаться

и жить госпожою.

Не замечу даже,

как промчатся сроки —

Станешь, словно княжич,

как ясень высокий,

стройный и красивый,

веселый, счастливый

и не одинокий.

Хоть со дна морского

сыну я достану

сотничью, купцову

дочку черноброву —

панну так уж панну!

Ходит в красных черевичках,

в зеленом уборе

по светлице павой-панной,

с ласкою во взоре

да с тобой ведет беседу;

в хате — словно в храме.

Я ж сижу в углу почетном

да любуюсь вами.

Ты, дитятко, сын мой,

любимый, единый, —

есть ли лучше в целом свете,

по всей Украине?

Нету лучше и не будет —

полюбуйтесь, люди!

Нету лучшего!.. А счастье —

счастье он добудет!»

Ой, кукушка, кукушечка,

Зачем куковала?

Долгие зачем ей годы —

сто лет предсказала?

Разве есть на этом свете

счастливая доля?

Эх, когда бы... мать смогла бы

с далекого поля

приманить для своих деток

и долю и волю...

Где там.... Ведь беда-злосчастье

встретит, не забудет.

На дороге ль, без дороги —

всюду, где есть люди!

Как цветок под ясным солнцем,

сына мать растила,

любовалась... Той порою

лег отец в могилу.

Мать осталася вдовою —

хоть и молодою

и с сыночком, а все тяжко...

С горем да тоскою

пошла она у соседей

попросить совета;

а они совет — батрачить —

дали ей на это...

Извелась и обнищала,

бросила подворье

и пошла в батрачки... Злое

не минуло горе.

Дни и ночи надрывалась,

подати платила...

И за три полтины сыну

жупанчик купила,

чтоб и ее, вдовье, в школу

дитятко ходило!

Ой, вы, беды-напасти,

вдовье горькое счастье!

Где гуляешь ты с ватагой

ясным днем и в ненастье

оборванцем-бродягой?

Богатому и на гору

вода потечь рада,

а бедному и в овраге

рыть колодец надо.

У богатых растут дети —

вербы на раздолье.

У вдовы ж один — и этот

что былинка в поле!

Дождалась батрачка счастья,

вырастила сына:

и грамотный и красивый,

хлопец — что картина.

Безмятежно и привольно

жизнь катилась вдовья;

и засматривались девки,

рушники готовя.

Полюбила богатая —

не поцеловала,

только зря ему платочек

шелком вышивала.

Кралось горе из-за моря

чрез леса и степи —

и подкралось... Стали хлопцев

заковывать в цепи;

И по тракту потащились

к городу обозы.

Шла вдова меж матерями,

проливая слезы.

Ночью на привале

стражу выставляли,

старую вдову к обозу

и не подпускали.

Ой, к приему привезли их —

забривать в солдаты.

Все-то мелки, недомерки,

все сынки богатых:

тот калека спокон века,

этот грудью шире,

тот горбатый, тот богатый,

тех в дому четыре.

И всех долой, и всех домой,

всем удача в мире.

У вдовы один лишь сын,

и тот как раз под аршин!

Снова бросила хозяйство,

сыновнюю хату.

Работала у евреев

за жалкую плату —

ведь крещеные не взяли:

«Стара, молвят, больно,

не справится!» И огрызок

кинут недовольно,

Христа ради... Не дай Боже,

Лучше б не родиться,

не дай Боже, чтоб богатый

Дал глоток водицы!

По копейке получала —

полтинник собрала,

Письмо сыну написала

да в войско послала.

Полегче стало. Год прошел,

и второй, и третий,

и четвертый, и десятый,

а ответа нет ей.

Нет весточки. Как тут быть?

Суму нужно брать ей,

идти... идти собак дразнить —

в путь, от хаты к хате.

Взяла суму, прошла селом,

на выгоне села

и в село не возвращалась...

День и ночь сидела

за околицей. А годы

пролетают глухо.

Сгорбилась да почернела —

не узнать старуху.

Да кому и узнавать-то!

Нищенкой убогой

все сидит себе да смотрит

в поле, на дорогу.

Дни за днями, ночь за ночью,

от ночей к рассвету...

А солдата — ее сына —

нету, нету, нету!..

В час вечерний над озером

буйный ветер лозы гнет.

К ужину родная сына

до зари напрасно ждет.

В час вечерний над озером

шелестит камыш слегка.

Поджидает подруженька

в темной роще казака.

В час вечерний ветер веет,

клонит кустик тощий;

плачет мать родная в хате,

а девушка — в роще.

Поплакала молодая —

запела на зорьке;

поплакала мать седая —

зарыдала горько.

И молилась, и рыдала,

кляла все на свете.

Ох, для матери вы тяжки,

несчастные дети!

Искалеченные руки

к небу подымала,

свою долю проклинала,

сына призывала.

Иль, оставив причитанья,

смолкнет — и с тревогой,

удрученная, сквозь слезы

смотрит на дорогу.

День и ночь глядит. И стала

всех встречать вопросом:

может, где-нибудь солдата

видеть довелось им —

ее сына? Нет, не знают, —

и проходят мимо.

Сидит она, уж не плачет,

тиха, недвижима,

помешалась с горя! Камень

к сердцу прижимает,

То ругает, то ласкает,

Сыном называет

и сквозь слезы тихонечко

песню напевает:

«Змея хату подпалила,

детям каши наварила,

расстелила белый плат,

гуси серые летят;

разлетелись гуси шире,

по четыре, по четыре.

Полетели в дол, в дол!

На кургане — орел.

На кургане среди ночи

он клюет казачьи очи,

а дивчина до восхода

ждет дружочка из похода».

Днем на свалках по задворкам

черепки сбирала,

бормотала, что гостинец

сыну припасала.

А ночами — растерзана

и простоволоса —

бродит, песни распевает

дико, безголосо.

Люди злились... Она, видишь,

спать им не давала

и крапиву под их тыном

да бурьян топтала.

Дети с палками гонялись

утром за вдовою

по улицам; и в насмешку

дразнили Совою.

Сон

У всякого своя доля

и свой путь широкий:

этот строит, тот ломает,

этот жадным оком

высматривает повсюду

землю, чтобы силой

заграбастать и с собою

утащить в могилу.

Третий в карты, словно липку,

обдирает свата,

тот тихонько в уголочке

точит нож на брата.

А тот, тихонький да трезвый,

богобоязливый,

как кошечка, подкрадется,

выждет несчастливый

день для вас, да как запустит

когтища в печенку,—

не разжалобят злодея

и слезы ребенка!

А тот, щедрый, храмы строит.

Тысяч не жалеет,

а уж родину так любит,

так душой болеет

за нее, так из сердешной

кровь, что воду, точит!..

Молчат люди, как ягнята,

вытаращив очи!

Пускай: «Может, так и надо?» —

скажет люд убогий.

Так и надо! Потому что

нет на небе Бога!

Под ярмом вы падаете,

ждете, умирая,