Кобзарь

Не дай погибнуть на чужбине

в неволе вольным казакам!

И тут позор, позор и там —

встать из чужих гробов с повинной,

на суд твой праведный прийти,

в железах руки принести,

в цепях-оковах перед всеми

предстать казакам...»

«Жги и бей,

режь нечестивца-басурмана!» —

крик за стеною. Голос чей?

Гамалия, глянь, какие

янычары злые!

«Режьте! Бейте!» — над Скутари

голос Гамалии.

Ревет Скутари, воет яро,

все яростнее пушек рев;

но страха нет у казаков,

и покатились янычары.

Гамалия по Скутари

в пламени гуляет,

сам темницу разбивает,

сам цепи сбивает.

«Птицы серые, слетайтесь

в родимую стаю!»

Встрепенулись соколята,

распрямили плечи,

давным-давно не слыхали

христианской речи.

Испугалась ночь глухая,

тот пир наблюдая.

Не пугайся, полюбуйся,

наша мать родная!

Темно всюду, точно в будни,

а праздник не малый:

что ж, не воры у Босфора

едят молча сало

без шашлыка! Осветим пир!

До облака из гари —

с кораблями, с парусами

пылает Скутари,

Византия пробудилась,

глазищами блещет,

плывет своим на подмогу —

зубами скрежещет.

Ревет, ярится Византия,

руками берег достает;

достала, гикнула, встает —

и — на ножи валится злые.

Скутари, словно ад, пылает;

через базары кровь течет,

Босфор широкий доливает.

Как птиц разбуженная стая,

в дыму казачество летает:

никто от хлопцев не уйдет,

их даже пламя же печет!

Ломают стены. Золотыми

до верху шапки их полны,

ссыпают золото в челны...

Горит Скутари. В сизом дыме

казаки сходятся. Сошлись,

от жара трубки закурили,

на челноки — и понеслись,

меж волн багровых заскользили.

Плывут себе как из дому,

будто бы гуляют.

И — конечно — запорожцы,

плывя, распевают:

«Атаман Гамалия

стал недаром зваться:

собрал он нас и поехал

в море прогуляться;

в море прогуляться,

славы добиваться,

за свободу наших братьев

с турками сражаться.

Ой, добрался Гамалия

да самой Скутари,

сидят братья запорожцы,

ожидают кары.

Ой, как крикнул Гамалия:

«Братья! Будем здравы!

Будем здравы, хлебнем славы,

разметем оравы,

рытым бархатом покроем

курени дырявы!»

Вылетало 3апорожье

жать жито на поле,

жито жали, в копны клали,

дружно запевали:

«Слава тебе, Гамалия,

на весь мир великий,

на весь мир великий,

по всей Украине,

что не дал ты запорожцам

пропасть на чужбине!»

Плывут они, поют, плывет

в челне последнем Гамалия,

своих орлят он стережет;

догнать не смеет Византия

казачьи лодки удалые;

она боится, чтоб Монах

не подпалил Галату снова,

не вызвал чтоб Иван Подкова

на поединок на волнах.

Встает волна за волною,

солнце на волне горит;

перед ними их родное

море плещет и шумит.

Гамалия, вот родные

пред нами просторы...

И не видно лодок, только

волн живые горы.

Разрытая могила

Край мой тихий, мать Украина,

чем ты искупаешь

грех великий, за кого ты

в муках погибаешь?

Или ты молитвы ранней

Богу не творила?

Иль детей своих ты честно

жить не научила?

«Я молилась, я трудилась,

я глаз не смыкала,

и детей своих я в добрых

нравах наставляла.

Как цветочки в чистом поле,

вырастали дети,

знала власть я, знала волю

на широком свете.

О, Богдан мой, сын мой милый,

горе мне с тобою,

что ты сделал, неразумный,

с матерью родною?

Над твоею колыбелью

песни злой неволи

пела я и со слезами

ожидала воли.

О, Богдан, когда б я знала,

что мне жизнь сулила,

я тебя бы в колыбели

насмерть задушила.

Овладели чужеземцы

моими степями,

дети мои на чужбине

бродят батраками.

Днепр мой, брат мой, высыхает

средь степей унылых,

а москаль по степи бродит,

роется в могилах.

Не свое он роет, ищет,

могилы тревожит;

но растет уж перевертень...

Вырастет, поможет

он хозяйничать в отчизне

чужаку... Спешите

и рубаху вы с матери

худую снимите!

Звери, звери, мать родную

терзать помогите!»

Вся раскопана, разрыта

старая могила...

Что нашли в ней? Что отцами

закопано было?

Эх, когда бы отыскать нам...

Отыскать нам клады, что земля сокрыла,

не плакали б дети, мать бы не тужила!..

(Чигирин)

Чигирине, Чигирине,

все на свете минет!

И святая твоя слава,

как пылинка, сгинет.

Мчит слава с буйным ветром,

в тучах пропадает...

Над землею летят годы,

а Днепр высыхает.

Рассыпаются курганы —

гордые могилы —

твоя слава... Не сберег ты,

старче, прежней силы,

и никто не молвит слова,

никто не покажет,

где ты стоял, зачем стоял,

и в шутку не скажет!

За что же мы панов рубили?

Орду бесчисленную били

и ребра пикой боронили

царевым слугам?.. Засевали,

жаркой кровью поливали

и саблями боронили.

Что ж мы сжали, что скосили??!

Злые травы... злые травы...

Воли горькую отраву.

А я, горемыка, на твоих руинах

даром слезы трачу; дремлет Украина

бурьяном покрылась, цвелью зацвела

сердце молодое в сырости сгноила.

И в дупле холодном гадюк приютила

а детям надежду в степи отдала.

А надежду эту...

Ветер гнал по свету,

сила моря разнесла.

Пускай же ветер все разносит

на трепетном своем крыле.

Пускай же сердце плачет, просит

священной правды на земле.

Чигирине, Чигирине,

друг ты мой единый!

Проспал простор степей и гор

и всю Украину.

Спи, опутанный корчмами,

пока день не встанет,

пока гетманам подняться

время не настанет.

Помолившись, и я б заснул...

Так думы мешают,

думы душу мне сжигают,

сердце разрывают.

Ой, не жгите, подождите,

может быть, я снова

найду правду горестную,

ласковое слово.

Может, выкую из слова

для старого плуга

лемех новый, лемех крепкий,

взрежу пласт упругий...

Целину вспашу, быть может,

загрущу над нею...

И посею мои слезы,

слезы я посею.

Пусть ножей взойдет побольше

обоюдоострых,

чтобы вскрыть гнилое сердце

в язвах и коросте.

Пусть выцедят сукровицу,

а нальют горячей,

светлой, свежей, чистой крови

молодой — казачьей!!!

Может... может... А пока что

меж ножами снова

Рута-мята расцветает,

и тихое слово,

мое слово, слово песни

богобоязливой

вспомнят люди, и девушка

с сердцем боязливым

встрепенется, будто рыбка,

слыша это слово...

Слово мое, слезы мои,

рай мой, рай суровый!

Спи, Чигирине! Пусть погибнут

вражеские дети.

Гетман, спи, пока не встанет

истина на свете.

Сова