Новогодняя ночь

Говорили здесь на чудовищной смеси венгерского, польского и чешского языков, и он поначалу не мог разобраться в этой речи, но потом привык.

Отношения с Мариной у них не стали враждебными, они переписывались и изредка посылали друг другу поздравления с праздниками. Сын Иван приезжал к нему на каникулы, приезжал охотно. Он быстро сошелся с местной ребятней, любимым их развлечением были вылазки в горы.

«Знал бы, что разобьется, никогда бы в горы не отпустил», — думал Слава, обхватив ладонью голову. Если бы знал… Да уж конечно, «знал бы, где упадешь, соломку бы подложил». Но вот не знал, и упал его мальчик не на соломку, а на острые, голые камни, не смягчившие падения. Как мог рассудительный не по годам Иван по примеру городских удальцов, наезжающих сюда по воскресеньям, полезть на эту скалу, где и выступов-то почти не было, — это вам не скалы Довбуша, измененные упорными человеческими руками, здесь заботливо выдолбленных ступенек нет. Его вина, его вина, отцовская… Не потому, что отпустил… Нет, не в этом его вина…

Когда он погиб, Слава не сразу сообщил Марине, она не успела даже на похороны. Не укоров боялся, а чего-то другого, неуловимого — словно горе ее умножит не страдания его, нет, а вину перед Иваном, перед недожитыми его годами, от которых осталась пара фотокарточек с красивым улыбчивым лицом да недолгая память друзей.

— Не прощу, Славка, что с сыном проститься не дал, — сказала опоздавшая, вся разом почерневшая Марина.

Все ожидали, что будет он следить за Юркой, младшим сыном, пуще глаза, и что уйдет от гор, которые так неожиданно и коварно подвели его. Но не Карпаты он считал виновными, а себя, их же продолжал любить с острой горечью. К Юрке тоже интереса не повысил, словно знал, чувствовал, что ничего с младшим не случится — расплата произошла.

Он даже фотографией продолжал заниматься, не из необходимости, а от какой-то странной тягучей инерции.

…— Девочки, напишите адрес, куда вам снимки выслать.

Девочки-учительницы стали громко спорить, чей адрес дать, наконец остановились на каком-то компромиссном решении и стали что-то писать на бумажке. Слава с безразличным видом спрятал фотоаппарат в сумку, туда же, не глядя, засунул бумажку с адресом.

— А гид-то ваш где? — вдруг спросил он.

— У ней нога болит, она связки растянула, — охотно ответили девочки.

— А-а, — протянул он, — ну ладно, я с вами прощаюсь.

Молодые учителя с сожалением взглянули на Славу, безразлично махнувшего им рукой.

— До свидания! — кричали они. — Приезжайте к нам в Курган!

Слава машинально кивнул в ответ.

Фотографии этой группы не получились. Такое бывало с ним редко, но иногда все же случалось. Первый раз это произошло, когда маленький Юрик из любопытства открыл бачок с проявляющейся пленкой. Слава, конечно, отругал и отшлепал сынишку, но нельзя было ничего поправить, и он хотел отослать собранные деньги обратно, да так и не собрался, пока это не забылось. Так потом и пошло. Иногда, когда снимки не получались, он возвращал деньги по указанным адресам, но почему-то в таких случаях это вызывало недовольство.

Итак, молодые учителя остались без фотографий, запечатлевших их на верхушке Довбуша. Слава уже и думать забыл об этой группе, но на этот раз перед ним предстала гид обиженной группы.

— Здрасьте, — почему-то обрадовался ей Слава, — а вас почему-то больше не видно?

— А я теперь учусь. Я же только на каникулах работала. Мне моя группа из Кургана написала, что вы фотографии не послали, просили узнать. Вот я и приехала…

— Мне, к сожалению, нечего послать. Пленка плохая получилась. Давайте, я вам деньги отдам, а вы передадите.

— Что я с ними делать буду? — отмахнулась девушка. — Если хотите, пошлите на адрес «Спутника»…

Они помолчали.

— Ну ладно, — неуверенно сказала она, — мне пора.

— Вы, наверное, с экскурсией приехали на автобусе?

— Да.

— Так куда ж вы пойдете? Экскурсия-то не закончилась. Ну хорошо, я вас провожу.

Они вышли на улицу. Прямо перед ними голубели Карпаты, взлетая крутыми вершинами к небу, и тут же спадая от него тяжелыми нечеткими складками.

— Я хочу еще раз в Карпаты сходить, — сказала девушка.

— Как вас зовут? — спросил Слава.

— Алена, — ответила она и продолжала, — я так скучаю по Карпатам. Может, пройдемся до скал Довбуша?

Поднимаясь на крутой склон, он взял Алену за ладошку и, чувствуя небольшую тяжесть невольно сопротивлявшегося тела, тянул ее наверх, на этот раз, к собственному удивлению, не испытывая усталости.

Они проделали обычный экскурсионный маршрут, но Славе все казалось другим: и дорога, усыпанная мелкими камешками, была не такой извилистой и ухабистой, и деревья расступались с загадочным шепотом.

— Какое странное ощущение, — сказала Алена, — словно все изменилось. Правильно говорят — лес много народа не любит. Лес любит одиноких.

Дорога прервалась строгим, потемневшим от времени квадратом колодца. Слава отлично помнил этот поворот, но сейчас он возник перед ним совершенно неожиданно. Слава поднял ведро и сбросил вниз — оно прогрохотало с мерным ускорением и блеснуло рыбной чешуйкой в воде. Слава потянул его обратно:

— Алена, будете пить?

— Чтоб на тридцать лет помолодеть? — улыбнулась она.

Он смутился: конечно, Алена, как гид, должна была хорошо знать эту излюбленную присказку экскурсоводов.

— Вам незачем, а мне на десяток лет не помешает.

Он прикоснулся горячими губами к ведру, обжегся его холодом, пил и пил, отчего-то боясь оторваться от воды.

— Теперь будете жить долго-долго, — сказала Алена.

Они пошли дальше, не говоря больше ни слова, и остановились только у скалы с деревом-змеей.

— Говорят, здесь много людей разбивается. Надо же, смельчаки какие, на скалу лезть, зацепиться-то не за что, — протянула Алена.

Слава взглянул наверх — громадина скалы тянулась к небу. Он прикоснулся ладонью к шершавому теплому камню, и ощущение покоя почти пронзило его. И опять время засигналило вокруг едва заметными огоньками, лишь скала стояла, вечная, не поддающаяся ничьему влиянию, словно вобрав в себя постоянство.

«Предугадать, непременно, белокаменный, неприкосновенный», — забубнил опять его внутренний голос, но, окрепнув, вдруг превратился в эхо. Слава встал на едва заметный выступ, потом еще на один — земля была где-то рядом, он почти не оторвался от нее.

— Слава, куда вы?

Звук голоса только подстегнул его, он забирался все выше и выше, и когда оглянулся — его закружило от предчувствия полета. Фигура Алены стала совсем маленькой. Слава попытался отыскать «змею», но ему это никак не удавалось, и только потом он понял, что она исчезла, превратилась в обыкновенное дерево, голое и жалкое. Он занес ногу еще выше, целенаправленно отыскивая подобие новой ступеньки.

Он вспомнил глубокий колодец, его завораживающую вязкую глубину — сейчас он был в ней — и вот он уже поднимается к небу — туда, скорей, где солнце, верхушки деревьев, дорога. Оттолкнуться от скалы было совсем не трудно — она не мешала полету. Голубое небо, голубая земля слились, вытесняя пространство между собой, словно ладони в безумном хлопке.

В этот миг он почувствовал счастье.

К дочери

Автовокзал в представлении Прасковьи всегда был набит разного рода личностями, теперь же, к ее большому удивлению, она нашла тут полупустой зал ожидания, продавщицу с мороженым, скучающую за стойкой, длинный ряд свободных окошечек с аккуратными одинаковыми надписями: «Участники Великой Отечественной войны обслуживаются вне очереди». Прасковья пожала плечами и вышла из прохладного зала на улицу, где шумели автобусы. Впрочем, откуда взяться народу, если день будний? — это раньше Прасковья ездила с Федором в город по воскресеньям. Да разве сорвалась бы она с места посреди недели, если бы не письмо Людки — странное это было письмо: с незнакомым обратным адресом (в другое общежитие, что ли, переехала?). Дочь писала, что болеет, что нужны деньги и что вообще у ней все не ладится. Прасковья даже не дождалась выходных — сердце болело — побежала договорилась с председателем колхоза, что уедет на два дня, собрала дочке трав от простуды — ив город.