Новогодняя ночь

Туристы поднимались тяжело, особенно из первой группы, более старшей по возрасту. Он шутил, что все дышат, как паровозы, но и сам шел не так уж легко, хотя это приходилось проделывать по нескольку раз в день и должен был привыкнуть. Ему недавно исполнилось тридцать девять, и внешне он был еще вполне в форме: не тонкий по-юношески, но подвижный, в плотных, резко очерченных бугорках мышц. Слава старался не замечать усталости, говорил без умолку, мимоходом срывая с кустов дикой малины незрелые ягоды, но дыхание перехватывало, и он, стараясь дышать глубже и спокойней, озабоченно кривил непослушные губы.

Наконец тяжелые метры были преодолены, и он, оглянувшись на далеко растянувшихся туристов, с удовлетворением замер в ожидании. Сколько бы раз он ни поднимался в горы, сердце его всегда счастливо замирало перед этой холодноватой суровой голубизной Карпат. С ними нужно было оставаться наедине, и он научился отключаться от всего, даже когда стоял вот так — в окружении очередной группы. Слова его взлетали над толпой четко и уверенно, но он не слышал самого себя, машинально повторяя привычный набор фраз: тут рядом граница, и нужно быть осторожными, не отходить далеко друг от друга. Еще он пугал туристов змеями, спрашивал, знают ли они, что нужно делать, если змея все-таки укусит. Туристы с радостью проявляли свою осведомленность, и он, с полуусмешкой выслушивал, как надо высасывать яд из ранки, согласно кивал головой.

Потом они остановились около колодца, долго черпали студеную воду, и ведро грохотало, булькало внутри колодца — все вдруг разом почувствовали, что хотят пить, и, прижимаясь губами к холодному алюминиевому краю ведра, наклоняли его к себе, обливаясь и со смехом отпрыгивая от неосторожно выплеснутой воды.

Слава, смотревший со стороны на эту веселую возню, подбадривал их:

— Эта вода замечательная, здесь много минеральных веществ. Есть даже поверье, что если выпить все ведро, то помолодеешь на тридцать лет. Так что, товарищи женщины, имейте в виду.

Женщины смеялись недоверчиво, но, в свою очередь, старались отпить из ведра побольше.

Когда все напились, они зашагали дальше. Девочки-учителя окружили Славу:

— Вячеслав Александрович, а эта порода дерева как называется?

Он отвечал, не запоминая лиц.

— Вячеслав Александрович, а где вы живете?

— Вячеслав Александрович, а дети у вас есть?

Эти молодые учителя сами походили на школьников: то спорили о чем-то, то рассказывали что-то, и затем мгновенно взрывались многоголосым заразительным хохотом. Слава смеялся вместе с ними, не вслушиваясь в их шутки, а просто включаясь в общее настроение, и не замечал тех заинтересованных, многочисленных взглядов, которыми то одна, то другая одаривала его.

— Девочки, — спросил он, — а что это у вас мужиков-то так мало?

— Зато какие! — смеялись те. — Они у нас физкультурники.

Их ребята, действительно, были один к одному: высокие, здоровые, с одинаково непроницаемыми лицами.

— Айдате к нам, — сказали девчонки ему, — будете у нас в школе преподавать.

Слава шел легко, матерчатые туфли упруго пружинили по неровной дороге. Девчонки внимательно разглядывали его парусиновые брюки, джинсовую курточку и осмотром оставались, кажется, довольны. Его правильное лицо с тяжеловатыми, без излишней тонкости, чертами, казалось мужественным. Слава нравился женщинам, но это его не волновало. Любовь, не связанную семьей, он считал пустой затеей. К чему эти ахи, вздохи, когда на свете столько всего красивого, чем, действительно, можно восхищаться, вот Карпаты, например. Жена готовила обеды, штопала носки, следила за сыном — за это ее любить было можно. А просто так, ради спортивного интереса встречаться с другой — потеря времени.

Они шли по давно протоптанным тропинкам, и девчонки, уставшие уже, примолкшие, старались разглядеть впереди скалы Довбуша.

— Вижу, вижу! — закричал кто-то.

— Есть легенда, — заученно сказал он, — что змея держит эту скалу, и если она отползет, то скала рухнет.

Тонкое извилистое дерево, почти без листвы, действительно, смахивало на змею, изгибалось уродливым корявым стволом. Если смотреть снизу, кажется, что скала медленно клонится к тебе.

Слава на миг зажмурился и резко открыл глаза: она угрожающе надвигалась на него бурой громадиной, высотой с пятиэтажный дом.

Здесь разбился его сын, пятнадцати лет, но на скале не было таблички с именем сына, их ставят только альпинистам, а не тем, кто по дурости полезет туда.

Слава проглотил комок, застрявший в горле, и торопливо пошел дальше:

— Ну, а вот — скалы Довбуша — цель нашего короткого путешествия. Здесь легендарный народный герой Украины 18 века Довбуш скрывался от преследователей, а еще раньше здесь жили монахи-староверы. Они вручную, без всякой техники, выдолбили все эти ниши и ступеньки наверх. А вон там — на верхушке скалы — голова льва, видите? — если к ней прикоснуться правой рукой, то вас всю жизнь будет любить муж, а если левой…

Усталые экскурсанты валились на траву, с любопытством поглядывая на Славу.

— Товарищи, особенно не рассаживайтесь, сейчас наверх поднимемся.

Потом он, преодолевая неудобство, каждый раз возникающее при этих словах, сказал:

— Ну, а теперь, кто желает сфотографироваться… — и доставал из сумки маленькую потрепанную «Смену», стараясь не замечать чуть презрительных взглядов тех, кто сам фотографировал, — аппарат был из самых простейших, можно сказать — школьный, для начинающих, — даже на объективе против выдержки — рисунки дождя, солнца, тучки. У него был и другой фотоаппарат — «Зенит» — большой, солидный, в красивом коричневом футляре, но Слава редко брал его с собой, на «Смене» без особых ухищрений получались довольно приличные снимки.

Слава верил, что все на свете имеет свои следствия, у доброго дела — их меньше, но за дурное дело — воздается все в полном объеме.

Были ли его фотографии делом дурным, он не знал.

Экскурсанты радовались, что побывали в Карпатах и что-то останется на память: вот они стоят смеющиеся на фоне затянутых светлой дымкой гор, а внизу надпись — Карпаты, год такой-то. Разве не приятно вложить этот снимок в семейный альбом, а потом рассказывать за чаем, как здорово было стоять наверху и как скользили подошвы по гладкому, выровненному временем камню, но было не страшно, а весело, потом — спускались по крутым ступенькам, выдолбленным сотни лет назад трудолюбивыми монахами-староверами…

Да и брал он за снимки недорого — пятьдесят копеек за штуку.

Но какие бы благополучные причины он ни выдумывал для оправдания, просиживая ночами над увеличителем при красном свете фонаря, Слава мучился этой мыслью, и когда разбился сын, воспринял это, как наказание за свои фотографии.

Без этих денег им с женой пришлось бы туго. Он и так долго не хотел фотографировать, другие экскурсоводы даже смеялись над его нерешительностью. Да и группы, которые он водил на скалы, выказывали разочарование, что их никто не сфотографирует, особенно, когда видели, как других туристов обхаживают с фотоаппаратами менее щепетильные экскурсоводы.

В поселке жили богато. Двухэтажные хаты были скорее двухэтажными особняками, и комнаты сдавали приезжающим по курсовкам в местный санаторий. Их хата по сравнению с другими была небольшая, аккуратная, вся расписанная цветами, а стены выложены зеркальной мозаикой. Другие сдавали этаж целиком. Слава по настоянию жены тоже попробовал сдать одну комнату, их жильцы даже ход имели свой. Но потом не выдержал, сказал жене, что чувствует себя в своем доме гостем, и в крайнем случае, если уж непременно нужен какой-нибудь побочный доход, примется за фотографии…

Впервые оказавшись здесь на экскурсии, он был ошарашен этим синим простором, упоительным спокойствием и мощью гор. У подножия Карпат Слава перекинулся шуткой с высокой яркой женщиной, торговавшей полусырыми шашлыками, да так и остался здесь, поселившись у этой пышной продавщицы… К тому времени его отношения с первой женой Мариной зашли в тупик. У них намечался развод.