Король абордажа

На бородатых лицах корсаров расцветали улыбки, когда конные отряды возвращались, гоня перед собой нагруженных мулов, лошадей и беглых рабов. Последние сгибались под тяжестью богатств, которые беглецы не смогли унести далеко в непроходимых джунглях.

На полу королевской казны постепенно скапливались груды, целые горы драгоценных предметов интерьера, товаров и фламандских ковров. Медальоны, монеты, украшения и драгоценности тоже скапливались, но их пока было недостаточно. Пленники мужчины, которых собрали в помещении огромного рынка рабов, известного под названием Генуэзского дома, дрожали в страхе перед ожидающей их участью. Изучив ведомости по сбору налогов, найденные в административных зданиях, адмирал пиратов и его полковник имели прекрасное представление о денежных делах даже самых незначительных жителей разграбленного города.

Доктор Дэвид Армитедж, который уже значительно окреп благодаря отличной еде и уходу, почувствовал, что его лихорадка отступает, хотя старший хирург Ричард Браун смотрел на своего коллегу с изумлением.

— Ты просто живое чудо, Армитедж. Даже адмирал считал тебя мертвым после Порто-Бельо. Ты много выстрадал.

Виргинец кивнул.

— Да, но до падения Маракайбо со мной неплохо обращались.

— Когда ты сможешь мне помогать? — спросил Браун. — Мой единственный помощник здесь — это Эксквемелин, а он либо строчит доносы, либо бегает в поисках добычи.

Армитедж улыбнулся и откинулся на свернутый сюртук, который служил ему подушкой.

— Дай мне еще несколько дней, Ричард. А как насчет моей доли — в дележе добычи в Порто-Бельо?

Браун собрал инструменты в чемоданчик.

— Не стоит расстраиваться: Гарри всегда заботится о своих людях. Эй, ты! — Он подозвал одного из прислуживающих негров. — Смотри, чтобы за этим джентльменом ухаживали как следует.

— Нет, не уходи, — попросил виргинец. — Среди пленных должны быть члены семьи, которой я обязан жизнью. Прошу тебя, расскажи обо мне адмиралу и передай ему, что я прошу милости для судьи Андреаса де Амилеты и его семьи.

Ричард Браун кивнул и забыл об этом — у него было столько хлопот.

На, третий день после захвата города Генри Морган тихо бесился. Стало ясно, что «Тринидад» уплыл настолько далеко, что его уже невозможно было догнать, и вместе с ним уплыла значительная доля тех богатств, за которые столько боролась и страдала армия Ямайки.

Просто купаясь в роскоши, пираты шныряли по тихим, замусоренным улицам и бросали подозрительные взгляды на шестьсот пленников-мужчин, не считая тех невезучих беглецов, которых все еще привозили с островов Табога и Табогилья.

Растянувшись в огромном позолоченном кресле губернатора, Гарри Морган окинул туманным взглядом собранные за три дня военные штандарты, знамена торговых гильдий и флаги индейских племен, украшенные разноцветными перьями. Пол запылился и покрылся грязью, а часть стульев, на которых заседали двадцать четыре Гранда, куда-то растащили.

Собравшиеся главные командиры и капитаны Моргана сидели или стояли, раскачиваясь на каблуках новых сапог и башмаков. Все они оживились, когда адмирал подозвал Барра.

— Если у тебя под рукой бумаги о подоходных налогах, то мы можем начать допрос кого-нибудь из этих мерзавцев.

Распахнулась дверь в конце той же самой залы заседания совета, в которой когда-то несчастный дель Кампо рассказывал о судьбе Маракайбо. В комнату втолкнули седовласого человека со связанными за спиной руками вместе с низеньким толстяком, которому почти совершенно лысая голова и выпученные глаза придавали сходство с лягушкой.

— Поставьте их на колени! — приказал Морган.

Старший испанец огляделся и заявил, что он встанет на колени только перед Богом или испанским королем, в ответ на что пират-француз просто пнул его ногой и, угрожая ему кинжалом, заставил опуститься на колени.

— Перед нами, — объявил Барр, — некто Педро де Элизалде, главный судья суда по наследственным делам, и Мануэль Риберос, старший офицер королевской казны.

— Так вот каких знатных птичек мы поймали? А теперь… — Морган неожиданно наклонился вперед и оглядел эту парочку. — Вы, грязные псы, считаете, это верх патриотизма — сжечь город?

— По приказу его превосходительства, — запротестовал судья.

— Приказ, который лишил английскую корону и меня чертовски большой доли добычи! Ну, я не потерплю такого безобразия. Поэтому вы, каждый из вас, должен собрать мне по пятьдесят тысяч золотом.

Коленопреклоненные мужчины принялись было протестовать.

— Если через пять дней вы не предоставите мне эту сумму, то я передам вас капитанам Моррису и Сенолву, а уж они найдут способ выбить из вас деньги, которые вы мне должны. Хэмфри, вытащи отсюда это отродье.

Один за другим в залу швыряли купцов и требовали выкуп. Иногда обезумевшие пленные радостно соглашались, рассказывали о тайниках в конюшнях или дымоходах заброшенных каминов или закопанных у такого-то или такого-то камня.

Другие же глупо, и чаще всего бесполезно, клялись, что у них все сгорело, что у них нет ни гроша, и тогда на берегу у воды их подвергали «допросу».

Основным средством убеждения снова стала все та же старая пытка с веревкой. Мучители по примеру инквизиторов заставляли пленников смотреть на страдания своих друзей, родственников и соседей. Лишь немногие оказались действительно не в состоянии внести выкуп.

Дэвид Армитедж нежился на солнце; после бессчетных недель в сырой и промозглой тьме он наслаждался несущими жизнь лучами солнца, которые ласкали его спину. Казалось, с каждым часом к нему возвращались силы и присущая ему жизнерадостность. Скоро он уже мог сам одеваться и попытался дойти до обители Сан-Хосе, где содержались пленницы в ожидании выкупа — остальных давно уже раздали победителям для забавы. Настойчивые расспросы и кое-какие взятки принесли ему информацию о том, что среди заключенных находились женщина средних лет и молодая девушка по фамилии де Амилета.

— А еще одной девушки, по имени Инесса, там не было?

— Может, да, а может, и нет, — уклонился от ответа рассказчик.

На пятое утро после захвата Панамы Дэвид почувствовал себя значительно лучше. Даже постоянная боль, которую причиняли ему изуродованные плечевые суставы, немного ослабла. Наверное, он уже никогда не сможет отвести руки назад или поднять выше плеч. Слава Богу, что, по крайней мере, руки у него перестали дрожать; возможно, со временем они снова обретут твердость и уверенность, как было до того, как их ему связали за спиной, подвесили высоко над полом, а потом сбросили с высоты шести футов.

— А, вот и доктор. — Завернувшись в женскую кружевную нижнюю юбку, словно в плащ, Люк, раскачиваясь, вошел в обитель Ла-Мерседес. — Готов? Хорошо. Сегодня мы увидим редкое зрелище. Будут делить симпатичных девчонок.

— Делить? — не понял Дэвид.

— Да. Тех, которые могут заплатить выкуп, мы вернем обратно; а с теми, которые не смогут, порезвимся. Клянусь бородой Иуды, ребята просто сохнут по тем милашкам, которых они высмотрели в Сан-Хосе. — Он пошел прочь, бормоча: — Если бы мне только отыскать ту девчонку, которую я схватил в первый же день. Маленькая ведьма сбежала от меня в дыму пожара.

— В первый день? — Ему на память пришло ужасное воспоминание, что именно Люк был в тот день в вилле дона Андреаса. — Ее звали, ее звали… не Мерседес?

— Нет. Что-то вроде Изабелла. Увидимся в Сан-Хосе. Поправляйся, Дэвид, хватит тебе время зря тратить.

В зеленом сатиновом сюртуке с золотыми пуговицами, льняных штанах в белую и красную полоску, Дэвид вышел со двора, опираясь на выломанную из забора жердь.

На террасе перед церковью обители Сан-Хосе установили широкий стол, небрежно накрытый ковром, Рядом стояло глубокое кресло. Там сидел Бледри Морган со свирепым красным лицом, раздувшийся от еды и вина, которые он ухитрился поглотить за это время.

Под охраной отряда флибустьеров, бросавших на них плотоядные взгляды, сгрудилась толпа женщин; хорошенькие, простушки и страшненькие, большей частью смуглые, но попадались и белокожие; знатные дамы, жены младших чиновников и незамужние. Там были все возрасты от двенадцатилетних девочек до седых матрон, которым снова связали руки.